Проза

 

Начало

29.

За те 7 дней, что я отсиживался на даче, несколько разрушительных ураганов пронеслись в моем расстроенном сознании...

На весеннюю, сбросившую снежное покрывало, землю я спустился, когда за почерневшим забором резко затормозили старенькие «Жигули».

От неприятного металлического скрежета, который пронесся над безлюдным, еще не очнувшимся после зимней спячки садоводством, мне стало не по себе, и я с опаской выглянул в окно.

Из машины высунулся молодой парень и приветственно несколько раз отжал клаксон.

• Меня за вами Петр Михайлович прислал!

Я усмехнулся. Парнишка был улыбчивый, и имя ему было Павел.

30.

Уже в дверях крепыш окриком остановил нас, и во мне, было, забрезжила надежда.

Пустая.

– Ну-ка, пацаны, тормозните! – он выбросил вперед руку и SAMSUNG  SGHE700 ослепил меня  вспышкой.

– Ве-еечна-ая па-аамять!!! – пропел он фальшиво.

31.

Сразу бросилось в глаза, что она была поклонницей APRIORI, COSMO,  SHE, XXXL, ARNOLDи прочих журнальчиков, лакирующих фантазию молодых, следящих за мировыми брендами и тенденциями провинциалок.

– Послушай, тут так душно! Пить охота, ужасно!

Крепыш не спеша вынул телефон,  расслоил его и тихо произнес: «Стас». В бюро повисла пауза, и я отчетливо услышал, как произошло соединение.

– Купи минералки, два стакана и занеси к дизайнеру, понял?!

Эти два стакана….

На одном остались размытые оттиски  ее напомаженных губ, и весь день я любовался ими – ярко-красными лепестками на краешке рифленой пластмассы.

Из другого лениво пил крепыш, не предложив мне и глотка прохладного «Боржоми».

32.

– Ну что, поехали прямо сейчас?!

33.

Дом, который они выстроили в первом загородном кольце, отделяли от моего бюро 15 километров и 12 минут езды на его навороченной «тойота-прадо».

Дом пошлый. Помпезный. С башенками по нуворишской моде, высокой оградой и сторожем-таджиком.

Объем и площадь помещений поражали неразумным метражом, но хозяев это не смущало.

Крепыша, и вовсе, распирало самодовольство. Однако я слушал его снисходительно и, словно искушенный лицедей, лишь сдержанно поддакивал, сторонясь экспресс-оценок.

Предстояла сложная работа, но никаких решений, как изменить их дом, на скорый ум мне тогда не пришло.

В какой-то момент Сильвия, Сорайя оставила нас. Не закрывая двери спальни, она скинула с себя наряд от Агаты Руис, и через минуту, одомашненная, в  коротком шелковом халатике, вернулась и весело защебетала.

Крепыш замолчал. На его помрачневшем лице, как глашатай гоп-культуры, вспыхнул вполне  конкретный слоган: «чтобы ей, эта-а, все понравилось».

Экскурсия.

Не будь его, я бы сразу начал со спальни, но мы прошли мимо. Обогнули открытую лестницу, и сквозь полуарочный вход в гостиную я увидел огромный незаконченный камин.

34.

Ну что, коллега Эгген?!

35.

– Кое-что мы тут изменим, но на это потребуется время. Так что вам, скорее всего, придется съехать.

– У нас есть квартира в городе. Как-нибудь полгодика перекантуемся!

– Думаю, что за полгода мы не уложимся.

– Жаль, я уже так привыкла к дому!

– Не все так просто, технология… ну и прочее – сами понимаете…

Он взял меня под руку, подвел к окну и его подсевший баритон на один колючий монолог превратился в злой и несдержанный тенор.

– Я плачу сверху, дизайнер, и ты уложишься в полгода, понял!? – и, тут же, развернувшись, улыбнулся Сильвии и Сорайе.– Наш друг по встречным обязательствам управится в полгода!.. Правильно я говорю, дизайнер?!

36.

Камин был огромный. В средний человеческий рост. Без чистовой отделки. Однако по налету копоти было видно, что он уже прошел испытание.

– Как тебе! Я сам его придумал. Впечатляет?! – поймал он мой взгляд.

Мы стояли около этого прямоугольного, огромного даже для просторной гостиной чудища.

– Но это еще не все! Смотри, дизайнер, видишь, вот здесь у меня будут стоять кариатиды (какие слова!!!). Но не ваши, там, греческие коровы, а…

Сильвия-Сорайя  метнулась к камину, встала под толстенную каменную полку, вздернув к верху свои обнажившиеся руки, и игриво перебила его.

– Он хочет сказать, что кариатидами буду я!!!

– Точно! Я хочу любоваться на тебя долгими зимними вечерами!.. Как тебе моя фишка, дизайнер?!

Она и в домашнем шелковом халатике, который  ненароком распахнулся, была без сомнения великолепна.

37.

– Но ты понимаешь, дизайнер, в Москве за эти фигурки такое бабло запросили, что проще дом продать! Может у тебя кто из знакомых есть? А то, сука, головняк прямо! Я уж и сам пробовал. Но, не х… не получилось! Или гипс не тот или… короче, все к ебеням рассыпается или липнет к коже так, что не отодрать!!

– Я после его экспериментов потом всю неделю чесалась!

– Запахнись и помалкивай, любимая!

Она смутилась, поправила на груди халатик и обняла его со спины.

–Ну, так че, берешься за камин?!

Я хотел ему ответить. Сказать правду. Но что-то удержало меня. В конце концов, идея показалась мне забавной.

– Не знаю. Я не готов ответить прямо сейчас… Я поинтересуюсь.

– Вот-вот! Ты поинтересуйся, дизайнер! Поинтересуйся!

Он мне все меньше и меньше нравился.

Но часть валютного аванса я уже разменял на углу улиц К.Макса и Литвинова у знакомого валютчика и почти полностью прокутил.

38.

С буряткой Ольгой, Сильвией или Сорайей я шиканул в ресторанчике Байкал-Отеля по-купечески – широко. Мы  подытожили мебельный семинар экшеном в ее номере на 7 этаже, где  она, едва открыв дверь, сразу юркнула в ванную и через 8 минут вышла оттуда нагой, без смущения подошла ко мне, взяла за руку и повела к кровати.

Простуженный Лучано громко чихал в соседнем номере.

– Он голубой, и я ему совсем не нужна! Но знаешь, без своих пидорковон становится невыносимым! И кроет, собака, Россию матом на вполне сносном русском! Но ты бы видел его, когда он влюбляется! Цирк!

Мой акробатический этюд длиною в 6 секунд она не поняла. Бедная, она и охнуть не успела, как я обернулся, и с «ENZOBERTI» под мышкой уже стоял в дверях, готовый драпануть, как вороватая байкальская чайка.

Объясняться не хотелось.

Бурятка Ольга, Сильвия или Сорайя, оторвав голову от подушки, недоуменно смотрела на меня. В ее взгляде, к удивлению, не было откровенного, испепеляющего презрения и я воспользовался моментом, подошел, прощально чмокнул ее в щечку, и унизительныеощущения своей мужской несостоятельности поспешно вынес из номера.

39.

Самоуверенному мужчине, увязшему в бизнесе, носящему черное, белое, дорогое, разъезжающему на престижных BMW, MERCEDES, LEXUS, HUMMER, зависающему по пятницамна корпоративных вечеринках или в банях, не стоит зарываться. Иначе рано или поздно в его супружеской кровати отыщется местечко для весьма расторопного дублера.

40.

Всякий раз, когда я примечаю кого-либо из действующих или отставных любовников своей бывшей жены (мне почему-то везет на подобные встречи, к тому же, она и раньше не стеснялась и всегда знакомила меня с гурманами халявного секса), я стыжусь и сворачиваю в сторону,  чтобы мирно с ним разминуться.

Но на дороге мне деваться было некуда – он оказался параллельно с моей «тойота-терцел», открыл боковое стекло своей «ауди  А6» и дружелюбно помахал рукой.

На этом перекрестке я вечно застреваю и ни разу не проскочил его по свободному зеленому коридору. Я вечно упираюсь в красный светофор, как в стенку. Вот и на этот раз он вспыхнул стоп-сигналом и издевался надо мною 35 секунд для того,  чтобы этот счастливчик успел-таки, адресуя мне, выпалить  несколько фраз.

– Не знаю, что там между вами произошло (врёт – чтобы бывшая да не проболталась), ну, в общем-то, и знать не хочу, но, в знак нашего своеобразного примирения, у меня к тебе есть дело. Выгодное дело. Ты меня слушаешь?!– я молча смотрел на немигающий  светофор, как бык на красную тряпку.

– Есть тут у меня один знакомый, и он очень интересуется тобой. Я, ты уж прости, обрисовал ему тебя, как самого известного в городе дизайнера! И он просил меня устроить с тобой встречу.… С деньгами у него проблем нет! Я даже могу выступить гарантом, если хочешь! У него огромный загородный дом и раскормленный аппетит, так что с гонораром  не прогадай! Ты слышишь?!

Наконец  красный замигал.

–Ну, так что, ты согласен?!.. Я даю ему твой номер?!..

У меня любовь к комфортабельным японкам. Это восточное чудо тешит меня, и среди прочих прибамбасиков  я обожаю по-киношному пользоваться автоподъемниками стекол. Ничем не приметная кнопочка на дверце спасла его от моего несдержанного вскрика: «Да пошел ты…!!!»,– и я, что есть мочи, втопил педаль газа.

41.

Целых  2 дня я потратил на обмеры и столько же на то, чтобы в них разобраться и вычертить вручную все планы этажей.  Листы-портянки  получились большие – из-за моего любимого масштаба 1:50 мне пришлось перейти на сдвоенные листы формата А3 и я аккуратно склеил их по длинной стороне. Отснятые виды помещений на цифровой CANON21, я прогнал через цветной принтер и развесил их по стенам на уровне глаз. Месяц я мучился над эскизами и извел не только ходовые синий, красный, коричневый, черный, но и желтый с бежевым – карандаши ERICHKRAUSE. Но все равно, того ровного, выверенного геометрией образа, на который я рассчитывал, у меня не получилось (увы, не мой конек!).

Но, к моему удивлению, эскизы, прежде всего, понравились крепышу.

– Ладно, это мне понятно, а что с камином?!

На этот раз она сидела в дальнем от меня кресле, и я обратился к ней.

– У вас на вазелин, случайно, аллергии нет?!

Вначале мне даже показалось, что она не услышала заданного ей вопроса. Но я ошибся.

– Откуда я знаю! Я им не пользуюсь! – почти вскрикнула она.

42.

Накануне я провел удивительно познавательный вечер в обществе одного говорливого всезнайки. Мы пили водку в его мастерской, и он развернуто консультировал меня охваченного сомнениями, как снимать слепки с тела, лица, рук-ног. С его слов это казалось несложным делом, и любой мудак  мог бы с этим справиться. Всезнайка даже продемонстрировал мне всю цепочку на примере моей левой кисти. При внешней незамысловатости процесса, я все же остался при своем мнении. Он не разубедил меня.

И я занервничал.

К тому же моя рука чесалась всю ночь, и, не смыкая глаз, я со страхом представлял, как буду обмазывать Сильвию, Сорайю или бурятку Ольгу вазелином, предварительно разбив тело на секторы, как буду разглаживать мягким движениями пропитанную гипсовым раствором марлю на ее груди, встревоженном лобке, а затем наносить слой за слоем  серую пластичную массу до образования корочки в 1-2 сантиметра.

43.

К первому сеансу она оказалась не готова.

Выскочив из спальни в закрытом и плотно облегающем купальнике, Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга была расхолаживающе плоска. Это была другая, незнакомая мне фигурка (во, как!),  ужатая эластичной тканью так, что пропали все восхитительно-волнительные линии ее прекрасного тела. А когда она замерла в образе кариатиды, вскинув кверху руки, я не сдержался и разочарованно вздохнул…

Она поникла.

– Знаете, я так переволновалась, что не спала всю ночь! Мне приснилось, будто вы меня живьем хороните!

Испуга на ее лице не было, но эта растерянность…

– Не знаю, но кариатиды в купальнике это… как бы вам сказать… – обратился я к крепышу.

Он сидел в глубоком кресле с неприятными, широко открытыми глазами. От него основательно несло коньяком.

51 секунду (ENZOBERTI) он смотрел на Сильвию, Сорайю, или рыжеволосую бурятку Ольгу своим испытующим взглядом.

– Раздевайся!

– Я не могу!

– Почему?!

Она мягко прошлась по ковру, застеленному тонкой целлофановой пленкой, склонилась и что-то тихо прошептала ему.

Он чертыхнулся.

– Че раньше-то не сказала?!

– А ты меня спрашивал?!

– Ладно, дизайнер, сеанс переносится… на пару дней!

44.

Переехав, я оказался в районе, где мужчины поголовно носят недорогое черное, а женщины сорочье и безвкусное.

Я им не нравлюсь. Мой нарочито декаданский гардероб (кстати, не такой богатый) их откровенно раздражает и за зиму меня дважды назидательно раздели.

Это были совершенно дикие криминальные истории. И если бы не моя работа, в которую я погружался с головой весь год после развода, этот отрезок жизни можно было смело отнести к периоду весьма унылого существования. Само сознание того, что моя жизньсочится меж пальцев удачи, было по-настоящему невыносимым. И тогда, в своей  малосемейке, я налегал  на слабоалкогольные напитки под фильмы Тинто Брасса.

45.

Когда я впервые вошел в это мрачное г-образное пространство, названное риэлтором малосемейкой, меня охватила тоска.

На первый взгляд это было совершенно непригодное пространство для жилья. Причудливое воображение архитектора (или архитекторов) скрестило крохотную кухню-нишу, комнатку и туалет с сидячей ванной в единый и нелогичный блок. Эти, по сути, неприязненные площади откровенно не впечатляли, и потенциальные покупатели, едва переступив порог квартирки, чурались убожества и отказывались здесь селиться. До меня контора по работе с недвижимостью последовательно и безрезультатно не меньше года  выставляла эту малосемейку на продажу. Однако, осознав реальную бесперспективность затеи, от безысходности пошла на попятную и серьезно уронила цену. Тем не менее, даже моих 367 тыс.р. едва хватало на задаток – оставшуюся часть я погасил заначкой.

Подписав документ, я с энтузиазмом принялся обустраивать свое новое жильё. О мелком экстренном ремонте я не думал. Опускаться до раскладушек и мобильных блоков не хотелось и первое, что я  сделал – сломал перегородку между кухней-гостиной и коридорчиком. Затем, поразмыслив, разнес (собственноручно) стенку, ту, что между  санузлом и крохотной спаленкой. Свободное прямоугольное пространство рассек на две неравнозначные  зоны – получилась спальня, с въехавшими в нее унитазом, рукомойником, сидячей ванной и, собственно, гостевая, вобравшая в себя все остальные, ранее разобщенные и когда-то жизненно важные зоны. Деревянный остов двуспальной кровати я сделал сам из грубых лиственничных досок, матрац купил немецкий и чрезвычайно жесткий. Чуть позже восстановил стенку между санузлом и опочивальней, но уже из стекла от пола до потолка. Заменил единственную дверь (в ванную) на металлическую (копию тюремной, с открывающимся окошечком) и все визитеры упирались в нее взглядом (чаще недоуменным) едва переступали порог. Несущие стены обшелушил, сбил всю штукатурку, оголив корявую кирпичную кладку, и закатал их белой краской, неровно, с проплешинами, как нерадивый маляр. Потолок мне подровняли и выкрасили фактурным валиком – под шагрень. Все осветительные приборы перекочевали  на стены и на пол. Единственный новодел – т-образная фальш-стена была возведена вместо спинки в изголовье кровати и своими нарочито брутальными пропорциями ломала привычный, мягкий спальный масштаб.

Кухню, как таковую, я ликвидировал, оставив лишь барный остов с мойкой, двух-конфорочной керамической плитой и встроенным холодильником-лилипутом…

Шторы на единственное окно мне подобрала коллега из салона «Баллеро» и это было очень увлекательное сотрудничество.

Она делилась бесконечными соображениями в моей кровати 3-ое суток к ряду. Я же не утруждался и хитрил, так что она ничего не поняла, и все мои ночные проказы  приняла, скорее всего, за дурацкий эпатаж.

Когда мы прощались, я вел себя как матадор, уцелевший после дикой корриды. Держался картинно, осанисто, словно баловень судьбы, принявший комбинированные шторы из прозрачной органзы и искусственного шелка, как проявление нетривиального признания в любви…

И все же интерьерчик вышел суховатым. В нем откровенно просматривалась прямолинейность, и, пытаясь смягчить обстановку, я какое-то время загружал  «икеевские» полочки безделушками с блошиных рынков – пустыми разноцветными бутылками, вазами и даже фарфоровыми слониками, птичками и кошаками, но теплого женского дыхания в пространство не внес.

Для  дизайнера, который к 42 годам так и не решил свою проблему с сексом, это было сродни поражению.

46.

Во вторник в 10:15 (как и договаривались) я оставил свою «тойотку» под  окнами их будущей спальни.

На этот раз она была действительно готова.

На ней был короткий с шелковым отливом  халатик (тот самый), под которым было то, что мне предстояло упрятать в гипсовую скорлупку толщиной в 1-2 сантиметра.

Крепыш был пьян с утра. Но держался вполне сносно. Развалившись на диване, он жевал пахучую сигару, не спеша глубоко затягивался, манерно делал губы трубочкой и, неприятно щурясь, пускал в потолок кольца дыма.

Даже вопрос, с нотками едва сдерживаемого раздражения, он адресовал мне нарочито лениво, словно между делом. 

– Ну что, дизайнер, ты уже готов лапать мою девочку?!  

Мизансцена, в которой  я растерянно пробовал найти осмысленный ответ, была недолгой – за меня вступилась Сорайя, Сильвия или бурятка Ольга…

– Брось к нему вязаться! Это была твоя идея. Так что решай сам! Не нравится, давай…

– Молчи!

– Ага-а!..

– Давай, дизайнер, лапай ее, а я буду смотреть!..

Она покорно скинула халатик и у меня дрогнули руки.

Она была восхитительна! Все, что еще 4 дня назад скрывалось за утягивающим тело купальником, предстало обнаженным, поразив меня своим роскошным природным естеством. Легкие полутени делали его абрис потрясающе фактурным, почти идеальным и, несомненно, эротичным…

Я втирал вазелин в ее упругие бедра, живот, ягодицы и бока предательски трясущимися руками.

Безусловно, она чувствовала это. И ей это нравилось. Хотя она все время смотрела на крепыша, который молча отхлебывал из стакана чистый виски. Он неприятно сопел, и его затуманенные глаза целых 18 минут не закрывались. Но когда я, наконец, приступил к сотворению новой белоснежной одежды для Сорайи, Сильвии или бурятки Ольги, крепыш уронил голову и негромко захрапел.

47.

Легко, как у книжного героя норвежского классика Тунгрима Эггена, у меня не получилось.

Больше часа я бился над левой ступней. Несколько попыток оказались неудачными и, снимая, как чулок, едва застывшую скорлупу я дважды ломал ее. Тем не менее, к обеду около кушетки на целлофане оказались не только злополучные оттиски изящных стоп, но и полусферические слепки бедер и ягодиц прекрасной Сорайи, Сильвии или бурятки Ольги.

Глядя на эти корытообразные формы, я не имел понятия, в какой последовательности мне предстоит их сочленять.

48.

Крепыш проспал до обеда.

Его разбудила Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга.

Она замерзла. К 2-м часам пополудню игривый блеск в ее глазах окончательно пропал, и по тяжелым вздохам  чувствовалось, что она измучена. И как только крепыш разлепил свои глаза, слезы  ручьями потекли по ее раскрасневшимся щекам.

– Все! Я больше не могу! Я замерзла, и от этой вони меня сейчас вырвет!

Он пропустил ее слова.

– Ну, чё там, дизайнер, выходит или нет?!

Перепачканный,  я чертыхался и был на грани капитуляции.

– Не очень, – сознался я.

– А ты сделай так, чтобы очень! – и, поймав взгляд жены, добавил. – Не стони, искусство требует жертв!

Я так и знал, что он вытащит из кармана этот заезженный афоризм.

Вторников было 7. Все эти 7 дней каждое утро я ставил машину под окнами их дома, поднимался наверх и по предварительно расчерченным прямо на теле сегментам, частями покрывал его серой кашицей.

Уверенность оставила меня. Я дергался, нервничал. И к концу недели почувствовал, как шансы на милый и благопристойный финал с каждым днем катастрофически убывают. Но выбора не было. В голове вертелись брошенные крепышом слова.

– Смотри, дизайнер, если не х… не выйдет, я тебя сам кариатидой сделаю!..

Делать слепки с лица и Сорайя, и Сильвия, и бурятка Ольга категорически отказались.

Потребовалась помощь крепыша, и он сам вставил в рот жене коктейльную трубочку и накрыл  ее лицо смоченной в гипсовом растворе марлей. Было ли ей страшно или нет – мне уже  было безразлично. Мне хотелось как можно скорее покончить с этим безрадостным процессом, и работу я заканчивал, как бесчувственный хирург. Равнодушие сделало меня практически бесполым, и я перестал воспринимать ее как женщину – лишь как модель.  И, к удивлению, мои руки тут же перестали дрожать.

49.

 Для поддержания сносного творческого духа я все дни после арт-сеансов  напрашивался к всезнайке в мастерскую. Я обстоятельно консультировался и даже дважды там ночевал (перепил), нашпигованный оптимистическими сентенциями: «Да ты не сс...,  старик!»

50.

К моменту, когда все слепки оказались на целлофановом полу, Сильвия, Сорайя  или бурятка Ольга меня ненавидела, но уязвленным я себя не чувствовал. 

Я был опустошен.

51.

Фигура Сильвии, Сорайи или бурятки Ольги целых 3 дня смотрелась как в паутине (неточные края сегментов), но с помощью тонкого резака я, где удалял, где добавлял формовой глины и старательно затирал швы влажными пальцами.

Крепыш повеселел. Его порадовал промежуточный результат, и у меня появилась надежда.

С формовщиками он договорился сам, и 2 полые фигуры  по матрице отлили простые работяги в литейном цехе станкостроительного завода.

Фигуры подработали мелким наждаком, а затем по рекомендации одного кузнеца искусственно состарили специальной краской.

Использованные  формы (две половинки) я не сломал, как того хотел крепыш, а утащил в мастерскую к всезнайке и там, в 4 руки, мы выклеили  одну папье-машейную фигуру. Ее газетно-бумажную фактуру я покрыл тонким слоем гипса, а приятель на свой вкус (весьма реалистично) красками оживил глаза, губы и сосцы. Затем, под испущенный солдатский смешок, он обнялся с Сильвией, Сорайей или буряткой Ольгой, и свободной, влажной от возбуждения рукой, провел по совершенным  формам нашей бледной одалиски.

Глядя на похотливую рожу всезнайки, я понял, что все мучения, свалившиеся на меня, были не напрасны. В его совершенно панибратском поведении не осталось и намека на дистанцию, которую он держал в общении со мной еще накануне, и я порадовался за себя. После барского и духоподъемного застолья в его мастерской, я окончательно ожил, и ко мне вернулись ощущения никуда не девшейся проблемы с сексом.

52.

С упакованной в целлофан Сильвией, Сорайей или буряткой Ольгой я едва втиснулся  в такси. Молодой водитель недоумевал и всю дорогу пытался меня разговорить, но тщетно – меня мутило.

53.

Распахнув двери своей квартирки, я, не раздеваясь, прошел к изголовью кровати. Поспешно, как нетерпеливый любовник,  раздел бледную скульптуру и аккуратно задвинул ее в пустовавшую левую нишу у кровати. Оказалось, что моя бумажная кариатида впритирку вошла в искусственное, словно для нее предназначенное, углубление в стене. Она заполнила пустовавшее место, для которого я присмотрел, но так и  не купил большущую китайскую вазу.

54.

Убийство было громким. Оно встряхнуло (ненадолго) город, в котором криминальные разборки не новость.

3-е лихих ребят (показания свидетелей) так изрешетили кортеж крепыша, что отработавшие  свое и брошенные на месте бойни калаши, даже 15 минут спустя грели  руки следователям сквозь резиновые перчатки.

Крепыш был в первой машине, справа от шофера и первым принял на себя смертоносный ураган. Во второй машине не повезло двум несимпатичным ребятам, а также  Сильвии, Сорайе или бурятке Ольге. Шквальный огонь не задел ее лица, но превратил  грудь, живот, правое плечо в ужасающее кровавое месиво. Она погибла сразу. Похожая на растерзанную куклу, она застыла на сиденье с широко открытыми глазами, словно перед камерой фотографа и смотрела на оперативников, медиков, выстроившихся в шеренгу вдоль пограничной бело-красной ленты ошарашенных зевак чуть недоуменно, и в ее мутнеющем взгляде медленно мрачнело небо.

55.

Как только нам подали по второй чашечке ароматного, обволакивающего нёбо кофе-гляссе, зазвонил ее NOKIA.  По первым ноткам, первым аккордам узнаваемой шансон-мелодии мы разом поняли – звонит крепыш.

Я откинулся в кресле и посмотрел на нее. Она заметно помрачнела и опустила голову. По ее лицу всполохами закружил игривый отсвет дрожащего свечного фитилька, и я невольно поймал себя на мысли, что никогда ее такой растерянной не видел. Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга плотно прижимала к уху трубку, но даже на расстоянии до меня доносился грубый голос крепыша.  В ответ, она лишь  молча кивала головой и, прежде чем сунуть в сумочку сложенный пополам телефон, возмущенно резюмировала: «Скотина!»

Мы прощались.

Наша любовная связь, которой даже не я в свое время положил начало, угасала. Мы оба это чувствовали, но как безвольные, все еще привязанные друг к другу существа, боялись откровенно выговориться до конца, чтобы затем уже безболезненно расстаться.

56.

Черный MERCEDES320  он подарил ей на 25-летие. Права и ключи, украшенные розовым бантиком, крепыш внес в спальню на серебряном, искусно инкрустированном подносе. Борясь с пропитой в дым координацией, он скомкал торжественное подношение и в 2:12  ночи по ENZOBERTI, в знак примирения полез к Сильвии, Сорайе или бурятке Ольге целоваться.

От него несло свежаком и приторным парфюмом унисекс, который теперь ее особенно раздражал.

Разбираться, где, с кем он был, она не стала. Выдержала паузу и, справившись с отвращением от его напыщенного чванства, демонстративно выключила прикроватный светильник.

В постель он в ту ночь не попал и ушел спать в кабинет.

57.

Работа  (крепыш подгонял) шла аврально. Павел и Петр сами, бросив свои организационные и снабженческие обязанности, наравне с рядовыми отделочниками ползали по стенам, потолкам со шпателями и наждаком, дошлифовывая мои дизайнерские навороты.

Я забросил прочие объекты (впоследствии я переслушал вереницу возмущений), и  как привязанный сопутствовал Сильвии, Сорайе или бурятке Ольге во всех ее перемещениях по городу в поисках дорогих материалов, аксессуаров и мебели. Мы созванивались с утра, расписывали маршруты и с 10:15 я попадал в зависимость от ее магического обаяния. Легкий флирт, случайные соприкосновения рук за столом в дорогих ресторанах и бесконечные разговоры вошли в мою жизнь против правил, которые я когда-то для себя установил, но теперь не без удовольствия игнорировал.

Я чувствовал, что она оттаяла после пыток гипсом и вновь с интересом слушала мои пафосные препирания с дизайнерами-консультантами салонов и арт-бутиков.

58.

Она сама этого настойчиво захотела.

Ей не терпелось взглянуть на мою берложку, и не без опаски (папье-маше!) я пропустил мою Сильвию, Сорайю или бурятку Ольгу вперед.

Прикрыв дверь, я протянул вперед  руку и щелкнул LEGRAN-овским  выключателем. 

Она тут же оценила обстановку.

– Довольно мило!

Я принял от нее тонкий плащик, и она прошла в комнату, цокая каблучками.

Подойдя к окну, она потрогала шторы, прикоснулась пальцами к дикой стене, улыбнулась и заглянула в спаленку.

Увидев свою белоснежную двойняшку, она на мгновение замерла, затем повернулась, протянула ко мне руки и испуганно выпалила: 

– Он убьет тебя, если узнает! Он и так весь на г… извелся, пока мы занимались с тобою… ну, этим….

Лицо ее побелело.

– Он убьет меня, если узнает, что я была здесь!  И вообще в последнее время он, как ищейка,  стал  подозрительно невыносим! Мне кажется, что он догадывается о нас – наверняка халдеи ему уже донесли!

59.

Все оказалось намного проще, чем я себе это представлял.

Не было слов.

Казалось, что не было ничего, кроме дикой, безрассудной страсти, где мои 6 секунд вдруг растянулись в полчаса, час, вечер, ночь.

Это было опасное помешательство, но я ничего не мог с собою поделать. Я жил нашими встречами. Нашими тайными встречами, где «ENZOBERTI» вторил нам тревожно бьющимся сердцем…

60.

Он не вошел.

Он вломился.

Он едва не вынес дверь. И если бы не заедавший замок, у нас не оказалось бы и нескольких секунд, чтобы хоть как-то подготовиться к его нежданному возвращению домой. И все же, до конца одеться мы не успели. Этот ставший бессмысленным процесс нас все равно бы не спас и сидя на разных половинках кровати  от VICOMAGESTRETTI, словно парализованные мы обреченно ждали неминуемой развязки… 

Он вломился, намериваясь разгромить мир нашей безумной привязанности, мир нашей беспечной любовной игры.

И он сделал это…

61.

«Оба-на, пацаны! Оба-на!»

62.

Маэстро VICOMAGISTRETTI  вероятно и не знает, что его ложе весьма популярно у нас в городе в убойном, ярко красном, варианте с шелковыми вязочками и покрытием из тканых рубиновых роз.

63.

Я лежу на кровати.

Странные мысли крутятся в голове. Они не дают мне покоя. Они вырывают меня из действительности, и плоский PANASONIC, мерцающий перед глазами, вначале исчезает сам, а затем и его невидимый шлейф – бойкий, чеканный галоп, имитирующий звуковую дорожку европейских новостей.

Левая ниша по-прежнему пуста.

Правая занята.

В ней моя Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга.

Встроенный светильник  лишь усиливает впечатление. И идеальная геометрия тела прирастает отбрасываемыми тенями от рук, подбородка, девственной груди, рельефного животика, и мне не верится, что это всего лишь бутафория. Рискованное приближение, магия которого сводит меня с ума.

Мне одиноко.

Плохо.

И кажется, будто линейный мир с его реальными, а не надуманными категориями добра и зла, оставляет меня, лежащего на мятом лиловом покрывале, которое Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга купила мне в подарок. Я уткнулся в него лицом. Я ощущаю её запах. Этот едва уловимый, божественный флер, сотканный из тончайших летних оттенков. Он возбуждает мой мозг, и бешеные импульсы начинают свой бесконтрольный, дьявольский бег. Я будто проваливаюсь и теряю ощущения тверди. Я не вижу себя в этом разоренном пространстве, где еще совсем недавно безумные тела сплетались в восхитительных изломах любви.

«Я люблю тебя!»

Я встаю. Я иду к ней. Я беру ее за руку, не боясь, что она вырвется, сломается, развалится на кусочки.

Я кладу ее на кровать.

Я глажу ее белую гипсовую кожу, и рука скользит по зашлифованной поверхности, по волнам ее восхитительной плоти.

«Потрясающая геометрия тела!»

Воспоминания увлекают меня. Я слышу её неровное дыхание. Я чувствую, как вздрагивает от прикосновения моейруки её животик …и меня охватывает непреодолимое желание.

64.

Я прокрался в поселок.

Моя «тойотка» даже с потушенными фарами безошибочно упирается в стену кирпичного исполина.

Таджик сбежал. Его спугнули следователи, или до него, наконец-то, дошло, что деньги, которые ему задолжали, он уже никогда не получит.

Хозяев нет.

Я понимаю, что проникая в дом, ничем не рискую. Но я – не вор. Единственная цель, единственное устремление, что движет мною – это ненавистный камин.

Фальшивые Сильвии, Сорайи или бурятки Ольги на месте.

Их подбронзенные тела собирают преломленные блики полусонной луны.

          Я крадусь.

В гулком, так и не законченном, интерьере гостиной мне все знакомо до миллиметра, но под ногами остатки строительного мусора и он предательски хрустит. И мне чудится, будто дом от громогласных ударов растревоженного сердца вот-вот оживет. И неожиданно вспыхнет свет, и я буду уличен в постыдном плутовском вторжении. Смысл которого я не в состоянии внятно объяснить даже себе, надломленному страхом и одновременно одержимому желанием расправиться с чужими для меня Сорайями, Сильвиями или бурятками Ольгами.

Жалкие подделки!..

Молоток  проваливается в тело левой Сильвии, Сорайи или бурятки Ольги. Тонкостенный сплав рвется,  и я уродую быстрыми ударами вначале ее, затем…

Грязно.

Пыль кружит в зыбком лунном свете. На моих зубах ее взвешенная порошковая смесь. Но я не отвлекаюсь, и остервенело расправляюсь с ними – полыми, бесчувственными чучелами…

65.

Я ждал их – и они пришли.

Она вошла первой и была на вид явно старше его.

Яркие наряды, что она примерила для встречи со мною, отдавали дурным вкусом и чрезмерностью. Припудренное лицо смотрелось усталым, а дорогие лифтинговые крема не скрывали морщин. Вечерняя помада без подводки была нанесена неточно или в спешке, или она ненароком облизала этот перламутровый продукт раньше, чем мы встретились. Ее рыжая филированная челка  все время сваливалась на тургеневское, напряженное лицо. Резкими взмахами головы, словно бодаясь, она пыталась убрать ее со лба и глаз.

Эти кивки сразу начали меня раздражать. Она мотала головой так часто, что  мне показалось, будто ENZOBERTI, окончательно обескураженные, потерялись и не могут своим приглушенными шажками засинхронить ее качельную амплитуду.

Они зря пришли.

И мне ничего не оставалось, как грубо огорошить их:

– Знаете, меньше чем за 7 кусков я и пыхтеть, в вашем случае, не буду!..

66.

Вторник. ENZOBERTI. 10:15.

Мы  не смыкали глаз всю ночь…

Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга безудержно стонала, когда я целовал ее сухие сомкнутые губы, ласкал белые груди, ягодицы, возбужденно заплывал в упругое лоно, и моя 8% сперма извергалась нескончаемым потоком. Мы безумствовали.Поглощенные слепой  и безудержной страстью, мы, казалось, не существовали вовсе. Не внимали будничному упоению ставшего чужим для нас мира. И словно изгои, ни я, ни она уже не воспринимали его естественных очертаний и предавались лишь неземным фантазиям, чувство и мера которых неподвластны свальному и упоительному безрассудству. И Сильвия, Сорайя или бурятка Ольга безостановочно вторили мне:

«Оба-на, оба-….