Проза

Садился  в  угол  между  креслом  и  шкафом. Пальцем  водил  по  закруглённой  филёнке. В  школу  отказывался  ходить – зачем? Ночью  лежал  без  сна, и, глядя  в потолок, представлял  провалы  с  какой-то  чёрной  солью, звёзды, раскрошенные  в  мелкий  порошок.

 -Сильнейший  нервный  срыв, - сказал  психиатр, после  того, как  он  отказался  отвечать  на  его  вопросы.(Он – это  я, что, естественно, неважно).  – Разумеется, - продолжал  чёрный  как  грач  с  подвижными  глазами  доктор, - я  подберу  лекарства, но  важнее  найти  доктора, с  которым  сложится  психологический  контакт.

   И  вот – подмосковная  станция  в  чехлах  снегов. Чехлы  эти  кипенные с  изумрудными  высверками, и  пушистые  звёзды  разнообразных  огней  никакие  мистические  зубы  не  стремятся  превратить  в  пищу  для драконьего  желудка. Снег  скрипит.

   В  одной  из  хрущоб, в  стандартной  узкой  и  утлой  квартирке  тесно  от  книг. – Ну? – доброжелательное «Ну»  старого  доктора  с  глазами  навыкате  и  клочьями  белых  волос  вкруг  могучего  черепа.

  Сначала  они  говорят  с  мамой, а  меня  жена  доктора  поит  чаем. И  варенье  отливает  янтарём. Но  я  ещё  не  знаю  об  янтарных  шатрах, садами  висящих  где-то  над нами – там, выше  чёрного, отполированного  неба, которого  не  видно  за  окном.

   И  вот  мы  сидим  в  комнатке  доктора, где  плавно, ленивыми  рыбами  плавает  дым  от  ядовитого  беломора.

    Плафон  лампы  напоминает  красный  платок, застывший  пару  мгновений  назад. Стеллажи  и  полки  представляют  собой  сложное  архитектурное  сооружение, которое  вызывает   радостное  узнаванье (у  меня  дома  также!).

   -Ну, - и  слово  приветливо, кругло  падает, присоединяясь  шариком  к  рыбам  из  дыма. – Что  же  ты  любишь  из  книг?

   И  здесь  из  меня  полезло, заструилось,  цепляясь  и  путаясь, отливая    золотом,   мерцая  болотной  водой, переливаясь  вспышками  как…как…как  я  люблю  литературу, как  я  вливаюсь  в  неё, соединяюсь  с  нею, как…как…

   Не  знаю, жив  ли  сейчас  добрый, милый, патриархальный  доктор.

 

 

    Жильные  стволы  гробов. Чтобы  текла  монета, они  требуют  наполнения. День  что  ли  не  задался? Утром  был  куплен  простейший, и  даже  выбор  венков  ограничился  красно-зелёным  примитивом.

   Новый  клиент  был  молод  и  вихраст, и  сотрудница  привычно

Изобразила  на  лице  скорбь.

-Меня  интересуют  костюмы, - сказал  парень  спокойно, так будто

речь  шла  о  грибах.

-Какой  размер? – поинтересовалась  сотрудница.

-На  меня, - невозмутимо  ответствовал  пришедший.

Некоторое  удивление  она  попыталась  скрыть: Не  расслышала?

-Ну  да, на  меня.

-Но…знаете…

-А  что  вас  удивляет?

-Обычно…

-Ах  да, - ответил  он  твёрдо, - просто  я  умею  управлять  своей  смертью.

    Гробы  улыбнулись  в  ответ.

     Вам  доводилось  иметь  дело  с  людьми, делающими  подобные  заявления?

    Обычный, серый, текущий  дождиком  день.

 

 

 

Сколько  реальностей? Одна, две, сто?

Проходим  сквозь  массу  пространства – едим, дышим, спим, сочиняем  стихи  и  прозу…

 Будда  из  сумасшедшего  дома  глядит  на  дерево  в  окне, готовясь  к  огненной  проповеди.

 Как  это  же  дерево  увидел  бы  иезуит, соплетающий  головоломную  интригу?

 Поэт, узревший  в  коре  дерева  мистические  письмена…

  Сколь  мы  объединены  реальностью?

 Вспышки, огни, догадки.

 Восточные  ковры  ассоциаций.

Здоровый  человек  не  может  перепутать  явь  со  сном. Или  может?

 Или  засыпая, мы  просыпаемся – и  наоборот?

И  что  если  рождаясь, мы  умираем, а  умирая  рождаемся?

 От  реальности  редко  захватывает  дух…

 

 

Бледно-жёлтое  двухэтажное  здание  рядом  с  поликлиникой.

Почему  сразу  становится  ясно, что  это  морг?

 Полукруглая  площадка  перед  входом; синяя  скамейка  под  золотыми  осенними  клёнами; а  дверь  кажется  чересчур  обычной – а  какой она  ещё  может  быть?

 Сначала, верно, попадаешь  в  поминальный  зал – чёрный  или  тёмно-красный – а  уже  из  него  длинные, разные  коридоры, переходы, лестницы  ведут  во…

 Шуршит  золотая  листва.

 В  поликлинику  входят  различные  люди, и  морг  глядит  на  них  сурово, исподлобья, зная  всему  точную  цену…

 

 

Нездорово-яркие, черезмерно  пёстрые  обложки  детективов.

 Видел  раз  лес  возле  Чернобыли (по  телевизору, конечно) – ненормальные  ядовитые  цвета.

 Или  обложки  непроизвольно  предупреждают  об  опасности  содержания?

 

   

В  зелёном старинном  салопе, с  немыслимым  сооружением  на  голове, коричневолицая, надутая  старуха  ест  чебуреки, запивая  их  соком  за  столиком  у  окна  маленькой  закусочной. Напротив  неё – крупный, в  чёрное  одетый  парень поглощает  ту  же  пищу. Кажется – он  её  сын.

 Ручейки  очереди  у небольшой  уютной  стойки, дети  шумят – каникулярное  время.

-Мужчины, - вдруг  говорит  одна  из  продавщиц, -

Кто-нибудь  откройте  банку  сока.

 Парень  встаёт  и  делает  лёгкое  вращательное  движение. Лицо  старухи  не  выражает  никаких  эмоций…

 

 

Детство – будто  взгляд  в  закопчённое  стекло, через  маленький, протёртый  пальцем  кружочек.

 По  мере  взросления  копоть  очищается  довольно  легко, но  за  этим   стеклом  тоже, что  было  всегда.

 Отсутствие  умения  видеть.

 

 

Многоглавые, синие, мощно  стремящиеся  вверх  соборы. Длинноногие  красотки  с  жадными  очами. Ножи. Разбросанные  карты. Драконы, распахивающие  крылья  и  дышащие  огнём.

  Зловещий  мир  татуировок  на  телах  уголовников.

 

 

 Нашёл  свой  старый-старый  дневник. Прочитал:

Свой  первый  фильм  я  должен  снять  в  26  лет. Далее  список  предполагаемых  фильмов  с  краткими, иногда  весьма  живописными  зарисовками. Рваные  кусочки  несостоявшихся  сценариев.

 Вспомнил – бегал  поутру, во  время  одной  из  пробежек  и  составлял  этот  план.

 Давно  прошло  и  26, и  36, он  не стал  никем. Скучный  служащий  одного  из  бессчётных  учреждений.

 

 

Спешил  встретить  жену, завозился  слегка, опаздывал, рванул  на  красный. Даже  не  увидел  машину.

 Водитель, уже  затормозив, обречённо  опустил  голову  на  руль.

 Жена  ждала  его  полчаса. Злая  и  раздражённая, таща  сумки, пошла  домой.

 Только  через  два  дня – после  бурной  изматывающей  деятельности, - узнала, что  муж  её  погиб.

 

 

 

Троллейбус, густо  наполненный  светом, внезапно  остановился. Вокруг  мерцал, тёк  огнями  вечерний  город. Стояли  довольно  долго, потом  кондукторша  сказала – Авария  там, выходите.

 Люди  потянулись  к  дверям.

 На  асфальте, плоско  и  страшно, лежал  мотоцикл. Вокруг  полукольцом  стояли  люди. Метрах  в  трёх  от  мотоцикла  лежал  другой  пласт – ещё  более  плоский, более  страшный.

 Интуитивно  ощущалось  в  воздухе присутствие  смерти.

 Завыли  сирены  Скорой  помощи.

О  чём  думали  разные  люди, понуро  стоявшие  вокруг?

 

 

Урожаи  яблок  на  дачах  под  Калугой. Сами  дачные  массивы – дебри, горные  системы  зелени.

 Тяжело  гнутся  ветви  белого  налива; яблоки, полные  серебром  лунного  сока. Мельба. Сладкая, с  лёгкой  горчинкой  плоть  коричневок.

 Ежеминутный  свистящий  звук, обрывающийся  сочным  шлепком. Ломающиеся  ветви.

 Некуда  девать – по  яблокам  ходили, раздавали  кому  только  можно.

 Для  чего  нужно  подобное  изобилие?

 Тайное мерцание  неизвестных  смыслов.

 

 

 

Ягоды. Медленное  накопление  сока. Гроздья  красной  смородины – как  ювелирные  изделия. Сложноструктурная  малина. Волосатые, светящиеся  изнутри, продолговатые  ягоды  крыжовника.

 Ягоды  смысла.

Сочный  земной  виноград – бледная  тень  винограда  духовного.