Эх, маканца бы лунного, \ В туманные бы сливочки – \ Да постный день... \ Дома стоят в разбивочку, \ А крыши-то глазурные – Все набекрень! \ В отваре тёмно-луковом \ Видать, забыли облачко – \ Как кровь, красно. \ Скоромным тянет в форточку, – \ На хлебушке – не мука ли? – \ Давным-давно. \ Краюха неба чёрная \ Искрится звёздной посыпью – \ Жаль, не достать. \ Уснуть – и чтоб без просыпу, \ Да каменно-холодная \ Моя кровать. \ А тучи – с жилкой розовой – \ Не и'наче – севрюжина \ В сметанной мгле... \ Неужто не додюжу я? – \ Гуляет ветер гро'зово – \ Навеселе \ Эх, маканца бы лунного, \ Ишь, канул в тьму кромешную – \ И поделом! – \ Всего во мне намешано, \ Душа, что рыба снулая... \ - Звонят! \ - Идём!

...с абсолютным злом невозможно ни договориться, ни сотрудничать, ни даже рационально бороться. Оно искажает всё, к чему прикасается, даже самые правильные и благородные намерения. Для морально устойчивого человека оно способно предстать как «шанс борьбы со злом». Но вступать с ним в контакт нельзя: абсолютное зло не побеждается и не переживается — его можно только уничтожить.

Ольга Балла: "...Языком этих мест мне выговаривалось и по сию минуту выговаривается самое коренное о жизни, смерти, смысле, надежде и безнадёжности, одиночестве и совместности и прочих экзистенциальных константах. Что до снулых коробок, в частности пятиэтажек, – это вообще область интенсивных проекций. Москва вся состоит из памяти: чем дальше, тем больше, это её основная материя; она вся жгучая, вся – текст, который состоит из подтекстов… вся из чувствительных нервных узлов, коснись любого – вся психосоматика содрогнётся. Вся Москва с Московской областью, особенно по Ярославской железной дороге, – моя персональная смысловая и эмоциональная история, личная экзистенциальная карта, постоянно подвергающаяся дорисовыванию и уточнению.

...будет недурно, если появится воля власть предержащих перевезти прах Сухово-Кобылина и захоронить в России к 125-летию (2028) со дня смерти выдающегося драматурга и гражданина. Это признание живительного родника свободы воли и мысли было бы лучшим свидетельством памяти потомков одного из самых оригинальных драматургов русского реализма, великого сына России.