Проза

За тех, чьё мёртвое тело небылью поросло.

                               М. Мартинайтис

Сергуня счастливец, девятого мая сорок пятого родился, и казалось, ни что не могло омрачить этого счастья после такой беды. Смышлёным да красивым уродился, прямо ангелочек с иконы сошедший, но вот, перед тем как пойти в школу, стал он прямо на глазах таять. Все бабки в один голос:
- Сглазили, вези Нюрка мальца в Становое к Бурчихе, та непременно излечит.

Три раза возила, всё напраслина, до будущего урожая картохи, по крохам у соседей собрала денжат и подалась в город. Доктор, осматривая Сергуню, цокал языком и приговаривал:
- Что же вы мамаша поздно спохватились, ох как поздно.

В палате было ещё двое, расставаясь, слушая наказ матери Сергуня не выказал слёз.
- Ну, давай знакомится – сказал сосед слева:
-Владимир Львович.
-Сергуня.
- Сергей, стало быть.  Да-а а, хворь к тебе поганая приклеилась по всему долго здесь канителиться.
Сергуня удивился, сызмальства никто его так не звал.
Второго величали Георгием, он, как и Сергуня, был очень худым.

Каждый день к Владимиру Львовичу приходила жена, приносила всякую снедь и свежие газеты. Георгий куда-то отлучался, тут же шмелём обратно, лицо его сияло, из-за пазухи доставал чекушечку, начинал усердно шаманить; с чекушки мастерски сшибал головной убор, прищурив левый глаз, чуть оттопыря мизинец, разливал снадобье по мензуркам. Пригубив первую, Владимир Львович занюхивал корочкой хлеба, наполнял вновь до половины, макал в неё только что служившую закуской корочку и бросал за окно воробьям. Те с голодухи набрасывались, исклевав, никак не могли взлететь. Георгий зубоскалил, Владимир Львович философствовал:
- Это вам не древняя Греция, где пестовали дармоедов.
Сергуне было жаль белого хлеба, в деревне черняга – праздник, он завсегда со стола смахивал крохи в пятерню и долго, как карась, смокчал их. Жаль было и глупых воробьишек, хотя с ребятами разоряли гнёзда, пекли в золе сорочиные яйца, но то от несносного голода, а тут ради смеха.

Ночью в соседней палате умерла молодая женщина, на Сергуню навалился страх. На обходе, когда доктор бодро обратился к нему:
- Как самочувствие, боец?
Сергуня, пересилив стыд, спросил:
- Доктор, а я сегодня не умру?
Вопрос, что тебе расстрельная статья, ему, майору Обросимову, прошедшему всю войну, столько повидавшему, будь она трижды проклята. Он ощутил себя, как тогда, в сорок первом, когда приходилось пятиться, уповая только на веру, веру, творившую чудеса. Погасив минутное замешательство, подавив подкатившую слезу, чеканя каждое слово, ответил:
- Было совещание у главврача, и он доложил, что Сталин, товарищ Сталин, должен подписать приказ, чтобы изготовили таблетки от смерти, никто не будет больше умирать.  Страх так всполошивший Сергуню пошёл на убыль, но тут же возвернулся страшней изначального, а что если фашисты снова пойдут на нас, как же тогда - «Будем стоять насмерть, за Родину, за Сталина»? Он снова спросил:
- Доктор, а если…?
Но доктор перебил, повысив голос:
- Ты слышал, товарищ Сталин подпишет приказ, таблетки будут. Я, майор Обросимов в это верю, а ты сомневаешься.
С тем и вышел, как обычно после обхода больных, покурить на крылечке. Сергуня из окошечка смотрел на доктора, ему  хотелось вот так же стоять в белом халате, из кармана достать папиросы,  непременно «Казбек» и…  И тут он увидел маму в цветастой бухарочке, с корзиной из рогожки, она подошла к доктору. Разговор был долгим, доктор, опустив голову, разводил руками, мама концом бухарки вытирала слёзы. Когда она вошла в палату, родной деревенский дух пересилил запах карболки. На белой подушке Сергунину головку можно было заметить только благодаря пятнышкам на щёчках, которые горели будто грудка снегиря.

- Вот, сыночек, машина шла в город, и я упросила бригадира взять с собой, а на той неделе я тебя заберу. Лыска вот-вот отелиться, она всегда в марте телёночка приносит, Бог даст, может двух, тогда одного зарежем, будет молоко, мясо и ты пойдёшь на поправку.
Она достала небольшой свёрточек.
 — Это гостинец тебе, ты ешь, а то доктор говорит, ты плохо ешь.

Только она ушла, в коридоре раздался громкий плач уборщицы бабы Веры. Георгий пошёл разведать, но тут же вернулся.
- Что там случилось?
Спросил Владимир Львович.
- Сталин умер.
Сергуня не мог в это поверить, а как же приказ, кто теперь подпишет? Он хотел спросить у Владимира Львовича, но тот повернул лицо к окну, чтобы не видел Георгий, и  улыбаясь, произнёс:
- Наконец.

Доктора не было, у кого же спросить?  Сергуня не мог уснуть, долго ворочался, а когда весёлый мартовский лучик объявил побудку, глаза у Сергуни были широко открыты, тень от так мучающего его вопроса, старческими морщинами лежала на его лобике, болезненный румянец покинул щёчки, по краям губ, как у птенца-желторотика запеклась сукровица.