Жизнь как есть

 

 

[11. Путь на фронт]

Наступил 1943-й год. 22-го января начали готовить маршевые роты для отправки на фронт. И я был туда зачислен. В штабе я получил расчет и перевел на адрес сестры денежный аттестат. 23-го января нас посадили в поезд, и мы отправились. 25-го утром мы приехали к месту назначения – г. Петровск, Саратовской области. Там формировалась 42-я отдельная стрелковая бригада. Эта бригада воевала в Сталинграде, там от нее осталось несколько десятков человек, главным образом штабные работники. Бригада располагалась в лесу, в 6 км от города.

Меня назначили в пулеметный батальон. Я с двумя другими командирами отправился в расположение части. Был сильный мороз и пурга, дорогу замело, идти было трудно. Вечером пришли в деревню и там заночевали.

Утром я отправился в свой батальон и после долгих поисков нашел его. [Командиром батальона был капитан Крючков – участник Сталинградской битвы. Начальник штаба батальона – старший лейтенант Удовиченко.] Комбат назначил меня временно командиром роты. Я получил 60 человек – бойцов и сержантов, среди них было 8 фронтовиков.

Я выбрал для роты большую теплую землянку, а сам разместился в маленькой землянке, где организовал "штаб" роты. [Ротным писарем я назначил Р. Аронова. (Он родом из Харькова). Писал он левой рукой довольно прилично.] Работы у меня было много: составлять пулеметные расчеты, назначать командиров взводов и отделений, беспокоиться о питании и обмундировании, составлять разные документы, организовывать обучение бойцов, разыскивать пропавших бойцов и т.д.

В землянках были установлены печки, в которых непрерывно горели дрова. Часто землянка наполнялась дымом и было трудно дышать.

Через несколько дней ко мне прислали младшего лейтенанта на должность командира взвода. Потом прислали заместителя командира роты по политической части – старшего лейтенанта Кобякова, уже пожилого человека, [бывшего работника райкома партии]. Мне было неловко, – я, 22-летний лейтенант, должен был давать указания человеку, который старше меня и по званию, и по годам. Я старался не показывать, что я начальник над ним. Иногда это вызывало во мне чувство гордости...

Нам выдали теплое обмундирование. Я получил белый полушубок (почти шубу) и валенки. [Такие полушубки выдали всем офицерам. Если бы наша часть успела зимой достигнуть передовой, то офицеры были бы хорошей мишенью для немецкого снайпера.]

Я командовал ротой 10 или 11 дней. Потом нам прислали командира роты [– старшего лейтенанта Коновалова, из кадровых офицеров.] Я отобрал себе взвод и стал его командиром. [Командирами отделений в моем взводе были сержанты Панов, Виноградов, Канищев.]

Через два дня мы прибыли на станцию и погрузились в товарные вагоны. Там же, на станции мы получили станковые пулеметы "Максим" и винтовки. [Себе я выбрал самозарядную винтовку "СВТ". Штык-кинжал от винтовки я носил на поясном ремне.] Вскоре поезд отправился. В вагонах было тесно и холодно. В середине вагона стояла печка "буржуйка". Вечером 12 февраля приехали на станцию Елец и там выгрузились.

Батальон двинулся в поход, а мне с несколькими бойцами приказали остаться на станции для охраны временно оставляемого там продовольствия и военного имущества. Была ночь, мороз, сыпал снег, а мы находились под открытым небом. Поблизости помещения не было. Но унывать нельзя было.

Поставили печку, соорудили полукругом стенку из ящиков и уселись у печки, в которую непрерывно подкладывали дрова. Нам для питания ничего не оставили, только в мешках были пшено и мука. Мы непрерывно варили себе пшенную кашу [и пекли на железном листе лепешки из муки.] Больше всего нас беспокоило отсутствие соли. Несколько раз я посылал сержанта в город за покупкой молока и соли.

[Нам повезло: из-за плохой погоды не было налетов немецкой авиации.] На станции мы пробыли шесть дней, потом за нами приехала автомашина. Сделали остановку в г. Ливны. Это был совершенно разрушенный, пустынный город, жителей там не видно было.

19 февраля мы на машине догнали свой батальон. Батальон представлял собой в это время странную и жуткую картину. Измученные бойцы, без никакого строя, еле-еле шагали, таща на себе пулеметы[i], карабины, патроны, гранаты, противогазы и др. На каждого бойца приходилось до 30 кг снаряжения... Колонны бойцов были слишком растянуты, многие отстали. Только одеждой они еще были похожи на военных людей. Они вышли рано утром, позавтракали лишь одним пшенным супом без хлеба. Автомашина, на которой в полдень я приехал с бойцами, привезла хлеб, батальон немного подкрепился и двинулся дальше.

[После освобождения 8-го февраля Курска советские войска продолжали наступление на запад.] Фронт был от нас в 100 - 120 километрах.

[Пересекли мы железную дорогу возле станции Золотухино.]

[Впереди и позади нас сплошным потоком двигались войска.] По дороге нас обгоняли танки, пушки. Шли мы целый день. Наступила ночь, нужно было сделать остановку. Но на пути все села разрушены, жителей не было, стояли лишь одни развалины. На коротких остановках люди ложились на снег и мгновенно засыпали. Долго так лежать было опасно, мы с неохотой вставали и, проклиная всё на свете, двигались дальше. Лишь к часам четырем утра мы пришли в село, где сохранилось несколько домов и землянок с населением. Но там уже была размещена какая-то часть. Что было делать? Я нашел погреб без двери, бойцы натаскали туда соломы, и, оставив снаружи одного часового, мы разместились в погребе. Оказалось там очень холодно. Пробовали разжечь костер, но из-за дыма стало невозможно дышать... Один боец расплакался. Это был маленький, слабый парнишка, он в помощь призывал свою... маму. Это во мне вызвало и злость, и жалость. Но чем я мог ему помочь? Кроме него у меня во взводе был еще один такой же слабый парень. [Это были 16-летние бойцы Тяглов и Степанов. Непонятно, как они попали в армию. Несколько раз мне приходилось брать их за руки и вести вперед...] Наступило утро, занимавшая деревню военная часть ушла, и мы заняли дома. Днем прибыла наша кухня и мы поели холодной каши.

Так мы двигались около двух недель. Шли мы не быстро, но всё же нам было очень тяжело. Мы были ослабевшие, голодные, холодные, вшивые...

[На одном из привалов командир роты Коновалов построил в ряд полвзвода (человек 7 - 8) и избил шомполом по спине. Я думаю, им было не очень больно, так как они были в шинелях. Они были наказаны за утерю крепежных деталей к пулемету. В другой раз комроты поставил у стены бойца и пистолетом угрожал ему расстрелом, – за кражу у хозяйки дома, где мы проживали, куска сала...]

В начале марта у нас был многодневный отдых. Я со своими бойцами расположился в большом доме. Спали на полу, на соломе. Из ротной кухни мы три раза в день получали пшенную кашу и пшенный суп. У меня появилась изжога, очевидно, из-за однообразной пищи. Иногда нам привозили мерзлый хлеб, невкусный и твердый, как дерево. Хозяйка дома несколько раз угощала вареной картошкой. Мы себя немного привели в порядок.

[Хозяйка дома рассказала мне о власовцах из РОА (Русской освободительной армии), которые располагались в этом селе при немцах. Некоторые власовцы ей говорили, что если бы им не угрожал расстрел со стороны наших, они перешли бы на сторону Красной армии. Власовцы дрались против нас с отчаянием обреченных.]

После отдыха мы продолжали путь, прошли через небольшой город Фатеж. Мы шли по местам, недавно освобожденным нашими войсками. Население жило бедно, не хватало хлеба, одежды. Людей спасала картошка, которой было много. Мужчин, кроме стариков, в селах не было. При освобождении населенных пунктов наши передовые части забирали всех мужчин и, даже не переодев их в военную форму, сразу бросали в бой. [Большинство из них погибало в первых же боях. Наши командиры считали, что их, дезертиров и изменников, отсиживавшихся в теплых домах, нечего жалеть.]

Я узнавал, как люди жили при немцах. Большинство людей жили неважно, особенно те семьи, где не было мужчин. Семьи с мужиками жили неплохо, а некоторые даже хорошо. Многие из мужиков были дезертировавшие бойцы Красной армии. Так что Красную армию не все встречали с радостью...

Через несколько переходов мы остановились в большом селе, в 5 километрах от г. Дмитриев-Льговский. Я с бойцами занял три дома, расположенных рядом. Занимались военной подготовкой, несли караульную службу. Однажды вечером была объявлена тревога, все засуетились. Всю ночь готовили огневые позиции за селом, но противник не появился, и утром мы снова разместились в домах.

В другой раз, на марше, проходя через небольшое село, мы получили приказ приготовиться к бою. Мы быстро рассредоточились, [установили и зарядили пулеметы]. Мне в этот момент стало страшно, – впервые в жизни я почувствовал реальную смертельную опасность... Прошло немного времени, опасность миновала, мы двинулись дальше...

В течение следующих двух дней мы оборудовали позиции для пулеметов в погребах и сараях. На перекрестке я с бойцами построил настоящий дзот (дерево-земляная огневая точка). Стройматериал мы находили во дворах или разбирали ветхие сараи. Было затрачено много труда, дзот был почти готов, когда пришел приказ выступить в поход.

Остановились мы в небольшом селе. Пробыли там несколько дней и снова двинулись дальше, на запад. После тяжелого ночного перехода по бездорожью мы сделали остановку в небольшом хуторе близ села Селино. Это было 28 марта 1943 года.

В то время наш батальон находился от передовой линии фронта на расстоянии не более 15 - 18 км. А другие батальоны нашей бригады находились к передовой еще ближе.

С момента прибытия на станцию Елец мы всё время находились в тылу Центрального фронта, который вел тогда наступление. [Наша бригада входила в состав 60-й армии.] Очевидно, командование считало нашу бригаду малобоеспособной, если держало нас больше месяца в тылу фронта. И вот, 25-го марта командование бросило в бой один стрелковый батальон нашей бригады. Утром, при густом тумане батальон подошел незаметно вплотную к деревне Романово, где засели немцы. Немцы заметили наших бойцов и открыли сильный огонь. Наши бойцы (большинство – узбеки), вместо решительного броска вперед, повернули назад и побежали. Сотни людей были убиты или ранены... Известие об этом произвело на меня неприятное впечатление. Очевидно, многие бойцы из того батальона разбежались кто куда, так как в наш штаб пришло распоряжение задерживать всех на дороге и проверять документы... Со дня на день мы ждали, что и наш батальон введут в бой.

[В конце марта для наших войск создалось тяжелое положение. Войска Центрального фронта, куда входила наша бригада, оказались под угрозой окружения и уничтожения.] Вскоре бои затихли по всему фронту.

Хутор, в котором располагался наш батальон, состоял всего из 11 домов, не все дома можно было занимать: болели сыпным тифом. В каждом селе, в каждом хуторе были больные тифом. При немцах им не оказывали никакой помощи и поэтому целые семьи были заражены этой страшной болезнью. Нашим бойцам было строго приказано остерегаться этой болезни. Но всё же в начале апреля оказалось много больных бойцов и командиров. Вышло из строя около трети состава батальона.

[Однажды из штаба нас предупредили, чтобы мы не вступали в контакты с партизанской группой, недавно вышедшей из леса, так как неизвестно, – партизаны это, или мародерская банда...]

Вся наша рота занимала один большой дом. Командиры и бойцы находились вместе и спали рядом.

За хутором мы готовили огневые позиции, как и на предыдущих стоянках. Мы находились вблизи фронта и должны были быть подготовленными ко всякой неожиданности.

 

[12. Вторая линия обороны]

В первых числах апреля началось строительство второй линии обороны, в 10 - 12 км от передовой. Мне дали задание построить три дзота. Это была очень трудная работа. На дорогах непролазная грязь, в некоторых местах еще не растаял снег, земля мерзлая. Нужно было рыть котлован размерами полтора на полтора метра. Приходилось топором и киркой откалывать куски земли. [Чтобы ускорить дело, я решил применить взрывчатку. Установил большую противотанковую гранату в котлован, поставил ее на боевой взвод, протянул от гранаты веревку, и мы все отошли. Я дернул за веревку, но взрыва не последовало... Пришлось гранату расстрелять из винтовки.]

Чтобы показать пример бойцам, и чтобы самому не мерзнуть, я брал в руки лопату или кирку и работал вместе с бойцами. В последующие дни работа наладилась. Мне пригодились умение и любовь к строительству, возникшие еще в детстве. Несмотря на то, что в училище нас не учили строительству дзотов, и я их нигде не видел, – я всё это быстро освоил и не прибегал к помощи начальства. Я каждому бойцу давал определенные задания, в зависимости от его способностей, и своим личным участием и примером двигал работу вперед. Ни один окоп не рылся, и ни одна балка не строгалась и не укладывалась на место без моего участия. Я вникал во все мелочи строительства.

Кроме дзотов нужно было заниматься продовольственным самоснабжением. Нас кормили пшенным или картофельным супом без соли. Такой суп даже при голодном состоянии был невкусным. Хлеб не всегда доставлялся нам... [Такое снабжение объясняется отставанием армейских тылов и весенним бездорожьем.] Я посылал бойцов в ближайшую деревню за картошкой, которую они находили в погребах и ямах. Населения там не было, – всех эвакуировали в тыл. Тут же, рядом со стройкой варилась картошка. Как исключение, бойцы преподносили мне картофельное пюре. Несколько дней мы питались лошадиным мясом, но без соли мясо мне не понравилось. [Лошадь попала ногой в расщелину, сломала ногу, и ее пришлось пристрелить.]

В течение 6 дней было выполнено задание, – построено три дзота для станковых пулеметов. Потом нам дали такое же задание на другом участке обороны. Приехавший для осмотра дзотов командир батальона похвалил меня и даже обещал премию. А его заместителю по политчасти пришлось на этот раз промолчать. До этого он несколько раз незаслуженно ругал и оскорблял меня. [В первый раз это было под Петровском на совещании командного состава батальона. Я тогда временно исполнял обязанности командира роты. Замполит отругал меня за то, что в помещении роты, куда он однажды заглянул, было много дыма, а у входа его не встретил и не отрапортовал дневальный. Другие командиры, как и сам замполит, большую часть времени проводили в теплых домах в расположенной невдалеке деревне, я же из расположения батальона никуда не отлучался. Им он даже замечания не сделал... В другой раз, после очередного марша на пути к фронту, замполит подъехал ко мне на коне и спросил, где боец Глушко. Я ответил, что вчера его видел, а где сейчас – не знаю. Замполит с издевкой, в присутствии моих подчиненных сказал: "Какой же вы командир, если у вас бойцы пропадают!". У меня в тот момент было желание пристрелить его. Ненависть к нему сохранилась у меня надолго.] Возможно, его отношение ко мне было проявлением антисемитизма. [У замполита было холеное лицо, барские замашки и высокомерное отношение к подчиненным... Как потом выяснилось, мой боец Глушко заблудился, попал в соседнюю часть, и там его задержали. Позже я туда сходил и мне бойца вернули.]

Были у меня столкновения с ротным командиром и его заместителем. Они были мной недовольны тем, что я разрешаю бойцам "доставать" и варить картошку. Я ответил, что если не разрешать этого, то голодные бойцы не смогут воевать. Такой ответ им не понравился, замполит упрекнул меня в панибратстве с бойцами и либерализме и, очевидно, подумал о моей "неблагонадежности". (Но сам он вместе с командиром роты ел, что получше и вкуснее. [Им старшина доставал]...)

21-го апреля наш батальон расположился в небольшом лесу. [Отсюда до передовой было 8 - 9 км. Ночью была слышна пулеметная стрельба.] Наступили теплые, солнечные дни.

Я с бойцами построил для взвода две землянки, сделали маскировку. Построили небольшой мост, провели во все стороны дорожки, везде навели чистоту и порядок.

1-го мая 1943 года на лесной поляне состоялся общебригадный митинг. Командир бригады призывал нас быть готовыми к предстоящим боям. [После него выступил замполит (комиссар) бригады, который в конце своей речи сказал, что наши войска с радостью и нетерпением ждут приказа о наступлении. (У меня и, думаю, что у многих, такой радости не было).]

Дни проходили в занятиях и патрулировании. Так как бойцов в батальоне не хватало, то нашей роте приходилось каждые три дня идти в наряд, а офицеры роты (кроме одного) отдыхали.

Занятия надоели, неохота было заниматься одним и тем же. Но начальство требовало, чтобы мы упорно и настойчиво занимались. Часто объявлялись тревоги, мы быстро собирались и бегом направлялись в указанное место.

У меня к тому времени выработалась командирская требовательность к бойцам; я следил за точным исполнением моих приказаний, и малейший проступок со стороны бойцов старался не оставлять безнаказанным. Еще во время похода я научился у командира роты применять силу, т.е. рукоприкладство. Хотя я сознавал, что это неправильно, но мне несколько раз пришлось бить бойцов за сон на посту, уход с поста, за воровство (воровали у хозяев, у которых мы квартировали). В то время, в походе не было времени заниматься убеждением и воспитанием. Иногда я такую "миссию" поручал своему помощнику. [Я даже применял матерную ругань.] Несмотря на мою требовательность, всё же во взводе хорошей дисциплины не было. Я не умел всегда быть в отношениях с бойцами строгим и неуступчивым, я обращался с ними по-товарищески. Я мог, например, отправить кого-нибудь на гауптвахту, и при этом еле сдерживать себя от улыбки. Я становился очень строгим тогда, когда был сильно рассержен. Тогда, конечно, я не понимал, что с подчиненными, особенно с молодыми бойцами нельзя мягко, по-товарищески обращаться. Сознательной дисциплины от этих бойцов нельзя было ожидать. [Моя мягкость, а также привычка обосновывать свои распоряжения иногда приводили к случаям неподчинения…]

Однажды командир роты ночью застал моего часового спящим на посту. Часового и трех бойцов моего взвода он куда-то увел, а также утащил один пулемет. Потом комроты объявил тревогу и приказал занять боевые позиции. Я сразу понял, что всё это подстроено, но не подал виду, имея в виду цель – проучить бойцов. [Пропавший пулемет я обнаружил в соседнем взводе.] Командир роты, желая заслужить похвалу у начальства, послал меня к комбату доложить о том, что у меня "пропали" бойцы и пулемет. Таким образом я был бы "проучен" больше всех. Я, конечно, к комбату не явился, оправдываясь тем, что не нашел его. Но я этот "урок" запомнил.

Вскоре представился случай отомстить командиру роты. Я был назначен начальником караула по охране батальона. В полночь я производил обход часовых и подразделений. Я зашел в расположение своей роты и увел одну лошадь. Дневальные спали. Верхом на лошади, с пистолетом в руке, я всю ночь разъезжал, проверяя часовых. А утром я лошадь спрятал в лесу. До полудня бесился мой командир роты, разыскивая пропавшую лошадь...

Вообще комроты был жестоким человеком. Однажды он выстрелил в бойца, спавшего на посту. [Боец спал стоя, прислонившись к дереву. После выстрела рука повисла, как плеть.] Трибунал судил командира роты и отправил в другую часть. И вообще рукоприкладство было запрещено...

Во время ночной караульной службы я был бдительным и настороженным, так что при моем дежурстве часовые не смели спать. [Конечно, ночью, когда я в одиночестве обходил расположение части, я легко мог стать добычей немецких разведчиков.]

После снятия Коновалова с должности командира роты, нам вместо него прислали старшего лейтенанта Беседина, который был противоположностью прежнему командиру, – уговаривал, убеждал бойцов, старался завоевать уважение и авторитет при помощи мягкого обращения.

[Большой помехой для меня было плохое зрение, очки я потерял еще в феврале. Позже мне достали бинокль, у которого был один исправный окуляр.]

Дни проходили быстро и незаметно. Подъем производился очень рано, в 5 часов утра. Старшина и дневальные будили бойцов, проводилась зарядка, затем умывание. По сигналу шли получать завтрак. Мой ординарец приносил мне в котелке завтрак. К этому времени я просыпался сам, или меня будили. В восьмом часу я строил взвод и мы отправлялись на занятия. Обычно мы располагались на опушке леса. Я проводил занятия по материальной части (изучение станкового пулемета), тактике и другим предметам. Часто делали перерывы, во время которых я читал бойцам интересные статьи из газет.

[Мне запомнились два приказа из штаба корпуса. Один – очень жестокий: за сон на посту или сон на передовой в ночное время полагался расстрел. В другом приказе говорилось о строгой ответственности командиров за сдачу в плен бойцов.]

Питание в период мая - июня было хорошее и регулярное. Ежедневно давали американские консервы – свиную тушенку. Командирам раз в месяц сверх обычного питания выдавали "наркомовский" паек: масло, рыбные консервы, печенье, папиросы. Этим пайком я делился со своими отделенными командирами. Все, и я в том числе, поправились, посвежели.

Я был бодр, шутил с бойцами, старался меньше думать о предстоящем...

 

И вот, спокойная обстановка для нас окончилась. 17-го июня вечером мы покинули наш лагерь, где провели почти два месяца, и вышли на дорогу. Двигались мы не напрямик к передовой, на запад, а частично вдоль фронта, т.е. в юго-западном направлении. В первые часы похода делались короткие привалы, но потом, чтобы к рассвету успеть в назначенное место, остановок не делали, шли без отдыха. Несли на себе оружие и снаряжение, на мне была винтовка, противогаз. Все очень устали, выбились из сил. Ноги подкашивались, глаза слипались, было большое желание упасть на дорогу и уснуть. Я выносливым не был, сильно уставал, но обязанности командира заставляли меня напрягать все свои силы. (В минуты физического перенапряжения я замечал, что духовно падаю и теряют для меня свое значение все возвышенные цели и стремления…) Так прошли мы без остановки 16 км и к рассвету успели прийти в назначенное место. Всего за короткую ночь мы прошли 25 км. Мы расположились в лесу, в двух километрах от передовой. Несмотря на крайнюю усталость, нам приказали вырыть окопы.

Днем состоялся митинг, нам разъяснили наши задачи и обязанности. Все были немного взволнованы. Вечером каждому взводу был определен участок обороны. Наш пулеметный батальон уже не действовал самостоятельно, каждый взвод прикреплялся к стрелковой роте. Я со своим взводом был назначен в резерв батальона и должен был расположиться возле штаба, в трехстах метрах от передовой. Мои бойцы этому обрадовались.

С наступлением темноты мы направились к штабу батальона. Мы шли, стараясь не шуметь. У штаба я со взводом остановился и пошел узнавать, какие позиции занимать. Ничего не добившись, я по указанию командира роты расположился в кустах вблизи штаба. Было как-то непривычно и странно... Я поставил часового, и вскоре мы все заснули. За час до рассвета нас разбудил командир роты. Оказалось, что один взвод, назначенный на передовую, по дороге заблудился, и моему взводу приказано пойти на передовую вместо того взвода.

Мы прошли по оврагу к окопам. Уже наступал рассвет, начиналось утро 19 июня 1943 года. Уже отчетливо слышалась стрельба. Возле нас и над нами прожужжали первые пули. Мы вошли в траншею. Наконец, я впервые увидел стрелков-фронтовиков: они стояли во весь рост в окопе за пулеметом, в шинелях и касках, и иногда постреливали. Они мне показались какими-то статными и величественными. Я был возбужден и взволнован, с интересом всё осматривал. Всё здесь было ново, незнакомо, странно... Уже два года шла война, два года я слышал и читал о боях, фронтах и фронтовиках, почти два года я готовился к фронту, и вот, наконец, я стал очевидцем и участником...

Около двух часов мы медленно продвигались по узким и извилистым траншеям к своим позициям, которые находились очень далеко. Уже поднялось высоко солнце, стало жарко, когда мы достигли своих позиций. Разместились в трех дзотах, поставили и зарядили пулеметы. Первым делом я осмотрел всю местность. Наши окопы находились на пологом склоне возвышенности, впереди, примерно в ста метрах от нас была лощина с высокой травой и ручьем, дальше начиналась возвышенность. Справа, впереди от нас виднелась разрушенная деревня Капустино и деревья вокруг нее... Нигде я не замечал немцев и немецких окопов. (Немецкие окопы были хорошо замаскированы. Позже я определил, что находятся они на расстоянии 500 - 600 м от нас).

Стрельбы в это время не было. Я осторожно вылез из окопа и за бруствером улегся в траве. Проспал я до обеда...

Все отдохнули, привели себя в порядок. Все осматривали траншеи, блиндажи, огневые позиции. После полудня пришел к нам комроты (из пулеметного батальона) и сообщил нам о печальном событии: в первое же утро на передовой погиб наш сержант Чагилов, он заблудился и попал на наше минное поле. При первом взрыве ему поранило ноги, и он, стараясь выбраться, зацепил другие мины. Этот сержант был по национальности туркмен, еще в запасном полку он рвался на фронт, и вот так бесславно погиб... (На его родине очень много туркменов дезертировали и скрывались в горах, организуя банды). Командир роты показал нам оставшиеся от Чагилова пилотку и комсомольский билет.

С наступлением темноты всё вокруг ожило. Немцы непрерывно вели огонь из автоматов и пулеметов, часто пускали вверх осветительные ракеты. Немцы патронов не жалели и стреляли, очевидно, для того, чтобы придать себе бодрости, а также опасаясь наших разведчиков. Ночью стрельба немного затихала, а перед рассветом усиливалась, – в это время особенно хочется спать, и немцы трескотней отгоняли сон. С нашей стороны ответная стрельба велась редко. Наши боеприпасы были ограничены и мы считали ненужным вести неприцельный огонь.

Мы постепенно привыкали к новой обстановке. С утра до четырех часов дня мы спали, а ночью дежурили. Я заставлял своих бойцов всю ночь работать – углублять, где нужно, окопы, и строить запасные позиции. Бойцы с неохотой работали, тем более, что в соседних ротах бойцы почти ничего не делали. Но я на это не обращал внимания, и бойцам не уступал. Мое отношение к ним было строго требовательное. Главное, это я стремился быть к бойцам справедливым, и без причины не ругать их. Некоторым бойцам, особенно узбекам, не нравилась ночная работа, и один из них, как об этом сообщил мне русский боец, даже сказал: "Надо застрелить нашего лейтенанта, тогда мы не будем работать". Это сказал младший сержант [Мулдабеков, – небольшого роста, молодой симпатичный] узбек, которого я уважал. [Я решил, что это было сказано несерьезно, и поэтому никак не реагировал…] Во взводе (14 человек) большинство составляли узбеки, а русских было всего четыре человека.

Я располагался вместе с одним отделением в хорошо оборудованном блиндаже. Стены, пол и дверь в этом блиндаже были сделаны из крашенных досок. В углу стояли стол и стул, на стене висело зеркало. Недалеко от блиндажа [был вкопан в землю столб, на верху которого закреплено в горизонтальном положении тележное колесо. Колесо легко вращалось на высоте меньше двух метров, получилась "зенитная установка". Всё это, а также блиндаж были построены предыдущими "квартирантами" из материалов, реквизированных в ближайшей деревне.] На вращающееся колесо мы днем устанавливали пулемет для стрельбы по самолетам. На ночь пулемет снимался и ставился на позицию в дзоте.

В начале июля стали часто появляться немецкие самолеты-разведчики. Я открывал по ним огонь из пулемета, но безрезультатно, – самолеты летели на большой высоте. У меня было большое желание сбить самолет. После одного обстрела немецкий самолет "рама", уже далеко отлетев от нас, начал стремительно падать и разбился. [Возможно, что это я его сбил: в тот момент я один вел огонь по самолету.]

Постепенно я изучил немецкую оборону. Выручал меня бинокль, без него на большом расстоянии я видел очень плохо. Чтобы заметить немецкий окоп или дзот, нужно было вести длительное наблюдение. Немцы никогда не показывались из окопов.

Позади нас, на расстоянии 300 метров шла вторая линия окопов, людей там не было. Я с бойцами часто туда ходил за строительным материалом. Однажды я туда направился со старшим сержантом Канищевым. Оттуда местность противника просматривалась гораздо дальше, чем с нашего переднего края. И я увидел позади немецких окопов трех немцев. В бинокль их было ясно видно, – они шли рядом, в полный рост. Впервые на фронте я увидел немцев. Я велел сержанту открыть огонь. Он из винтовки сделал несколько выстрелов. В ту же минуту мы услышали резкий, нарастающий свист и позади нас разорвалась мина. Мы быстро скрылись в окопе. Немцы выпустили еще две мины и успокоились.

Днем обыкновенно на передовой было тихо, – редко когда прозвучит выстрел. Настоящий фронтовой шум и грохот мы услышали однажды вечером, когда немцы обнаружили возле своих окопов наших разведчиков. Немцы бешено стреляли из пулеметов, автоматов, минометов, а под конец пустили в ход артиллерию. Наша передовая в это время молчала. Было интересно и жутко смотреть.

5-го июля вечером командир роты сообщил нам о начавшемся немецком наступлении. Немцы стремились прорваться к Курску со стороны Орла и Белгорода и таким образом окружить наши войска в Курском выступе фронта. Мы находились в середине западного участка Курской дуги.

В тот же вечер комроты вручил мне выписку из приказа командующего войсками 60-й армии о присвоении мне звания "старший лейтенант". Но я этому не был рад, так как не желал повышения по службе. (Почти всех, кто прослужил в действующей армии более 3-х месяцев, повышали в звании).

Мы ежедневно читали сводки Информбюро. Справа и слева от нас шли сильные, ожесточенные бои. Наша судьба решалась без нашего участия. На нашем участке фронта стало еще тише, чем было, даже ночью немцы прекратили стрельбу...

 

В ночь на 13-е июля я со взводом занял позиции в боевом охранении, которое находилось впереди нашей передовой. Боевое охранение располагалось на очень плохой местности: кругом – хлебные колосья, впереди местность не просматривалась. Здесь нужно было быть особенно бдительным. Незадолго до нас немцы ночью увели отсюда одного бойца из уснувшего отделения, остальных тихо зарезали, а также прихватили с собой пулемет...

[В боевом охранении у меня мелькнула мысль: хорошо бы совершить что-то героическое, получить ранение и с наградой отправиться в тыл…]

С момента начала боев на Курской дуге командование корпуса и армии требовало точных сведений о противнике. Для этого нужно было захватить в плен немца - "языка". Наши разведчики каждую ночь ходили к немецким окопам, но им никак не удавалось захватить немца. Нескольких разведчиков послали вглубь немецкой обороны, но они долго не возвращались. И вот командование решило произвести разведку боем, чтобы захватить одного или нескольких немцев. С этой целью были организованы три группы бойцов с автоматами, ручными и станковыми пулеметами – всего более 150 человек. Командовали ими несколько офицеров во главе с комбатом – пожилым и опытным воином. [Бойцы его очень любили и уважали.] Для поддержки действий этих групп были подготовлены артиллерия и тяжелые минометы.

От боевого охранения в сторону немецкой обороны был прорыт окоп, и по нему вечером 13-го июля отправились наши бойцы. Они должны были незаметно пробраться к немецким окопам и атаковать их. Я с напряженным вниманием следил за действиями разведывательных групп. Долго ничего не было слышно, и я как-то нечаянно заснул. Утром я узнал подробности боя. Произошло что-то ужасное и непредвиденное. Не дойдя до немецких окопов, наши бойцы были обнаружены и обстреляны. Бойцы заметались и бросились бежать назад, к нашим окопам… Было много убитых и раненых, [комбат был тяжело ранен.] Нескольких раненых бойцов захватили немцы. Задача не была выполнена, – не захватили ни одного немца.

Положили в ряд убитых бойцов, которых успели вытащить с поля боя. Они страшно выглядели, в опаленном и грязном обмундировании. Раненые также имели плохой вид, [у них были серые, землистого цвета лица.] Всё это производило тяжелое, удручающее впечатление...

Через день вернулись наши разведчики из глубокого немецкого тыла, они принесли ценные и нужные сведения. Предыдущая разведка боем и потери были напрасны...

Через несколько дней на разведку отправились 12 человек во главе с опытным и смелым командиром. Нам дали указание не вести никакой стрельбы. В полночь мы услышали [со стороны ничейного поля взрыв гранаты,] громкий отчаянный крик и затем несколько выстрелов. Кто кричал, кто стрелял, – нельзя было понять. Наша оборона и немецкая оборона огня не открывали. Через полчаса я увидел наших разведчиков и притащенного ими окровавленного немца. Немец не мог или не хотел идти, поэтому его несли на плащ-палатке. Он был обезумевший от страха, весь дрожал и издавал какие-то странные звуки, похожие на плач. Наши разведчики были очень рады своей добыче, а начальник разведки плясал от радости. Это была при свете луны очень забавная и фантастическая картина, которая напоминала далекое прошлое, когда людоеды плясали вокруг своей жертвы, готовясь ее поджарить и съесть... [(Что же произошло на ничейном поле? Там случайно встретились наши и немецкие разведчики. Перед встречей от нашей группы отделились пять человек, остальные присели. Вдруг присевшие увидели на фоне неба шесть человеческих силуэтов, они поняли, что это немцы и атаковали их).]

В боевом охранении я со взводом пробыл всего шесть дней, потом нас сменили и мы заняли прежние позиции.

(Продолжение следует)