Жизнь как есть

Я родился в Калуге…

Мама, уже обосновавшись в Москве, поехала именно туда – в родную тихую, наполненную детством и юностью; и я, в сущности москвич, столь тесно связан с древним городом, что первая память волнисто покачивается, зыбко разрываясь уже клочками в старом, переполненном мозгу…

…был старый дом: бревенчатый, разделённый на множество комнат; был старый дом, детально хранящийся теперь в памяти старших двоюродных братьев, и тётушки: всех, кто остался в жизни от некогда большой семьи.

…а мне?

Что позволят вспомнить проржавевшие механизмы памяти из бытия ребёнка нескольких лет?

Гроза, гром, сильно испугавший, и: в блеске молнии – остро выделенные иконы; большая мои бабушка, успокаивающая малыша…

 Дом снесён чрезвычайно давно; где был когда-то – теперь асфальт, многоэтажки…

 Я жил первые десять лет с молодыми папой и мамой в коммуналке: в роскошном московском доме: некогда он был доходный, и могучая его основательность, и некоторая насупленность столь колоритно определяли мою жизнь – те первые десять лет.

 Этаж тоже был первый: из окна можно было выйти во двор, ступить на асфальт, побежать на маленькую площадку…

 Потом, по громыхающей железной лесенке спуститься в другой двор, и, обогнув несколько домов, зайти в булочную, купить копеечное лакомство…

 Затем на окнах появились решётки.

Мальчик ложился спать – и над кроватью его висела карта мира, но пёстрые страны не осыпались, как осенние листья.

Мальчик ходил гулять с папой, и тот рассказывал столько всего разного: интересного, вспыхивающего цветными огнями.

Папа много знал.

А до этого – мальчика возили в коляске, и чудесный сквер Миуссы раскрывался покачиваньем осенних, или зимних ветвей.

Впрочем, возможно мальчик просто спал.

…Калуга потом более и плотно вдвигалась в объектив реальности: часто ездили с мамой, отец не любил калужскую родню; но мальчик их очень любил всех: бабушку, дядю, тётю, братьев…

 Вероятно, любил и тот дом.

А во дворе московского…

Лёша Сазанов говорит:

-Давай, кто быстрее на самокате!

-Ага…

И мчались, мчались по асфальтовому перешейку между домами; и взирали окна на ликующих детей…

Много бегали по дворам, площадки тогда примитивны были, но это не имело никакого значения…

Что имело?

Только то – что мальчик, то есть я, давно выросший, но не потерявший контакты с тем ребёнком, - был счастлив, упоительно, роскошно счастлив: как никогда потом…

 Защищён и любим, и любил всех; и старые фотографии, выцветшие и пожелтевшие, представляют робкий маленький образ: там… здесь… в Калуге, в Москве, но счастье не снять на фото, не зафиксировать, увы…