Проза

Лялькой назвал маму её отец, мой дедушка, погибший в первые дни великой войны: офицер-пограничник…

Ляльки больше нет: она оставила меня, не слишком приспособленного к обитанию на земле, только что, прожив долго, но я думал – будет жить бесконечно, до…

 Всегда кажется, что ещё есть время…

Бабушка рассказывала, что деду, которого я не представляю очень нравилось, как она выбирает пирожные: тыкала пальчиком – это, то…

 Он покупал много, бабушка злилась: Зачем? Смеялся, говорил, про то, как нравится её выбор…

 Где они жили тогда?

Где стояла часть деда?

Войну мама провела в эвакуации: родилась в тридцать седьмом…

Она знала голод: всегда покупала много еды: полный холодильник, и готовила отменно.

 В последние годы – только простую пищу, что я и сам бы легко сделал, но она не позволяла: дом должен был держаться на ней.

 Отцовского деда я тоже не мог знать: он умер в пятьдесят третьем; бухгалтер, очень много читавший, общественное ценивший превыше личного.

Все они бедно жили.

Были счастливы?

Вероятно, как большинство – периодами.

Всех их теперь объединяет потустороннее, куда не заглянуть, как ни тщись, и мне надо учиться жить без Ляльки, причём свободу воспоминаниям нельзя давать: сожрут.

Скорбное пересечение

Дружили когда-то, философствовали, выпивали, хотя, казалось бы, сложно найти людей, меняя похожих друг на друга: Саша – книжный, маменькин сынок, прикоснувшийся к молодёжно-взрослой жизни лет в девятнадцать, но так и оставшийся наивным; и Вадим – с ранних лет зарабатывающий сам, очень самостоятельный, но и любитель чтения.

Дружили.

Вадим близко знал маму Саши, а тот – маму Вадима видел пару-тройку раз.

Ребята разошлись потом, перезванивались иногда; разошлись: банальная история – семьи появляются, дети приходят на смену отцовским скорбям и радостям…

 Саша жил с мамой, по-прежнему, поздно женился, и мальчишка, сынок был поздний.

 Вадим круче устраивал внешнюю жизнь: две жены, три сына, старенькая мама жила рядом.

Катастрофа для Саши – уход мамы – стала поводом для возобновления отношений; Вадим звонил, праздно утешал, нечто говорил.

Саша плавал в прострации: между бытием и небытием, на автомате делал, что положено…

На другой день после кремации, позвонил Вадим, голос сбивался и дрожал.

-Полчаса назад у меня умерла мама…

Молчание отливало свинцом.

Разговор потом плёлся трудно, договорились встретиться – когда-нибудь, попозже.

И Саша замер, вслушиваясь в пространство, стремясь постигнуть причудливые узоры бытия, от чьей невероятной, высокой тайны не становилось легче.

Потом пошёл дожаривать картошку восьмилетнему сынку.