Жизнь как есть

 

 

 

05.11.02 11:24.

 

В письме от 28.10 ты объявила «мерзким» слово «интригует» – ума не приложу, почему невинное выражение «меня интригует вопрос» ты нашла «бесчеловечным». Может, ты по натуре интриганка, может, тебя в том когда-то винили, может, у тебя с этим словом дурные ассоциации, что ты так вспылила? Меня же «интриговал» мной, а не тобой, заданный вопрос. Как филолог, могла бы разобраться в оттенках.

А вот у тебя вырвалось слово, какое действительно поставило под большой, очень большой вопрос весь наш modus vivendi. Это слово – «подлянка». Так ты оценила – единым росчерком легкого своего пера – любовные мои, многотрудные теоремы. Я понимаю, что с твоей стороны это просто неловкая шуточка. Но так, извини, шутят в трактирах.

Мои любовные излияния, может, неловкие, больные, вымученные, невнятные, несуразные, неинтересные, смешные, дикие, но уж никак не подлые.

Или подлым ты называешь тот факт, что вместо трех (пяти) слов – «я тебя (все еще) хочу» – я употребил двадцать тысяч? А мне кажется, это лучшее, что я в этом году написал. И все по делу. Жаль только, что все это непубликабельно.

А далее ты принялась за иные «несостыковочки». Поймать их нетрудно, ими полнится наш запоздалый роман. Могу добавить к ним несостыковки еще более чудные. Если я – отшельник, пуще всего дорожащий своим одиночеством, так зачем потянулся к тебе? Если ты превыше всего ценишь семейное счастье, так зачем потянулась к бирюку? Таких неувязок можно вытащить сколько угодно. На самом деле перед нами стоит вопрос о нашей «стыковке»: есть ли в реальности нечто, что нас действительно, кроме заурядной ностальгии по юности, связывает?

Вот ты говоришь, есть две категории жен: мать и любовница. Во-первых, это не две категории жен, а две ипостаси одной женщины – первая в отношении к детям, вторая – к мужу. И обе каждая женщина призвана совмещать. А во-вторых, неужто я могу помнить и искать в тебе женщину-мать? Помилуй! конечно же, я помню в тебе только несостоявшуюся возлюбленную. Уж это-то ты могла бы сообразить без «подлых» моих околичностей.

Откровенности (единственной альтернативы подлости) ты по-прежнему избегаешь. Задавая мне все более конкретные вопросы, ты исхитрилась так и не ответить на вопрос, который я тебе посылал едва ли не в каждом письме: что стряслось с твоим мужем, куда он девался (если вообще девался, а не дышит за твоим плечом, откуда мне знать?). Что же странного в моем интересе к нынешнему местопребыванию человека, который нас разлучил? Странно то, что даже элементарной справки ты не даешь.

Вот и теперь ты предлагаешь мне почитать, что пишут о тебе иннинцы, вместо того, чтобы самой о себе написать. Не сомневаюсь, что инниниты знают тебя с наилучшей стороны. Но лучше ли, чем ты? Конечно, мне крайне любопытно узнать, как выглядит почтенная Р.И. Пушкова в глазах ее соплеменников. Лестно и важно уже то, что о тебе пишут. Я вот пишу о других, а другие пишут о тебе. С живым интересом прочту все, что мне вышлешь (не вырезая фото!). Но это ни в коем разе не заменит мне твоих писем.

 

 

06.11.02 15:11.

 

Ну и загадала же ты мне задачку! Ломаю над ней голову вот уж второй день. Ведь ясно, что ты не собиралась меня обидеть. Но разве от этого легче? Допустим, у вас так принято, и все эти неряшливые словечки («почему не избил», «мерзкое слово», «сударь, это подлянка») лишь знаменуют вход в нынешнюю твою реальность. Так лучше ли, если оскорбителен сам твой мир? Я и ранее опасался, что рассориться мы сумеем, как в прежние годы, еще в электричке, но не из-за разного же понимания слов! Нет, я не оставляю надежду достучаться до прежней тебя.

Нынче мы пребываем до ужаса в разных пространствах, но неужто меж ними не осталось никаких перемычек? Боюсь, что твое пространство напичкано избыточным здравым смыслом. В этом письме ты наметила некоторые детали его устройства. Ясно высказалась насчет долга настоящей женщины, настоящего мужчины, настоящей семьи. Все до последней буковки верно. Но не слишком ли? А куда же девать всех нас – не вполне настоящих?

В моем пространстве, к примеру, их вовсе нет. Среди моих приятелей, скажем, нет бобылей, семейное житие-бытие у них сложилось, но все они смертельно одиноки, семья от того не спасает. Тут мыкается не так уж мало людей, но в нем, слава Богу, нет убогих духом. Да, в этом пространстве маются маленькие гоголи, маленькие достоевские, маленькие набоковы. То, что они маленькие, их, конечно, не красит. И все же они из существ того же рода, что Гоголь, Достоевский, Набоков, а не из рода их персонажей, и это их всех облагораживает. Это творцы, из терзаний коих и слагается неприметно жизнь культуры. И жизнь свою они не променяют ни на какую иную. Жизненная сметка и хватка, вместе с обычными атрибутами житейского успеха, здесь вовсе не ценятся, мало того, обладание ими представляется не вполне приличным. Одобрения общества «настоящих» здесь не ищут, а скорее стыдятся. Заблудших в нем сердечно жалеют. Но здесь почитают и ваши ценности. Жена-мать, материнство, к примеру, и здесь вещь святая. Но ты же сама заметила, что любить потомство и полностью в нем растворяться способна и курица. Людьми становятся в других ситуациях.

Моей жизни, к примеру, мало кто может завидовать, но лишь потому, что никто не знает ее изнутри. Мне (почти все время) кажется, что я прожил не одну, а тысячи жизней, нутром прочувствовал эту самую вечность. Быть может, потому, что всю жизнь занимаюсь историей культур, причем во всем их объеме (наука, искусство и религия всех прошлых эпох занимают меня, в отличие от всех прочих специалистов, в равной мере), а уразуметь ее никак иначе не можно, как не вживаясь в душу носителей этих самых культур. Герменевтикой (искусством понимания чужого) называют академическую дисциплину, а для меня она – быт. Приступы тоски и даже отчаяния, конечно, случаются, но это неизбежная и вполне справедливая плата за острейшее, блаженнейшее, всегдашнее ощущение вечности. Тень светотени.

То, что я бирюк бирюком – чистая правда. Но правда и то, что когда прошлым летом меня свалил инфаркт, народ в мою палату шел косяком – больше, чем к кому другому на этаже «людей с сердцем». Просто на «инфаркт миокарда» я хожу в одиночку.

Попробую ответить на твои вопросы в заданном тобой порядке. Сына моего зовут Павлом, и он занимается компьютерным дизайном (в духе этого письма не могу удержаться от шпильки: этих вопросов ты бы не задала, если бы внимательней меня прочитала – о Павле и его занятиях я уже поминал). Почему он остался со мной, оставим без комментариев. Брат и сестра умерли бобылями, это, видно, у нас в роду. В Москву не подался потому, что и на работе занимался предметом столь экзотическим, какой в России (да и то лишь в Питере) интересует не более 2-3 человек (я со своей небольшой группой при попустительстве начальства пытался заложить основы «технометрии», новой теории техники). Диссертацию написал не по электронике, а по философии, при МГУ, по теме «Точные методы в исследованиях культуры и искусства». Защищать не стал, потому как утратил к ней интерес. При кафедре меня оставляли, но я отказался: среди профессоров философии философов нет. Своих статей прислать тебе не могу, потому как свои заветные мысли только-только начинаю публиковать и еще не имею на руках их типографских версий. Последние публиковались в «Знание-сила» более 30 лет назад. А первая обновленная их публикация то ли уже вышла, то ли вот-вот выйдет в журнале «Человек». Затем пойдет серия в «ЗС». Надеюсь, твоя Инна получает эти журналы? В ИНТЕРНЕТ идет серия из 30 статей – но их не имеет смысла читать по одной. Из них лишь одна, пожалуй, стоит одиночкой – «Скромное обаяние атома». Там доказывается, что физический атом – это безликий и безгласный ангел. Тебе это интересно? Если да, пришлю.

По жанру это то ли научные очерки, то ли эссе. По смыслу же – проповеди, и притом крайне амбициозные. Я действительно целюсь в корень нынешнего миропонимания, но не языком философии или какой-то определенной науки, а каким-то другим, домашним (тем же примерно, каким написаны мои к тебе письма). Это философия на пальцах – бытовой, так сказать, хотя и крайний идеализм.

В том-то и дело, что зацепил я тебя на том же вираже хроноклазма, на каком вернулся к мыслям 30-летней давности: копни чуть глубже, и будет все 40, а там и ты. Проблема же в том, что в этом возвращении к себе давешние мои мысли находят отклик (публикации пошли лавиной), а вот чувства – нет. Лавина писем тебя не накрыла, не тронула.

И, наконец, последний вопрос: семейное счастье я не ценю – так зачем женился? А просто затем, что тогда еще не ведал ему цену. Надеялся к счастью возни со словами, эпохами добавить еще одно – житейское. А они, видно, не складываются. Во всяком случае, у меня.

Давай погодим ссориться! Мне кажется, ты написала то, что написала, не слишком в свои слова вдумываясь. А если бы придавала им чуть больше значения и смысла, этого бы не случилось. Попробуй пожертвовать письмам больше времени, и, может, все еще выправится.

Напрасно ты пренебрегаешь редкой возможностью осмотреться в письменном виде – зная, что тебя непременно и очень внимательно будут читать. Я лично, независимо от того, как сложатся дальше наши модусы vivendi, благодарен тебе за нее (как уже писал). Ты не поверишь (пока не проверишь), как много это дает. Попробуй не порхать учительским пером по бумаге, а задуматься. Ведь слов, какие действительно тебя выражают, совсем мало, и они трудно даются. Зато как благодарно жизнь твоя посветлеет, если их найдешь.

Ведь наша переписка – это не обычный родственный обмен новостями. Новость у нас одна – жизнь длиною в 40 лет. И то, что она на исходе. И то, что она просится в смысл. Можно ли им поделиться, присев для письмеца о двух страницах длиною в 10 минут? Или хороший стиль и слог нужны лишь на уроках литературы?

 

Пожалуйста, расскажи все-таки, прежде, чем поставить на теме точку, в каком именно смысле любовница из тебя «хреновая». Женщина-любовница не менее свята, чем женщина-мать. Почему же ею ты манкируешь? Должен признаться, что этот вопрос страсть как меня интригует.