Жизнь как есть

 

 

16.10.02 18:33

 

Сегодня получил первый твой отклик на мои манифесты. В общем, примерно такого ответа я и ждал, в нем нет неожиданностей. Кроме разве что некоторой общей его сумрачности. Ясно только, что тебе, по крайней мере сейчас, не до писем.

Ясно также, что ворох слов, что я на тебя обрушил, тебя угнетает или раздражает. Ты видишь, что я разговариваю не с тобой, а с собой. А как же иначе? Разве тебя я знаю помимо того, как помню? То, что я помню – это я сам. И как я могу узнать тебя, как не по реакции на свои провокации? Что делать, если реакции приходится дожидаться минимум две недели? Оживить свои отвлеченные очертания ты не спешишь. Ведь ведьма не живее русалки.

Да, ты моя, а я твоя выдумка, призрак, блажь. Но разве не чудо, что выдумка начинает подавать признаки жизни? Так давай ей поможем, не будем душить! Ведь на каком-то уровне этой реальности мы срослись с тобой навсегда.

Письма, во всяком случае экзальтированные, тебе не нужны, а нужен человек рядом. Который бы понял, пожалел, помог, защитил. Разделил бы тяготы реалий, какие ты перечисляешь в завершение письма. (Ты мне это пишешь, ни словом не обмолвившись о человеке, в чью прямую обязанность вменялись все эти функции. Что же с ним  стряслось? – могла бы догадаться, насколько этот вопрос интригует того, на которого эти задачи хотели бы переложить). Но разве не эти же соображения однажды уже отдали тебя другому? Он показался тебе более надежным именно в означенном смысле. Так что же случилось? Он тебя предал? Почему о главном ты умалчиваешь в каком уж письме?

Нынче ты не жалеешь слов, чтобы себя, нынешнюю, унизить. Зачумленная буднями «тетка», злая «ведьма» с пеплом в ладонях и на голове. Так ты спускаешь меня на землю? Или так меня укоряешь? Так ли выглядит «правда и только правда»? Боюсь, что она более похожа на «…странное, грустное, дремучее, певучее чудовище, бьющееся из рук».

Ведь не только я был в те времена такой «вумный» – умницей-то скорее была ты. Боюсь, что своей пожизненной приверженностью музыке, прочим художествам и самому слову я обязан во многом тебе. В ней, собственно, и состоит мое земное счастье. А почему не твое?

Да, я тоже тебе печалился, особо в последнем письме. Но это не значит, что я несчастлив. Несчастлив я в одном, только в одном – семейном – смысле. Но почему, ты полагаешь, люди жертвуют семейным благом? Не потому ли, что знают более полное? Семейное счастье я ценю очень невысоко. Да и тебе не советую застревать на радостях рода.

Счастье – это полнота: все под рукою, все тут. Скажем, две недели на необитаемом острове или на озере Амткел – это две недели чистейшего счастья, с полнотой коего могут соперничать разве что минуты, когда тебя до подошв пробирает музыка. Печалит лишь то, что им нельзя поделиться с другим. А будет рядом другой, заслонит собой все рассветы с закатами. Это фатум.

Счастье – это когда сами складываются слова. Или видишь, что тебя понимают. Или в собеседнике прозреваешь «свет невечерний». Да мало ли на этом-то белом-белом свете сортов нечаянной радости! Не знаешь, из-за какого куста прянет. Вот для тебя счастье, наверное, в самоотдаче. Неважно, что порою оно горчит. Ведь не станешь же ты говорить, что в своем потомстве продлилась напрасно.

Наплыв незаслуженного счастья я испытывал все те дни (две недели), когда отвечал на первое твое слово, и во мне нарастала, письмом за письмом, моя к тебе благодарность. Объяснить ее не берусь. Факт то, что за время, пока я тебе писал, по мне прокатилась, меня омыла какая-то очистительная волна. Не так уж важно, что будет дальше, если так важно, что есть.

 

В прошлом разговоре я забыл тебе сообщить номер своего благоприобретенного сотового: 8 (903) 270-02-71.