20
13.11.02 13:13.
Получил твое «большое» (о трех страницах) письмо и, хотя ты по-прежнему не ответила мои вопросы, благодарен тебе, что ясно высказалась хотя бы по некоторым. В частности, по вопросу старческой эротики. Согласен, она выглядит неприлично – конфузом. Мне самому, когда ее перечитывал, было смешно и стыдно. Но и легко, словно сбросил с себя давний груз: сознался, а все ж, кажется, выжил.
Не знаю, чего я ждал от тебя; кто бы мне это сказал?
Наверное, я все же обуревался реваншистскими настроениями. Не мог простить тебе – хотя пытался – что ты мне в свое время не далась. Не мог простить себе – хотя старался – свою дикую застенчивость тех времен. Вот и попытался отыграться в старости. Побывать абсолютно откровенным. Отсюда, верно, и облегчение: побыл. Ну, и что изменилось?
Надо признать, что я окончательно и бесповоротно запутался, то есть маленько спятил. И пора ставить точку. Признать, что распутать ситуацию не могу. Претензий к тебе не имею, а выхода тоже.
Вот ты предлагаешь повиноваться астрологам. Дружили мы с тобой лет этак 5, раздружились на 40, а теперь подружим еще.
Да, я догадывался, что наши миры разошлись, но не знал, насколько. В один божий мир мы вписались совершенно по-разному: ты – в мир ближних, я – в мир дальних. Ты бьешься за понимание ближних, я – дальних. У меня есть приятель, можно сказать, друг, условно «Физик», он служит мне и экспертом по физике, и пробной мишенью для опровержения физикализма (натурализма). Человек в высшей степени достойный, но мой антипод по своим идеалам. По видам на семейное и прочее счастье ты на его стороне. Так что если бы ныне сдружились, то я получил бы в Инне еще одного «натуралиста» для бесконечных дискуссий – таких, что каждую сторону укрепляют в своей правоте. Если один прав, то другой прожил жизнь напрасно.
Образовать благородную пожилую пару для турне по европам? Боюсь, поздновато. Мне кажется, Флоренцию или Милан я и так знаю лучше, чем Москву: там жил Леонардо, мой главный идейный недруг. И, кроме того, ненавижу экскурсии.
Что, собственно, случилось? Через 40 лет мы обменялись письмами, коими подтвердили, что все еще помним друг друга. Эка невидаль. Собственно, все мои последующие письма – это попытка прощупать перспективы живой встречи: узнать, есть ли у нашего прошлого общее будущее. Не скажу, что они были исчерпывающими, но я очень старался и сделал все, что мог. Не все мои изыскания тебе описывал. Но не увидел никакой перспективы.
То, что случилось, напоминает мне дикий всплеск в ночи. В мой тихий омут с послушными привидениями плюхнулось что-то живое. Что? Вот это я и пытался узнать. Конечно, первой, потому как самой интересной, была гипотеза русалки. Но она отвергнута фактами. И остаточное чувство такое, какое однажды уже испытал. В одном из многих своих путешествий (а 90 % из них я совершил в одиночку) я уже засыпал, когда метрах в десяти от палатки раздался мощный удар о воду, какой реальная рыбина не может произвести, бобры же там не водились. Я долго блуждал с фонариком в прибрежных кустах и деревьях и, кажется, еще видел в тумане остатки кругов по черной воде, но так и не узнал, и сейчас не знаю, что это было. Другой раз, тоже поздней осенью, я провел всю ночь на грустном раскидистом дереве, потому что по моему крохотному эдему перекатывались холодные черные волны, затопившие мою палатку и лодку. Впечатления тоже незабываемые, но не такие острые, как от того всплеска в ночи. Со шторма что возьмешь? Глупая стихия, не ведающая что творит, но вся понятная. А здесь? Не обойтись без русалки или, на худой конец, водяного. Это больше смахивает на тот взгляд сквозь двери.
Или на опыт бывшего моего институтского друга, Владислава Ирхина:
…и в пустом шалаше \\ как всплеснется, как вскинется \\ ночью тело к душе».
Вот и сейчас - что это было? Русалка меня блазнит, водяной бес Водолея? Дурость? Старость? А может, душа? Может, это душа меня из кустов окликает? Никак не сомкнется реальность, не свернется в прежнюю гладь. Ну да ладно, как-нибудь и когда-нибудь все опять вернется в себя.
Ладно, давай признаем статус кво. Давай время от времени напоминать друг о друге буковками.
Значит, надо исправно отвечать на все твои вопросы.
Но прежде: как верно, что ты отозвалась на старшую из моих русалок! Единственный просвет в твоих реакциях на мои провокации! Это единственная из моих русалочек, моих водных, природных сестер, сотворяя какую видел тебя: сразу узнал в том лице, и знал, что когда-нибудь и ты в ней себя узнаешь. Не отпирайся - не нам знать, как мы выглядим: зеркала нам подсовывают обманки, ибо так, как мы смотрим на себя, не смотрим ни на кого другого. Поэтому тебе легче признать себя в ней через дочь, чем прямо. Ну, а ежели сходство моей русалочки с твоей доченькой ты признала сама, признай и действенность сил, более глубоких, чем открываются астрологии с парапсихологией. С чего ты взяла, что продлеваешься только в потомстве, а не в тех же русалках, что играют с людьми, тебя видавшими? Боишься знаться с нечистой силой? Хочешь замкнуться в своем бедном эмпирическом «я»? Уж если мы тычемся друг в друга так слепо, так есть зрячая сила, какой это нужно.
Итак, насчет моего бедного эмпирического «я», какое ты так упорно тщишься разглядеть. Откровенность так откровенность: там, где тебя греет семья, у меня горит адская роза. Разве ты не знала (разве об этом не толковали в Инте?), что я из семьи «неблагополучной»? Батюшка мой благополучно спивался (может, потому, что так и не смог написать продолжение «Тихого Дона»; не мог понять, как лихой кубанский казак стал бухгалтером). Так что лет с 13 мне приходилось, вступаясь за мать, с ним драться. Не помнишь, как моя матушка, безропотное существо, перед коим я более всего виноват, всю жизнь страдала неизлечимой кожной болезнью, обезобразившей ей лицо? Затем стал по-черному спиваться братец. Несколько раз попадал за колючую проволоку, калеча отца, где и провел большую часть жизни. Отец умер первым. В этой клоаке после окончания Питерского пединститута жила сестра, заведовала отделом Ипатьевского монастыря-музея, пока не нажила рак, от которого умирала 5 лет. Умирала тяжко, так и не сумев обороть ужас боли и страх смерти. Все спрашивала, за что. На это не мог ответить ни я, ни ее священник, с которым я близко сошелся. Я делал все, что мог, хотя сейчас вижу, что мало. Братец тем временем их терроризировал. Года через три умерла мать – от сердечного приступа, на квартире, из которой он ее выгнал (после чего она перебралась в квартиру сестры). Мать хоронил я один, а брата больше не видел. Такова общая схема. Подробности неописуемы. Как и детали моей персональной драмы. А схема такая: Зою 19-летней я вывез из Инты, заставил закончить филфак МГУ, после чего она работала в Главном управлении культуры Моссовета, но, пройдя через множество мытарств, какие сама себе создала дурными природными склонностями, стала спиваться. Правда, уже после того, как мы с ней после 16 лет фактически разошлись, но не сразу смогли разменять квартиру.
Сын был подростком, когда страсти разгорелись по максимуму, так что основной их удар пришелся по нему. Он бросил школу, поступил в Художественно-театральное училище, увлекшись роком, бросил и его и устроился декоратором в театр на Таганке. Последние лет 5 работает с компьютером в рекламе. Со мной в высшей степени предупредителен, но держится особняком. Его мир для меня тайна. В этом году я несколько месяцев дискутировал по этому поводу (по Интернет) с его подружкой Анной, студенткой МАРХИ, но так и не смог его постичь.
Итак, в том месте, где ютилась «семья», налютовала и натешилась всласть «живая жизнь». Вмешивался ли я в ход событий? Вмешивался, как мог. Единственное, чего не сделал - не переехал в Кострому, то есть не отдал облегчению жизни семьи всей своей жизни. Виню ли себя за это? Не знаю. Выбор сделан, а как лучше, не мне знать.
Знаю только, что эмпирия у меня несладкая, но знаю также, что таковой ей и надлежит быть: дольний мир лежит в скверне. А что до частой смены работы, то тут ты ошиблась: я свой дурной институт ни разу не покидал, 30 лет просидел сиднем на одном месте. Чехарда началась после его развала, когда я сначала кормился русалками, а затем освоил едва ли не все строительные искусства, лучше всего штукатурство. Знаешь, что это такое? Ухаешь в корыто воду, цемент, песок, смешиваешь и затем с дикой миной бросаешь на стены. А вообще я человек вовсе не состоятельный (Европа не по карману), практически меня кормит сын. Поэтому прислуги не имею, да и не хочу - сам со всем легко управляюсь.
Удовлетворил я твое любопытство? Ничего интересного в эмпирии нет, там нет правды, там ничего не происходит: «вещи грядут, но не суть».
Сейчас заглянул еще раз в твое письмо – там столько еще вопросов… Но, господи, какое имеет значение, кого как зовут или кому сколько лет! Я еще в первом письме интересовался, как твое потомство относится к Мандельштаму, ты же до сих пор не ответила: вопрос, мол, сложный. А ведь только такие вопросы и имеют для меня смысл. Как говаривал тот же Осип Эмильевич, все контрасты меж людьми бледнеют перед различиями друзей и врагов слова.
Многие мои письма к тебе были выморочными. Возможно, я окончательно утратил чувство реальности. Но этой реальности, такой реальности я не жалею и не желаю.
Боже упаси тебя в тем-то винить, никогда! Пусть ты не знаешь леса, а все ж останешься моей лесной иконкой. Просто миры, в какие мы угодили, враждуют умом. К твоему миру я не испытываю ни малейшей вражды – только сострадание. В минуту слабости – даже влечение. Может, там есть радости, какие мне и не снились. Но друзей в этом мире иметь не могу.
Не ищи в этом письме логики. Я и перечитывать-то его не хочу, не то, что править. Все эти полтора (два?) месяца были сумбуром. Меж тем глубина пропасти измерена. Лирическая тема исчерпана. Пусть правит вечный эпос. На будущее ничего не хочу загадывать. Если напишешь что-нибудь, буду рад, если нет, стерплю. Не хочу зарекаться, может, и сам напишу что-нибудь когда-нибудь.
Чувство такое, что навсегда упускаю что-то живое, а что – не ведаю.
Как странно, что еще в те годы исчерпывающий комментарий к нашим modus vivendi я находил у Томаса Манна: время словно застыло.
«Отшумело как платье твое». И, значит, пора приниматься за дело.
