Жизнь как есть

Чужбинная вольница

Ранние лучи косо ложатся на угодье с низкой ворсистой зеленью и делят его надвое: глядишь вперёд – бледно-салатный отсвет, а позади ослепительный изумруд – и нигде не видать, где одно граничит с другим. По краю вьётся ухабистый просёлок, за ним лесок с молодыми дубками и грибными полянами окопался кругом колючей терновой стеной. Одолеешь сперва её, потом овражистый склон – и сразу тишь, паутина, травяные кружева; в завесах подлеска полоски зелёного спектра; кой-где сверкает вода в чёрных провалах пней и прыгают блики в складках листвы. Мой метод собирания грибов очень простой: поскольку наша вселенная однородна и изотропна, нужно просто идти вперёд – рано или поздно наткнёшься на гриб. Чащобы прорезаны тропками – иные из них резво разгонятся, но вдруг тормозят, теряют веру в себя, никнут и глохнут – будто шёл по ним кто-то задумчиво и вдруг спохватился, и крестясь, поспешает обратно. И то сказать: отчего в самой глуши полянки, опушки? – под ними что-то, видать, залегает: деревья нейдут в это место, а только с опаскою виснут с боков и тянут ветви как руки, боясь наступить. И вдруг всё кажется деланным, неприродным: пичужка скачет в ветвях раскрашенной заводной игрушкой; твёрдые, будто из пластика стебли высокой травы унизаны лопастями – они смещаются парами с каждым шагом ровно на четверть окружности – будто растут из земли заготовки неких винтов... будто попал я в искусственный лес на планете Эдем... В траве пасётся стадо грибов – тугих, аппетитных на вид, а на срезе жутко чернильного цвета, со светлым призывным запахом и тёмной родословной.

Деревца ползут наверх – лес расступился, обхватил двумя крылами вершину холма – на ней задувает, а внизу и вдали слоится прохладная синева. Впервые я здесь – нет-нет, и выведёт чёрти-куда себе на уме лесная чаща. Конечно не здесь я, а на далёкой планете – отчего бы ей не походить на нашу? Из марева над горизонтом торчит ажурная вышка – должно быть там космодром – и оттуда к родному дому понесусь я вскорости с вестью, что есть на чужбине заколдованные леса, и они возвращают нас к детству и счастью. Солнце продирается сквозь лиловые оберемья, крепчают порывы, гудят нараспев провода высоковольтки; орёл из-за кромки дубков спикировал мощно как самолёт-штурмовик – едва успел отвернуть от меня и долго потом кружил в стороне и тоскливо-протяжно стонал. Синюю пелену растрепало: просёлок петляет кромкою леса, потом вдали по гребню холмов – и вскоре увижу вдали на окраине города чужбинный мой, но уже неотъемлемый дом. На подходе к нему куплю в магазине арбуз и шоколадный тортик, – скажу жене, что нашёл в лесу заместо грибов.

Вчера был короткий суматошный ливень. По сторонам от дороги – продолговатые линзы с неровными, будто обломанными краями, а наезженные колеи покрыты блестящими, дрожащими от ветра лентами. Вблизи блистанье тускнеет, и проступает внизу подводное царство – зачёрпнутая и поднесённая чаша из родного лиманского мелководья. Что там в ней? Лента мерцает в свету, как бы крепко натягиваясь – вдруг ниспадает, темнеет, совсем исчезает – это склонилась над ней волна лесного полога и всё под собой затенила зелёным. Просёлок мельчает в тропу, ныряет в разлив от дождя с переменным блестящим и матовым верхом. От близости взгляда темь отодвинулась вбок, и зажглась там чуть брезжащая подсветка. Разве всё нами видимое не причастно некой прозрачной и беспредметной среде? И воздух – не абстрактный ли агрегат идеальных газов из учебника физики? Ведь даже его напор при беге или ветре кажется часто не внешнею силой, а частью нашего бессилия. Но то, что видим сквозь воду, иного и тайного свойства. В этой субстанции что-то вбирает в себя всё тленное и суетливо-живое – ради одной только чистой предметной формы. Она являет себя – застывает под нашим взором таким вот как здесь первородным стеклом – первообразной вечностью.

Под матовым верхом воды тянулись ещё живые травинки, слоились на дне, уже с позолотой, дубовые листья, роился всякий вселенский сор – и одинокий цветок, набравшись терпенья, поглядывал в сторону солнца. Налетал ветерок, чуть корёжил поверхность – на ней сдвигались, ломались колючим узором обводы подводных вещей, теней лесного шатра... Где я встречал это раньше? Разлив на лесной дороге... с переменчивым блеском поверхность... следы проехавшего колеса... А в центре сеть дрожащих энцефалограмм – запечатлённые мысли вещей, что так долго сбираются с мыслями. Я вспомнил. «Лужа» Мориса Эшера – филигрань и жемчужина камерной графики – слишком глубокая, чтоб не казаться с первого взгляда простым перламутром. Как только что мне, открылась чьему-то случайному взгляду прозрачная бездна мира. И её зеркальный надмирный отблеск – пропуск и ключ, символ и тайна...

***

Из письма Лебедя:

Через полгода службы в Подмосковье, когда уже получил повышение, мне вручили «подарок» по имени «ПК» – ротный пулемёт Калашникова. Каждый ефрейтор мотострелков должен быть или снайпером, или хотя бы гранатомётчиком. Сия бандура где-то с 12 кэгэ весом и душевно тебя греет на марш-бросках. Но я отыскал с ней общий язык – и вскорости считался лучшим и по ночным стрельбам, и по бегущим мишеням. Может, это гены во мне стучали пеплом забытых предков – казаков-расп...дяев, что метались по степям Украйны в поисках чего-нибудь нескучного.

Как-то под утро наш комроты, вставши не с той ноги, нажал пресловутую кнопку... Истошный вой ревуна, судороги одевания, бег в ружпарк, построение – на всё три минуты с хвостом. Ротный хмуро всех осмотрел, принял доклады, кивнул понятливому старшине. Тот притащил из каптёрки загодя заготовленные подносы – на них куски чёрного хлеба с ржавой до неприличия селёдкой.

- По команде бегом до стрельбища – там работаем тему «рота в обороне». Всем схавать селёдку с хлебом и наполнить фляги водой. Но!.. Пусть попробует кто-нибудь сделать глоток до прибытия на место! Там всё проверим и сделаем ласковые выводы. Первой десятке прибежавших поощрение: не чистить туалет целый месяц. Вперёд!

Я бегал на «дальние» неплохо. На всю жизнь выработал стиль: на один шаг – вдох-вдох, на другой – выдох-выдох, – только бежать надо размеренно. Вскоре оторвался от роты на километр – а до стрельб ещё пять. По дороге лесок, за ним уже светает. Тишина, а воздух такой, что хоть нарезай его на хлеб – резкий, душистый, хвоей напоенный... Пить хочется до одури; во рту сухо, как в заднице хамелеона. Накинув пулемёт на шею, бегу как можно ровнее. И представь: лежит предо мной на тропе лесная лужа. Непересыхающая, ибо слабо подпитывалась из недр земли. Я остановился, смотрю в неё. Под слоем воды опавшая хвоя, красноватая листва, мелкие веточки... А цвет – как у «пепси», только светлее. Я сбросил пулемёт и лёг на землю. Витька! Ничего более потрясного ни до того, ни после я не пил. Прохлада, настоянная на хвое и листьях... – можно было так и заснуть, втягивая её в себя. У меня до сих пор этот вкус на губах.

Потом не спеша добежал до стрельбища с полной флягой. Удивились, но поверили. А прочие прозябали в сортире и на «дискотеке» – вертели и мыли на кухне до блеска тарелки.

...Из задумчивости меня вывел ожог, – бычок в пальцах догорел до конца. В нём в конце самое сладкое – ну ты знаешь... Выкурил ещё одну и пришёл к тебе, то есть к компу, чтобы слить всё это – не то забудется, затопчется, забьется... Не отвлёк тебя часом от глубоких мыслей?

(Продолжение следует)