Проза

- Смотри-смотри! Спутник!

По чёрному июльскому небу, подсвеченному океаном разновеликих звёзд, ползла серебряная крошка-фонарик. Плыла, словно молекула света под гигантским микроскопом.  Нина и Филипп лежали в сарае на сеновале, высунув головы в чердачное окно. Было до того тихо, что детям казалось, будто они слышат, как подмигивают звёзды, как дышит небо, как шуршит сладкий сенной воздух. 

Филипп был на два года старше Нины. Он уже перешёл в шестой класс, а она только-только перебралась в четвёртый. Он приехал из большого города, а Нина была деревенской егозой, какой-то дальней родственницей. Филипп важничал, а девочка ими руководила, затевала игры и приключения, носилась с бесконечными выдумками, и всегда казалось, что она впереди, даже когда идёт сзади.

Вот уже третий вечер подряд дети залезали на сеновал. Брали колючее верблюжье одеяло у бабушки Кати, расстилали его на круглых горбиках сена и смотрели в раскрытое настежь окно. Это тоже была выдумка Нины. Сначала Филиппу показалось глупым такое занятие. Но в первый же вечер, буквально через час, он впал в волшебный полусон-полумечтанье, лежал молча на животе и не шевелился.

Мальчику казалось, что он ничего не знает, позабыл всё легко и беззаботно. И вспоминать ничего не нужно, хотя ему двенадцать лет и он отличник.

Иногда Нина переворачивалась на бок и, подложив руку под щёку, начинала болтать. Филипп видел в темноте, как горят чёрным огнём её глаза. Она расспрашивала про город, про машины, про метро. Про школу и кинотеатры, магазины и светофоры, про девчонок и мальчишек из его класса. Какие-то пустяки - но Филипп, рассказывая, сам увлекался и даже дрожал оттого, как ей всё это интересно.

В середине недели неожиданно задождило. Деревня съёжилась, яблоневые и вишнёвые сады, пышущие всеми красками под солнцем в каждом дворе, намокли и   потемнели. Делать было особо нечего, но Нина не унималась. Она достала из старого шкафа драные плащи из рыжей клеёнки, подшила их, как могла, подобрала резиновые сапоги и однажды сказала:

- Пойдём в дождь грабить клуб. Все сидят по домам, никто не шуганёт.

Филипп немного стушевался:

- А что там в клубе?

- Не знаю. Посмотрим.

- Нарвёмся.

- Умотаем. Я по оврагу дорогу знаю.

На дело пошли на следующий день. Бабушка Катя попробовала их остановить:

- Куда в такой жмутень? Рассопливитесь, шалопаи!

- Мы к Люсане. В «кинга» на блины.

Нина врала, как стригла. Бабушка поверила и ушла на кухню. Они вытащились на двор, замотались в плащи с головами, прислушались к дождю.

- Рванули, пока Люсана сама сюда не пришлёпала, - прошипела Нина сквозь клеёнку. - Держись следом. Если кто встретится - мы в сельпо, за хлебом. Понеслись!

Через четверть часа дети дочавкали по грязи до клуба. Двери скорее всего были заперты, но Нина знала один кошачий лаз. Дыра в кирпичном фундаменте была приличная, через неё они пролезли внутрь, в пыльной темноте доползли до выхода в фойе и, наконец, распрямились.

Было тихо, только по окнам, забранным кривыми решётками, сыпал дождь. Из серой комнатной мглы на озорников смотрели развешанные по стенам портреты колхозных передовиков. В углу стояла трёхногая скамья, одним боком приваленная к трибунке с пустым унылым графином и бюстиком Ленина наверху. Приваленная для устойчивости.

- Мы тут грязных следов наляпаем, - сообразил Филипп.

- Босиком будем. Скидываем сапоги. Ну!

Так и сделали.

- Куда теперь? - спросил мальчик.

- В кабинет к директору. У него дверь не запирается. А там посмотрим.

Дверь, обитая какашечного цвета дерматином, действительно была открыта. Дети вошли в кабинет и осмотрелись. Тяжёлые зелёные занавески на окнах были спущены, поэтому стоял мутный мрак, как если нырнуть поглубже в речку и открыть газа - серо-жёлтый туман и какие-то бурые полоски, вроде лесной паутины. Справа по стене стояло несколько стульев, два фанерных шкафа у окна, рядом сейф, большой стол в самом центре. На столе - кабинетный хлам: брошюры, папки, карандаши в пластиковом стаканчике, горбоносая лампа, телефонный аппарат, пишущая машинка марки «Ятрань», похожая на смешной, игрушечный танк.

Нина и Филипп переглянулись.

- Ты пошуруй в шкафах, а я обследую стол, - тихим голосом распорядилась девочка. - Только деньги и личные вещи не трогай. Чего-нибудь типа магнитофонных кассет или пионерского горна - подойдёт. Понеслись!

Филипп послушно подошёл к шкафу и взялся за петлю-ручку на дверце, чтобы его открыть. И в ту же самую секунду он услышал пронзительный вопль Нины - так, словно прикосновение к ручке на шкафе отдалось у неё выстрелом боли в зубе. Мальчик обернулся. И не поверил увиденному. Над Ниной навис мужик в куртке-энцефалитке, худой и словно пустой и невесомый внутри. У него было мятое небритое лицо, короткий и толстый сиреневый нос и мелкие-мелкие глаза-семечки. На голове лежала грязная, неизвестно какого цвета кепка с широким козырьком.  

- Филипп! - пискнула девочка.

- Ч-ш-ш! - скомандовал пустотелый мужик, словно выпустил фонтанчик воды из горла.  - Молчи, ссыха! Вы чего тут? Зачем?

Он держал Нину под подбородком, прижимая её спиной к своей груди. Точно вот-вот придушит. Мальчик окоченел от испуга и прирос к полу. Нина смотрела на него огромными блестящими глазами, полными ужаса. 

Дети поняли, что влипли.

Откуда тут взялся этот страшный тип, они даже не думали. Это был просто чудовищный конец идиотского приключения.

Внезапно Филиппа что-то толкнуло в спину и он механически, как по приказу, пошёл к мужику и Нине. Тот не ожидал и опять выплюнул:

- Ты чего это? Стой, пацань! Башку сверну твоей ссыхе!

- Не ходи, Филипп! - заверещала девочка. - Мамочка! У него ноги нет!

Но Филиппа всё толкало и толкало в спину. Он обошёл стол и только тогда остановился. Там был узкий кожаный диванчик, на нём, видимо, и лежал мужик, когда они вошли в директорский кабинет. Почему и не увидели этого кошмара. Рядом с диваном на полу стояла наполовину выпитая поллитровка и валялась пузатая почтовая сумка. И ещё… И ещё у мужика действительно была только одна нога, в военных бриджах и изломанном кирзовом сапоге! Из другой от самого колена торчала деревянная культя!

- Ты чего, пацань?

Филипп сглотнул слюну:

 - Отпустите её. Пожалуйста.

Мужик икнул и опустился на диванчик. Нину он продолжал цепко держать обеими руками и теперь она сидела у него на колене. Культя лежала на подъём, точно механизм без завода. Филипп молчал и чувствовал, как дымом из него выходит страх. До дивана оставалось шага три, мальчик соображал, когда их можно сделать и как оторвать девочку от этого колченого алкаша.

- Пацань! - вдруг забормотал мужик. - Пацань! Пацань! Водку будешь? Будешь, нет? Будешь пить?

Мальчик услышал в голосе колченого какую-то трещину, заедину, как на старой грампластинке. А в глазах увидел пелену, точно там что-то прокисло. Он вдруг понял, что перед ним псих. И что с психом не надо спорить, а тоже вести себя придурковато, словно в сговоре.

Поэтому он согласился:

- Буду. А потом?

- Суп с котом. Липкого вареньица попробуем. Свежачка!

Придурок запустил руку девочке вниз, под клеёнчатый плащ. Заработал локтем. Она дёрнулась и закричала:

- Мама! Мамочка! Мамуся! Не надо!

Алкаш повернул к ней лицо и начал рвать зубами ворот. Филипп вдруг почувствовал себя страшно ловким, чётким, непобедимым. Он смерил глазом расстояние до столешницы, до алкаша, до пишущей машинки… Рванулся вперёд, схватил двумя руками тяжеленную «Ятрань»… Подскочил с ней к мужику, замахнулся  и обрушил её на грязную кепку…

Придурок квакнул, застыл в изумлении и бревном рухнул на кожаный диван. Культя пару раз скрежетнула по полу. Глаза-семечки съехали к переносице. И из-под широкого козырька потекла на лоб и брови красная, сливовая густота.

Дети неслись по деревне в сторону дома не разбирая дороги, дико меся сапогами грязь и разрывая на ходу дождевые струи. За ними летел страх, бесцветный и кислый, как та пелена в глазах идиота. Но уже безопасный, прирученный, свой в доску.

- Чёрт! Это чёрт! - вопила Нина перекошенным и мокрым ртом. И хохотала. - Он приходит сюда, когда захочет! Во напоролись!

- Бежим! Бежим! Бежим! - азартно орал Филипп. Он задыхался, то ли от бега, то ли от сумасшедшего мальчишеского восторга. 

Одноногого алкаша в клубе подобрала потом милиция. Кто-то взломал той ночью почту, вычистил кассу, но по следам милиционеры легко добрались до клуба. Даже в дождь от культи на дороге остались чёткие круглые ямки. Ну а сам ворюга был пьян, и голову ему Филипп пишущей машинкой размозжил прилично.  Так что взяли его тёпленьким.

Лихая Нина простыла напрочь, и после клубного приключения неделю провалялась в постели. Рассопливилась, как и предполагала бабушка Катя. Она поила девочку малиной и настоем какой-то травы. Говорили, что бабушка - потомственная знахарка. Так оно или нет, но через неделю Нина вскочила с постели абсолютная здоровая, крепенькая и даже как будто подросшая.

Дожди к тому времени прекратились. Днём в деревне полыхали по дворам сады, а ночами плыла акварельная тишина и земля дышала теплом и дрёмой.

Филипп и Нина нашли верблюжье одеяло и опять оккупировали сеновал. Они следили, как растёт и убывает луна, как иногда падают звёзды, как прогибается под их тяжестью чёрное июльское небо.

Опять болтали о городе, о подземных переходах и троллейбусах, которые бегут, держась за провода, как циркачи за лонжу.

Филиппу скоро надо было уезжать домой, каникулы были на исходе, но он старался об этом не думать. Ему так нравилось лежать на сене в темноте, болтать с Ниной и видеть, как горят чёрным пламенем её глаза.

- Смотри! Опять спутник!

- Это самолёт, чудо в перьях!  Три цветных огонька. На хвосте и крыльях. Видишь?

Три огонька текли, не задевая ни одной звезды. И вслед за ними текла душистая тишина.       

Он ещё не знал, что любить нужно вот этот вечер, эти огоньки, это блаженство, эту тишину. Потому что потом жизнь ловко заставит любить другое. И будет много чего разного, и обидного, и прекрасного, и горького, и счастливого. А такого вечера, такого воздуха, такого блаженства и тишины не будет больше никогда.