Жизнь как есть

15

01.11.02 18:58

Нельзя и сказать, как тяжко я переживаю гробовое, бесчеловечное, бессовестное твое молчание. Твое бодрое «Пусть тебе будет хорошо» вместе с божественным «Да будет так!» из последнего письма выглядит все более издевательски. На самом деле ты делаешь все, чтобы так не было. Неужто ты не знаешь, как я воспринимаю твое молчание? Я начинаю видеть в нем дьявольскую хитрость, хищный расчет. За что – на изводе наших дней – ты меня изводишь?
Я посчитал: на мои 11 писем (это – 12-е) твоих приходится 3, и притом отменно скупых. В ответ на то, как я тебе изложил всю свою биографию, описал свой быт, обозначил сферу своих интересов и, наконец, выдал свои ночные и дневные секреты, ты исхитрилась ничего не сказать. Лишь выразила, так сказать, общее одобрение «статусу кво»: хорошо, что мы друг у друга – есть. А что – есть? Что есть у меня? Как и полтора месяца назад, я обращаюсь в пустоту, слегка подкрашенную воспоминаниями 40-летней давности.
Уже после того, как я отослал в «ЗС» окончательные редакции своих статей, в журнал «Человек» направил еще «Человека Кампанеллы» и «Человека реторты», изготовил и отослал «твердые копии» статей о Набокове в «Звезду» и «НЛО» (их электронные версии потерялись), выслал в Нью-Йорк три больших статьи (в одной изложил самое существенное, что знаю о средневековом театре, во втором – о средневековом храме, в третьей – о средневековом небе) и сейчас готовлю еще три статьи следующей серии (их предметы – вечный двигатель, символ часового механизма и магические истоки логической машины). Перечисляю затем, чтобы косвенно дать тебе понять, что еще не свихнулся, а продолжаю находить понимание у самых разных людей и довольно плотно работать. Показать, чем забита моя бедная головушка, пока ее терзают пустоты почтового ящика: как жуток контраст меж умозрением и реальностью Инны. Насколько ясно все обстоит с моей концепцией мира, настолько же плохо, тяжко, невыносимо - с концепцией Риммы. Концепт, отзовись! Скажи, кто ты? Какое ты право имеешь отсылать меня к гороскопам – пусть они погадают? Что мне делать с ними, если я только что опубликовал статью об истории этой самой астрологии – о  вульгарности ее скудного днища? Астрология – это, увы, фальшивка: не ей говорить, чего хотят от нас «вертикальные звезды». Бессмысленны и любые иные попытки посмотреть на нас со стороны. Неужто кто-то может указать, что нам делать?
Откуда столь несусветная, непристойная путаница возникает в мире, как только вспомнишь об Инне? Ведь я на самом деле не знаю, что мне делать. И не узнаю, пока хоть что-нибудь не выведаю о тебе. А ты молчишь. Почему? зачем?
Переключаться на письма тебе невероятно трудно. Я пишу письмо, отсылаю, и далее должен ждать ответа минимум две недели. За эти две недели столько всего случается, что начисто забываешь, о чем писал. Голова-то у меня одна. Кабы каждые две недели я мог ее сдавать кому-то на хранение!
Ситуация наша так уникальна, так рискованна, что я не думаю, будто тебе легче. Может, еще тяжелее. Мировая литература сурово молчит. Но почему ты сама не можешь ее хоть как-то обозначить? Почему слова о себе ты так жестоко дозируешь? Вот уж в котором письме ты признаешься, что для Большого письма мне время еще не приспело, нет настроения. Каково? Чтобы поговорить с тем, кого 40 лет помнила (я не говорю «ждала»), у тебя вот уже более месяца не нашлось настроения.
Мне, напротив, трудно прервать мысленный разговор с тобой, что идет в каких-то закоулках сознания. Все время хочется переключиться на него как на главный. А вот когда переключишься, так сначала видишь, что нет настроения. Нет слов, потому что внутренний диалог лишь редко перемежается словами. Да и не те то слова, что пишутся в письмах. Настроение появляется, когда с полчаса посидишь, идиотом уставившись в виртуальные строчки. Так что прежде всего нужно усадить себя перед чистым листом, и не жалеть получаса, покуда мысли подстерегают слова. В конце концов словесность допускает и «поток сознания» – «автоматическое письмо» наугад. Попробуй? (Боже спаси учить тебя писать – я о том, что к письму побуждает).
Ибо в какой же угол ты меня загоняешь? Пока ты не рассказала о себе, я общаюсь с зыбким призраком. Ты хочешь, чтобы я к нему привык? Так ведь уже свыкся, обходился все эти долгие годы. В нем не было одного: я не знал, что призрак поминает меня добрым словом. Это, честно, было для меня новостью. И стоило даже несколько лет отдать, чтобы в том убедиться. И вот теперь, когда я было поверил тому, что же ты мне предлагаешь? Да, – говоришь ты, –  я помню тебя, и буду с тем, кого помню, общаться. А с тем, что сталось с тобой, не хочу. Почему? Я нынче не тот, кого ты помнишь?
Может, я тебя застращал, усеяв свое интеллектуальное небо чужими тебе предметами? Ты где-то писала, что читать мои письма приходится со словарем. Искренне не знаю, какие слова были лишними – привела бы пример. Если я заклинал тебя «онтологией с гносеологией», так единственно из декоративных, не слишком серьезных, побуждений, и мне казалось, что из контекста это видно. Естественно, что наши тезаурусы за 40 лет разошлись – но разве это суть важно? Допустим, пока ты собирала картошку, я собирал космограммы, ну и что из того? Свой ум я знаю, чем заполнить, а вот чем я заполню пустой, образованный только тобой, угол души? Мне кажется, когда ты придаешь такое значение тезаурусам, то забываешь, что мы с тобой особы противного полу. Мне кажется, ты не понимаешь, насколько важна для нас полная откровенность. Мне кажется, что тебе кажется, будто ты вообще не знаешь, что нам с собой делать. Я тоже пока не знаю. Но если ты откровенно обозначишь свою ситуацию, то, может, что и придумаю.
Забыл прошлый раз назвать тебе номер моего сотового. Он московский; выходишь сначала на Москву через 8 (гудок)903, а затем набираешь мой: 270-02-71. Такое общение стоит доллар каждые две минуты. А вот после 23 часов – втрое дешевле. До сих пор не знаю, когда ты укладываешься в постель.
И – как? Какая она у тебя – постель?
Какими она выстлана снами? Бывали ли у тебя сны с нами? Соткан ли хотя бы один из меня? Если нет, то даже потусторонность нашего мира сделана плохо, и я не знаю, что делаю на этой планете.
 Тем более, что молчание твое становится все более свирепым.
Кстати, насчет постели. Я думаю, нам нужно друг с другом быть откровенными, как в постели. Это отчасти заменяет постель.
А помнишь, к какому разврату нас поощрял Вересаев? Почему ты себя-школьницу вспоминаешь «толстушкой», если я руками помню, как весь (или почти весь) твой (нынче, увы, умозрительный) стан умещался промеж моих растопыренных пальцев?
(К рисункам. Верхняя заставка реалистическая: изображает мои письма к тебе. Они хорошие. Как же понять, что они пролетают мимо? Нижняя – элегическая. Она называется «Прошвырнемся?»).
Может, пришлешь мне свои фотографии? Я их отсканирую и вышлю обратно. А копии обработаю, чтобы ввести в свой компьютер твой натуральный прообраз. Могу изготовить из них коллажи – какие закажешь.