Жизнь как есть

[15. На переформировании]

В эти дни производилась переформировка, – из бригад составлялись полки и дивизии. 23-го июля наша пулеметная рота, за исключением одного взвода, оставшегося на передовой, ушла в тыл. 25-го я был зачислен в резерв штаба 226-й стрелковой дивизии. Там оказалось много "безработных" офицеров. В конце июля нас начали распределять на вакантные должности. Мне предложили место начальника снабжения батальона, но я решительно отказался. Я согласился пойти в минометную роту. 3-го августа я занял должность командира минометного взвода 3-го стрелкового батальона 989-го стрелкового полка. Располагались мы в палатках, в лесу. В моем взводе были почти все русские.

[Моим помощником был молодой старший сержант (фамилии не помню), уже бывший в боях, с незажившей раненой рукой. Это был единственный, кого я знал в армии, который хотел повышения по службе и в звании. Такой в бою не дрогнет. После моего ранения он, наверное, занял мое место...]

Минометным делом я не занимался более года, с мая 42-го. Приходилось заново всё повторять и вспоминать. [Минометы наши назывались "батальонными", при переноске разбирались на две или три части. (Калибр 82 мм, вес 50 - 60 кг, вес мины 3 - 4 кг).]

6-го августа у нас состоялся митинг, на котором зачитали приказ Сталина о взятии Орла и Белгорода и об артиллерийском салюте.

Дни проходили в напряженных занятиях. Проходили всё сначала – строевой шаг, приветствие, доклад командиру и т.д. Командование полка состояло из кадровых офицеров, которые завели строгий распорядок дня. Особое внимание обращалось на дисциплину. Даже ротные и взводные командиры проходили строевые занятия под руководством командира полка. В один из дней была проведена тактическая военная игра в составе батальона.

13-го августа наш батальон направился на передовую. Двигались мы в юго-западном направлении. Первую длительную остановку сделали в лесу, поставили палатки. Не успели как следует отдохнуть, как налетели немецкие самолеты. Недалеко от нас самолеты сбросили несколько бомб, все прижались к земле. Звук от разрыва бомб был очень сильный, казалось, что бомбы рвутся возле нас. Мы начали спешно копать окопы. Ночью мы совершили короткий марш и расположились на окраине деревни. Здесь также выкопали окопы. Но и здесь мы долго не задерживались. Наконец, 17-го августа мы достигли передовую линию фронта, и заняли вторую линию окопов на окраине хутора Старшенский. Это недалеко от тех мест, где мы в апреле строили дзоты. Немецкая оборона находилась на расстоянии 2 км от нас. Каждому отделению я указал места для позиций, поставили вехи. В течение нескольких часов делали пристрелку минометов. Для наблюдения и корректировки я залазил на высокое дерево и оттуда подавал команды. Немцы нас не обстреливали, но до нашего прихода они эту местность сильно бомбили. Об этом свидетельствовало большое количество воронок, некоторые достигали громадных размеров. В одной из таких мог бы поместиться небольшой дом.

Наши приготовления оказались напрасными. Ночью мы перешли на первую линию окопов. Всю ночь и утро бойцы копали окопы для себя и минометов.

[В одном из окопов, вырытых до нашего прихода, я увидел необычные снаряды. Я догадался, что они для "Катюши". (Диаметр снаряда 13 см, длина 190 см. Реактивная установка "Катюша" выпускала 16 снарядов за 20 секунд). Впервые я стал невольным очевидцем залпа "Катюши" еще за три недели до этого. Вдруг в стороне, в ста метрах от нас страшно и ошеломляюще загрохотало, поднялось облако пыли, в небе в направлении противника полетели один за другим огненные снаряды. С испугу несколько бойцов кинулись бежать, я догадался, что это стреляет знаменитая "Катюша". Через несколько секунд на немецкой стороне сильно загрохотало, – это рвались реактивные снаряды.]

[17. Немецкие листовки]

Везде валялись немецкие листовки. Были они написаны на русском языке, без ошибок. Очевидно, в составлении этих листовок принимали участие русские люди. Еще в апреле я на полях находил немецкие листовки. С тех пор я прочитал множество разных листовок. Правды в них было мало, в основном всё там было надумано, клевета. Некоторые листовки вызывали у меня улыбку, – до того они были глупо и наивно написаны. Были листовки очень убедительные. Немцы писали, что они ведут войну за освобождение русского народа от большевизма и еврейско-азиатского ига, от террора НКВД [(Народный комиссариат внутренних дел, в 1937-39 годах занимался массовыми расстрелами советских людей).] Немцы сообщали о создании на "освобожденной" земле Русского освободительного комитета, о создании Русской освободительной армии, украинских, казачьих и других отрядов. Немцы обещали всем сдавшимся в плен хорошие условия и хороший паек. В последних листовках немцы приглашали в плен даже коммунистов и комсомольцев, исключение составляли работники НКВД [и доносчики, которые писали доносы на невинных людей...]

Одна листовка была с портретом и автобиографией генерал-лейтенанта Власова – председателя Русского комитета. Он сообщал о том, что его 99-я дивизия была до войны признана лучшей в Красной армии. Он объяснял свою борьбу против советской власти тем, что всё то, за что боролись в Октябрьской революции 1917 года, советская власть не дала... Были также листовки в виде брошюр на глянцевой бумаге, с фотоснимками, на которых изображалась райская жизнь советских военнопленных.

[Почти на всех листовках в конце была приписка на русском и немецком языках, что данная листовка является пропуском в немецкий плен.]

[Содержание листовок менялось. После 5 июля 1943 г. сброшенные немецким самолетом листовки были адресованы нашим солдатам. Немцы предлагали солдатам обратить внимание на поведение наших офицеров, – у них и тон изменился, и озираться стали по сторонам, прислушиваясь к звукам приближающейся артиллерийской канонады. (Это немцы собирались окружить и уничтожить советские войска на Курской дуге). В листовках, сброшенных после 5-го августа, говорилось: "Кровавый тиран Сталин посылает вас в бой, не считаясь ни с какими потерями. Лишь в боях за Орел полегло 57 тысяч русских солдат и офицеров. Но эти жертвы напрасны, они не спасут большевиков от окончательного поражения".]

Такая пропаганда, конечно, влияла на людей, не пропитанных советским патриотическим сознанием. У нас было немало таких, которые добровольно сдавались в плен, – это в основном нацмены...

Кроме листовок немцы применяли и другие виды пропаганды. Они на своей передовой устанавливали мощный репродуктор и передавали концерт, после чего выступал агитатор. За два дня до нашего наступления вражеский агитатор (русский) выступил с заявлением, которое очень нас поразило. Он сообщил, что немецкому командованию известна наша подготовка к наступлению, известны все наши приготовления. Он призывал нас не проливать напрасно кровь и сдаваться в плен, в противном случае немцы забросают нас тысячами мин, снарядов, бомб. В следующий вечер снова выступал тот же агитатор, но долго говорить ему не пришлось, – я велел своим бойцам выпустить несколько мин по немецким окопам, и агитатор замолчал...

[18. Подготовка к наступлению]

На передовой сосредоточилось много пехоты и артиллерии. Наши войска готовились к наступлению. Каждое подразделение получило участок для наступления. Все изучали условные знаки и сигналы для связи во время боя. Все были возбуждены...

Днем на наши окопы налетели немецкие самолеты, с большой высоты они пошли в пике. Казалось, что они направились прямо на нас. Все попадали на дно окопов. Я тоже прижался к земле, мне стало страшно... Потом я услышал свист летящих бомб, сильные взрывы и почувствовал дрожание земли. Бомбы были сброшены на соседний батальон. К бомбежке я еще не успел привыкнуть... Это было 18 августа.

Наступление было назначено на утро следующего дня. Нашей роте приказали выдвинуться вперед на 500 метров. С наступлением темноты мы снялись со своих позиций и пошли по ходу сообщения, а потом вышли на поверхность. Кругом росла рожь. Двигались бесшумно и осторожно, – нужно было опасаться мин. На указанном нам месте мы остановились. Я разместил свои отделения и велел копать окопы.

Было тихо. Вдруг впереди я увидел какие-то фигуры. Я взял с собой бойца и, немного к ним приблизившись, окликнул их. Ответа не последовало. Держа наготове автомат, пригнувшись во ржи, я сделал еще несколько шагов вперед и снова окликнул. Это оказались наши бойцы-артиллеристы. Впереди нас располагались противотанковые пушки.

Под покровом ночи шла напряженная работа. Войска придвигались как можно ближе к противнику. Везде устанавливались пушки, минометы, везде рылись окопы, шли последние приготовления к наступлению.

Среди ночной тишины недалеко от нас вдруг раздался взрыв и вслед за ним душераздирающий крик, который, наверное, был слышен за несколько километров. Все прислушивались, но скоро снова стало тихо. Потом выяснилось, – пушка наехала на мину, при взрыве был ранен шедший возле пушки боец нашей роты. Он был ранен в лицо, выбило глаз из орбиты... Это была первая жертва в нашей роте.

К рассвету окопы были закончены и замаскированы. Все прилегли отдохнуть.

... Медленно наступало утро 19-го августа. Было пасмурно, моросил дождик, нигде ни звука. Я лежал во ржи, укрытый шинелью. Достал из вещмешка хлеб, сало и с аппетитом поел. Накануне нам выдали трехдневный запас продовольствия. Я с минуты на минуту ждал начала артиллерийской подготовки, скоро мы должны были перейти в наступление. Я в эти минуты сильно волновался, казалось мне, как было бы хорошо не находиться здесь и не ждать боя... [Я даже позавидовал сусликам и полевым мышам, которые имеют возможность спрятаться в норе, глубоко под землей.] Я в эти минуты забыл, как я несколько лет назад, а также в детстве жаждал опасностей и рискованных действий…

Время проходило, уже надоело ждать, но по-прежнему было тихо. Позже нам сообщили, что наступление откладывается на завтрашний день, но потом опять было отложено. Так продолжалось несколько дней. Возбуждение прошло, казалось, что наступление так и не состоится... В эти дни мы углубляли окопы, рыли ходы сообщения.

Неудивительно, что немцы знали о том, что мы готовимся к наступлению. В течение целой недели каждую ночь рылись новые окопы, строились переправы через маленькую речку, протекавшую на "нейтральной" земле. А однажды одну такую переправу немцы утащили к себе. Это был смех и горе. Таким образом, в нашей подготовке не было ни внезапности, ни хитрости и скрытности...

25-го августа утром я производил пристрелку своих минометов. Я стоял на коленях в густой ржи, впереди своих окопов и наблюдал в бинокль за разрывами мин, и передавал команды на изменение прицела и угломера. Так продолжалось, наверное, полчаса, как вдруг возле моей головы одна за другой просвистели несколько пуль. Я быстро прилег к земле. Потом немецкий пулеметчик выпустил еще несколько очередей по мне, но мимо. После этого случая я стал более осторожным…

Наконец, 26 августа 1943 года наша армия перешла в наступление. Еще до наступления не обошлось без больших напрасных жертв. Наше командование решило, очевидно, оригинально действовать и приказало одной стрелковой роте нашего батальона еще до рассвета подползти к немецким окопам и вступить в рукопашный бой. Не успев добраться до немецких окопов, наши бойцы были обнаружены и обстреляны немцами. Более ста человек было убито и ранено, от роты уцелело лишь несколько человек. [Кто виноват в бессмысленной гибели роты? Не являлось ли это умышленным преступлением?..]

Наступление не начиналось одновременно по всему фронту, а перекатами, справа налево, отдельными участками. В 7 часов утра мы услышали далекую канонаду, – это справа от нас велась артиллерийская подготовка. У нас пока еще было тихо. Делались последние приготовления. Чувствовалось, что приближаются ответственные и решительные минуты. Нам выдали по 100 граммов водки...

В 8 часов утра у нас прозвучали первые пушечные выстрелы. Через секунду начался невообразимый шум и грохот, рев и свист. Стреляло всё, что могло стрелять: пушки, минометы, пулеметы, гвардейские минометы "Катюши" и др. Земля вся дрожала, над головой со свистом проносились тысячи снарядов. Вскоре на немецкой стороне ничего не стало видно, там поднялась огромная стена из дыма, земли и пыли. Но стрельба не прекращалась, даже усилилась. Слышать и видеть всё это было жутко, но вместе с тем и радостно, возникло какое-то непередаваемое чувство. Ответного огня со стороны немцев не было...

Наша рота также включилась в работу. По моему сигналу мои расчеты начали одну за другой посылать мины на немецкие окопы. Определить, куда падают наши мины, не было возможности. В это время я находился в окопе, в трех шагах от миномета. Не успели еще мы выпустить половины количества мин, как услышали нарастающий свист, и в то же мгновение возле нас раздался взрыв и поднялся столб земли. Все от неожиданности попадали на дно окопа. Когда мы поднялись и осмотрели место взрыва, то увидели несколько поврежденных мин, – это неизвестно откуда прилетевшая мина попала в наш ящик с минами. На месте взрыва обвалился весь окоп. В первую же минуту я заметил отсутствие наводчика. Я подумал, что его засыпало землей, и приказал быстрее раскидать землю. Но пропавший наводчик вскоре явился целый и невредимый, – во время взрыва он убежал в соседний окоп...

Мы выпустили назначенное количество мин и приготовились к передвижению. Всё вокруг продолжало грохотать. Над нами по-прежнему проносились тяжелые снаряды и мины. Особый восторг у всех вызывали "Катюши", каждая из которых выпускала сразу, с небольшим интервалом, 16 снарядов. Их видно было в полете, – огненные, они пролетали одна за другой. Потом отчетливо слышались взрывы этих снарядов.

Так продолжалось около часа. Потом всё замолкло, стало непривычно тихо. Постепенно оседали пыль и дым. Я посмотрел вперед, и у меня радостно забилось сердце, – в разных местах я увидел группы наших бойцов, двигавшихся по ту сторону передовой, на территории противника. Я с нетерпением и волнением ждал приказа продвинуться вперед. Но вот такое приказание поступило. Мои бойцы быстро вытащили на поверхность минометы и мины. Когда всё было готово, я подал команду "Вперед, бегом!" и сам побежал впереди. Конечно, бежать с минометами было необязательно, мы в атаку не шли, но у меня в те минуты было радостное и возбужденное настроение. Ведь целых два года меня учили и готовили к войне, к боям; учили, что наступление должно вестись быстро и решительно. А я этому учил других...

Мы добежали до противотанкового рва и там остановились. Получив дальнейшие указания, мы пошли вперед. Наших пехотинцев уже не было видно, – они продвинулись далеко вперед. Слышны были отдаленные выстрелы. [Навстречу нам прошла под конвоем группа немецких пленных (человек 15 - 20). Их вели в тыл, для них война окончилась.]

Когда прошли ручей, мы увидели много убитых наших бойцов. Они лежали на земле в разных позах. Везде валялось оружие, патроны, шинели, вещмешки. Особенно мне запомнился один убитый, – у него было срезано всё лицо. [Все убитые – бойцы той роты, которая до рассвета должна была бесшумно подползти к немецким окопам и атаковать их. На этом печальном поле бродил пьяный плачущий старшина, почти единственный оставшийся в живых от всей роты...]

Мы прошли еще несколько сот шагов и вошли в небольшое селение Поляна, где проходила немецкая передовая. С каких-то ворот я снял немецкую плащ-палатку, – это был мой первый трофей. В этом селении наша рота сделала краткую остановку. Недалеко от нас бойцы обнаружили немецкий блиндаж. Я тоже туда направился, в блиндаже уже копошились человек пять, все они что-то искали. Было очевидно, что в этом блиндаже жили немецкие офицеры. Здесь были все удобства: мебель, мягкая постель, телефон, много разных вещей, в том числе хорошие костюмы. На одном френче даже висела немецкая медаль [с надписью "KRIM".] Стены и потолок были оббиты материей. Я всё это с интересом рассматривал, удивляясь, как это немцы могли на передовой так роскошно жить. Проводить время на фронте в такой обстановке было легко и приятно. Казалось, будто немцы всю свою жизнь проводят на фронтах и считают войну нормальным явлением…

В офицерском блиндаже я взял себе красивый шелковый платок, рассчитывая им воспользоваться при ранении. Я осмотрел стоявший там большой радиоприемник и включил его, раздалась незнакомая музыка. Я осмотрел также столовую, находившуюся рядом с блиндажом. Столовая располагалась на поверхности, в домике. Там мы нашли консервы, масло, белый хлеб.

Везде замечалось поспешное бегство немцев. Очевидно, они не ожидали такого мощного обстрела. Убитых немцев мы не видели...

Бойцы приобрели себе алюминиевые котелки, фляги, а некоторым достались фотоаппараты и добротные офицерские плащи. Каждый в это время забыл о войне, о смерти, а подумал о том, как это приятно собирать трофеи и как вообще неплохо воевать... В людях проснулся инстинкт приобретения, жажда присвоения. В эти минуты люди забыли об опасности, – ведь вещи могли быть заминированы...

В этом селении я также осмотрел немецкие окопы. Траншеи были широкие и глубокие, дно и стенки укреплены досками или переплетенными прутьями. Везде порядок и чистота. [В немецкой уборной я увидел рулончик туалетной бумаги, мне это показалось неслыханной роскошью. Возможно, не каждый из наших бойцов понял назначение этого рулончика.]

За селением мы вышли на дорогу и направились дальше, на запад. Везде виднелись большие и малые воронки от наших снарядов. На этой дороге я впервые увидел убитого немца: это был здоровенный рыжий детина с пробитой головой.

Наш путь пролегал через деревню Хатуша. По обеим сторонам улицы горели дома, от огня исходил нестерпимый жар. Мы улицу быстро проскочили и вышли на окраину деревни. Здесь я увидел нашего командира батальона, он медленно и спокойно шел в окружении штабных работников. Было совсем не похоже на то, что он участвует и руководит боем.

На обочине улицы мы увидели ручной немецкий пулемет, направленный в нашу сторону. Пулеметчик, видимо, сбежал.

На окраине деревни наша рота сделала небольшую остановку, недалеко от нас расположились штабные работники. Бойцы рассматривали свои трофеи. Некоторые бойцы уже где-то побывали и вернулись с яблоками. Мои бойцы меня попросили, и я троим разрешил сходить в сад и принести яблок на весь взвод. Вскоре они вернулись с полными карманами больших спелых яблок. Я снова удивился немецкой хозяйственности: здесь, недалеко от передовой, где располагались сотни немецких солдат, давали поспеть фруктам, а у нас еще месяц назад бойцы сорвали зеленые фрукты.

Мы вышли на поляну, покрытую травой, и двигались гуськом по тропинке. Навстречу нам прошли несколько раненых. Они сообщили, что наши бойцы только что выбили немцев из деревни Дубовица. Немцы там в последнюю минуту сели в автомашину и уехали, намереваясь даже захватить с собой пушку, но им это не удалось.

Тащить минометы было трудно, так как мы шли по низинной местности, почва болотистая. Особенно трудно стало, когда на пути встретились канавы с водой. Я стоял у канавы и поочередно помогал перетаскивать минометы. Потом местность пошла более сухая. На нашем пути, немного в стороне стали попадаться убитые немцы с автоматами в руках. Одного я осмотрел и взял у него только две расчески в чехольчиках (он уже до меня был кем-то "осмотрен"). У другого убитого я приобрел открытки, конверты и бумагу для писем.

Недалеко от нас в воздухе стали рваться шрапнельные снаряды. Это место мы быстро пробежали. Перешагнув глубокий окоп, мы оказались на широкой профилированной дороге, ведущей в Дубовицу. На дне окопа лежал раненый немец, он просил воды (wasser), я ему ответил по-немецки: "Nicht wasser". У дороги стоял, накренившись, советский танк, не то подбитый, не то неисправный. Деревня Дубовица находилась от нас слева. Мы пересекли дорогу и пошли по недавно скошенному полю, кругом стояли копны снопов. Мы шли, всё осматривая на пути и держа наготове оружие. Невдалеке я заметил группу бойцов, возившихся возле повозки. Я туда подбежал узнать. Оказалось, что бойцы расхватывали немецкие продукты с брошенной повозки. Я успел захватить несколько пакетов с печеньем и таблетки для сиропа. У других оказалось повидло.

Пройдя еще небольшое расстояние, мы сделали привал. Командир роты поехал на коне разведать обстановку, и его чуть было не захватили немцы. Мы за это время хорошо поели, был уже вечер. Мы этот день провели неплохо, и мне казалось, что так воевать можно... Когда вернулся комроты, мы вернулись на дорогу и направились в Дубовицу. Я с любопытством рассматривал захваченного в тот день пленного немца. Это был молодой и симпатичный на вид парень. Он расхаживал без всякой охраны. Я ему задал несколько вопросов по-немецки.

Уже стало совсем темно, когда мы расположились у стен большого разбитого дома. Несмотря на большую усталость, немедленно начали рыть окопы. Где находились немцы, мы не знали, выстрелов не слышно было. Уже поздно ночью я присел отдохнуть и нечаянно заснул. Вокруг меня рос колючий бурьян, но я его не чувствовал. Так я сидя проспал до утра, укрытый одной плащ-палаткой.

Наступило пасмурное утро 27-го августа. Над нашими головами пролетали немецкие снаряды и рвались где-то позади нас. Иногда казалось, что снаряды летят прямо на нас и мы невольно пригибались. В полдень наша рота перешла на окраину деревни, ближе к противнику, и расположилась в саду. Мы спешно рыли окопы. Впереди, в 300 метрах от нас расположились стрелки и пулеметчики. Над нами по-прежнему пролетали немецкие снаряды. Вдруг надо мной что-то сильно просвистело или прожужжало и удалилось в сторону противника. Я машинально пригнулся, не понимая, что это могло бы быть. Позже я понял, что это осколок немецкого снаряда, разорвавшегося позади нас. Минут через пять я заметил приближающегося к нам с передних окопов бойца. Он шел, еле передвигаясь. Я к нему подбежал. Захлебываясь, он сказал, что только что ранен. Я позвал своих бойцов, и мы уложили его в окоп. Когда подняли его гимнастерку, то увидели страшную рану: на спине зияла большая дыра, что-то там пульсировало, а спереди, на груди, совсем снаружи виднелся большой осколок (граммов 300), обтянутый лишь кожей. Осколок пробил грудь насквозь. Я догадался, что это тот самый осколок, который недавно прожужжал над нами. Боец тяжело дышал, я подал ему свой котелок с водой, разбавленной кисло-сладким порошком (из моих продовольственных трофеев). Мы его положили на плащ-палатку, и бойцы отнесли в медпункт. Через несколько минут он умер...

Южнее деревни находился райцентр Хомутовка. Там немцы сильно укрепились. Днем я видел, как в направлении Хомутовки пошли наши танки. Эти приземистые машины шли быстро вперед, я как зачарованный смотрел на них, – первый раз я видел танки в наступлении.

На ночь я расположился в неглубоком маленьком окопчике, который был лишь наполовину накрытый. [Немцы с небольшим интервалом методично нас обстреливали из пушек,] некоторые снаряды падали в 30 метрах от наших окопов. Я быстро заснул и проспал до утра. Ночью я несколько раз просыпался, когда близко взрывался снаряд.

Наступило утро 28-го августа. Командирам взводов дали указание выделить по одному бойцу для собирания трофейного имущества. Ничего ценного не нашли, – уже до нас успели это сделать. Мне боец принес "трофеи": стальной складной метр и карандаш... В центре деревни находился небольшой пруд, там я хорошо помылся.

Во второй половине дня получили приказ двинуться вперед. Пробежав от деревни с полкилометра, мы остановились и, наспех установив минометы, дали один залп на предельное расстояние в сторону немцев. Противника мы не видели, а стреляли по указанным командиром роты ориентирам. После стрельбы мы быстро снялись с позиций, и небольшими группами стали продвигаться дальше. Пехотинцы двигались впереди нас. В это время мы услыхали гул немецкого самолета, который стал на нас пикировать, но всё прошло благополучно. Вскоре мы достигли какой-то деревни. На улице показались жители, они сообщили, что немцы ушли прошлой ночью. Я был в возбужденном и радостном настроении, чувствовал себя освободителем и гордился этим. Мы прошли до противоположного конца деревни и расположились в саду. В саду были готовые узенькие окопы, вырытые немцами. Стали готовиться к ночлегу, но не прошло и полчаса, как получили приказ двигаться дальше.

Был уже вечер, становилось темно. Дорога вела через лес, в одном месте дорога была завалена деревьями. Дальше стояли несколько наших танков. Недалеко от танков стонали раненые немцы, в темноте их не видно было. Мы прошли еще немного и заняли позиции. Сразу начали рыть окопы. Не успели их закончить, как получили приказание снова двинуться в путь. Уже далеко за полночь мы вошли в неизвестную деревню. Было тихо, все жители спали. Из этой деревни немцы ушли накануне вечером. Наша рота расположилась в небольшом лесочке за деревней. Здесь росли редкие, но высокие деревья. Я выбрал позиции для минометов (нужно было рассчитать так, чтобы при полете мины не зацепились за верхушки деревьев). Бойцы снова начали копать окопы, [заставлять их копать не надо было, – это уже вошло в привычку]. Удивительно, где у нас брались силы. Все были очень уставшие, измученные после тяжелых переходов, всю ночь не спали, не ели. Нас, конечно, ободряло то, что мы наступаем, а немцы удирают. Бойцы чувствовали и понимали важность и опасность нашего положения, и вообще привыкли к тяжелому труду. К рассвету окопы были готовы...

[Наша дивизия относительно легко прорвала немецкую оборону и быстро продвигалась вперед. Нам противостояли слабые части противника. Очевидно, немцы сняли с этого участка войска и направили их для прорыва нашего фронта на Орловско-курском направлении. В эти первые три дня наступления я не видел рядом с нами ни пушек, ни танков.]

Наступило утро 29 августа 1943 года. Не помню, сколько мы спали (а, может быть, совсем не спали), но в восьмом часу утра мы уже были на ногах. Нам сообщили радостную весть: немцы далеко отступили, и мы отправляемся за 10 километров в деревню Заря, где будем завтракать. Мы вышли из лесочка, прошли поляну, и уже за деревней нас вдруг начали обстреливать немецкие пулеметы. Я со взводом укрылся за скирдой соломы. Другие два взвода укрылись в другом месте, там же был командир роты. Немцы продолжали нас обстреливать, рядом визжали пули. Я несколько раз выглядывал из-за скирды, но немцев не было видно. Страха я, кажется, не чувствовал, но был в напряженном состоянии, волнении, меня охватывали неприятные ощущения. Я чувствовал ответственность и должен был показывать пример бойцам... Увидев, что другие взводы приготовились к стрельбе, я также приказал одному расчету приготовить миномет к бою.

В это время недалеко от нас проходил командир батальона со своим ординарцем. Завидев нас, он приказал мне со взводом последовать за ним вперед по дороге. Я заметил, что комбат в пьяном состоянии. Я понимал, что с минометом не идут в атаку и не выдвигаются на самую передовую, но нужно было подчиняться. Я побежал вперед, и за мной два расчета моего взвода, третьему расчету приказал приготовиться к передвижению и также следовать за нами. Быстро пробежав открытую местность, дальше мы уже двигались короткими перебежками по канаве (кювету) вдоль дороги. Когда пули падали рядом, мы ложились на дно канавы. Впереди, на расстоянии 300 метров от нас я увидел взрывы снарядов или мин, над каждым взрывом вырастал большой куст из дыма и земли. Это было точь-в-точь похоже, как показывают в кино...

Я со взводом уже продвинулся на 400 - 500 метров от деревни и достиг лежавших в канаве пехотинцев. Они устанавливали станковый пулемет. Их было человек тридцать. Это, кажется, было всё, что осталось от стрелкового батальона в 400 человек. Остальные – более 300 человек – были израсходованы за три дня боев в громадной мясорубке фронта: кто убит, кто ранен... В минометной роте потерь почти не было.

Немцы продолжали обстреливать нас длинными очередями. Стреляли они разрывными пулями, которые при ударе об землю издавали резкий, противный звук. Казалось, что пули рвутся над самой головой. Среди пехотинцев уже были убитые и раненые.

Канава была глубиной 50 - 60 сантиметров. Когда пули падали особенно близко, мы прижимались к земле. Бойцы быстро установили минометы. Но куда стрелять? Я несколько раз приподымался и смотрел в бинокль, но немцев не было видно. Немцы обстреливали нас с трех сторон: спереди, справа и слева.

Это была немецкая тактика: главные силы организованно и в порядке отходили, а для задержки наших войск оставляли небольшую группу солдат с пулеметами, минометами, а иногда и легкими пушками. Эти немецкие заслоны обстреливали наши войска до последней возможности, потом садились на автомашины и уезжали. Так и на этот раз немцы оставили заслон из трех групп солдат.

Ко мне подполз комбат и сам стал наводить миномет на цель. Он раньше был минометчиком и хорошо знал эту специальность. Он был пьяный и смелый, а в первый день наступления он и близко не подходил к передовой. Он будто бы видел, где находятся немцы, и под его руководством бойцы сделали несколько выстрелов. В один из моментов, когда немцы прекратили огонь, я приподнялся и в бинокль рассматривал впереди лежащую местность...

(Продолжение следует)