StupidЪ number two… three… and so on
Разъезжая по городу, вижу постоянно рекламу предстоящей новой,
телеверсии уже, романа Идiотъ. Представляю, какая это может быть
туфта, но, скорее всего, не будет. «Материал» -
беспроигрышный, и как не уродуй его, все равно, что-то, да выйдет!
Преступление и наказание, кажется, легче угробить, много легче.
Тем более, Войну и мир, или Анну Каренину. Хотя… тоже
труднее, чем в обычных случаях, как ни странно. Это мое мнение..
Акиро Куросава |
Затем, товстоноговская, со Смоктуновским, Лебедевым, Дорониной,
Борисовым. Потом, конечно, Куросава. Ну, и, разумеется,
новейшая, с молодым Бондарчуком и с Охлобыстиным.
Самой интересной считаю версию Куросавы, хотя бы потому, что, на
самом деле, я ее не видел. Но. Находясь, без сомнения, как
«писатель» под прямым и явным влиянием Маруси Климовой, я не
могу не представить се6е версию Куросавы почти идеальной, так
как, скорее всего, он снял Идиота как изысканно-растянутую, и
по-самурайски немногословную, версию такого метафизического
харакири, такую психологическую войну буржуазных Тайра и
Минамото, когда продажное предательство и вероломство подается
в виде именно чистой формы самурайской чести,
Идиот. реж.Акиро Куросава. |
все это в редких, отрывистых, гортанных японских звуках
сопровождения, ибо и все герои то ли иероглифы, то ли
иероглифические приемы восточного фехтования, когда самый простой и
бесхитростный из них и есть самый смертельный, неотразимый, и
это очевидно, удар самому себе в живот, называющийся
харакири.
Что я могу сказать о версии Товстоногова?! Прежде всего, я могу
сказать о воспоминании того чувства «замри», с которым и
прослушал с винила весь звук этой постановки, в первый раз. Замер.
Впоследствии, воспоминания об этом «замри» служили мне
вескими аргументами против банальных рассуждений о том, что
Мышкин – каратель, казнить пришел идеалом, палач жестокий и
беспощадный, и так далее. Да помилуйте!, думал я, вспоминая
«замри», да какое казнить!, все там будем, и разве так казнят?!
Да ведь они все, все, поголовно счастливы были в финале. И
Рогожин, зарезая Настасью Филипповну, и, когда крыша поехала у
него. И Настасья Филипповна, когда резал ее Парфен, и Ганя,
падая в обморок перед горящими ста тысячами, и даже Аглая
была счастлива, и вся ее беда состояла только в том, что не
зарезал ее никто, бедную. И все эти люди были счастливы,
благодаря только одному человеку, князю Мышкину в исполнении
Смоктуновского. А так… кто бы они были, эти люди? Маргиналы в
городе маргиналов, в мрачном, потемочном, грязноватом городе
полусвета, если можно так сказать.
И. Смоктуновский |
отрицаю гениальности Смоктуновского, но, кажется, по крайней
мере, на пятьдесят процентов, сверх положенных ста, эта
гениальность была преувеличена, сделана другими актерами,
сыгравшими это свое небывалое всеобщее, хотя и недолгое счастье, под
чутким руководством Георгия Товстоногова, несмотря даже на
личную неприязнь многих к актеру Смоктуновскому.
Непонятным только осталось вот что – почему же в результате такого
коллективного кайфа, сам князь окончательно превратился в
действительного дебила?! Что-то уж больно грядущее чудится мне
теперь в этом, написанном Достоевским, конце. Что-то похожее
на прозрение будущего века одноразовых явлений, дешевых и
гигиеничных. Но «замри» - было! Это главное.
Чем объясняется этот странный феномен советской постановки середины
пятидесятых годов, я не знаю. Но факт остается фактом.
Режиссер и группа актеров, людей талантливых, порочных,
завистливых, мятущихся, пьющих и гулящих, самовлюбленных и
сумасшедших, как и положено актерам, изобразили-таки тайну русской
души, которая за великое счастье сочтет быть поруганной, или
зарезанной, а дай только узреть, и поверить в настоящую,
неподдельную духовную красоту. В нечеловеческое сияние, как
выражается Маруся Климова.
Когда я недавно еще раз посмотрел по ТВ старого, советского
кино-Идиота, с Яковлевым и Борисовой, в котором все кричат, или
говорят громко, истерически постоянно хохочут, рвут жилы, рыдая,
то решил так – кто бы ни был номинальным режиссером этого
фильма, истинный режиссер, очевидно, Станиславский. Его
система, когда вся соль этой системы, вся сакральщина заключается
в том, что зритель ни на минуту не должен забывать – это
театр, это игра, маскарад в сумасшедшем доме! Искусство!
Что-то в этом, конечно, есть, или было, но как же уместен этот
«маскарад в дурдоме» оказался для изображения созданных на
века воображением Федора Михайловича петербургских маргиналов!
Сразу было видно, что генерал Епанчин не больше генерал, чем
Фердыщенко, но ведь это же правда, потому что и на самом
деле у нас все эти генералы типа фердыщенки с лампасами. А
Тоцкий в фильме лишь притворялся богатым сластолюбцем, будучи
на самом деле, скорее, переодетым Лебедевым. Рогожин казался
пьяным дворником, которого за гривенник наняли изобразить
купца-миллионщика, а Настасья Филипповна продавщицей местного
сельмага, начитавшейся Эжена Сю. И только, как ни странно,
Яковлев играл князя Мышкина так хорошо, как только возможно
было в данном контексте, то есть, играл, как неиспорченного
молодого специалиста, прибывшего по распределению в богом
забытый городишко, где всякий, прогнивший от тоски и скуки
сброд, сходит с ума, и все мучают друг друга мелкими пакостями
под видом чуть ли не шекспировских злодейств. И как не
распустить хвосты, и не разыграть давно настрявшую пьеску, как
новенькую, перед свежим и неискушенным человечком-то! Да ведь и
у Достоевского… все, где-то, так и есть! Замечательная
версия!
Самая современная версия, с молодым Бондарчуком, и с Охлобыстиным,
мне представляется и самой слабой, хотя и небезынтересной. Ну
да, пустейшее постмодернисткое баловство, интересное только
тем, казалось бы, что сделано по мотивам Идиота. А этот
мотив, как и было сказано выше, обязательно наделит неким
содержанием и самую бездарную форму. А вернее, придаст некую
форму самому, так сказать, любому вполне «самодостаточному»
содержанию. То есть, неискусство может превратить почти в
искусство. Постмодернизм же современных видеодискурсов (театр,
кино, ТВ) абсолютно неизбежен в силу «культовости»
соответствующих человеческих носителей культурной, извините, информации.
реж.Роман Качанов. |
скажем, и Костя Райкин, это прежде всего культовая фигура
по-русски. То есть, по честному сказать, непонятно, почему
культовая?! Ну, плясал когда-то здорово, и все, кажется!
И вот, оказалось, что даже мотив Идиота не смог дотянуть творение
Охлобыстина-Бондарчука хотя бы до почти искусства. Авторы
совершили «роковую» ошибку при постановке своего стеба, заранее
отказавшись от всякой сверхпретенциозности, от сверхзадачи,
потому что выкинули, в духе времени, пафос заранее. Выкроили
из бесконечности одиннадцать, ну ладно, четырнадцать
сантиметров. А зря! Не надо было выкраивать, тогда бы и получился
настоящий стеб! Типа круто!
А как бы я поставил Идиота? - вдруг задумался я неожиданно. А я бы
его поставил вот как! Да мюзикл бы я поставил, но так, чтобы
пения было не слишком много, а слегка, фрагментами. А в
перерывах между ариями люди говорили бы равномерно, не громко,
но и не тихо, без Станиславского, и без Смоктуновского. Одеты
бы пусть все были в тряпки хоть от самых шизанутых Кутюрье,
а на главную роль, значит, Эминема! И пусть бы главным
эпизодом фильма стал фрагмент, когда Эминем-Мышкин читает реп по
поводу истории несчастной швейцарской Мари в трактовке
Тату. На роль Настасьи Филипповны – Пугачеву! Аллу! Ату ее! Она
бросает в огонь сто тыщ зеленых, а потом поет «Жизнь такая
штука, Мери!». И потом ее с чувством, по оперному, долго и
вдумчивая режет Рогожин в исполнении маэстро Гергиева! (Ну, не
Галкина же!) Режет и поет, режет и поет, но, опять-таки,
без надрыва и дешевой аффектации. Счастье и ее, и его, их при
этом должно не декларироваться, а расти из ничего, из
ритмичных фрикций ножа и тела, как оргазм, и, наконец, потрясти
зрителя. Ганю Иволгина спел бы Басков, а Аглаю… Аглаю бы я
сделал глухонемой, и когда она знаками и на действующей модели
показывает идиоту, как заряжается пистолет, то случайно
убивает себя, но умирает совершенно счастливой. Аглаю бы я
сыграл сам, не столько боясь двусмысленных кривотолков, сколько
желая лично исправить ошибку Достоевского, оставившего в
живых замечательного человека, и одновременно желая хотя бы на
уровне искусства испытать великое счастье «умереть от
Мышкина». Да «на уровне искусства» оно и надежней как-то!
Мышкина по подозрению отдают под суд, признают невменяемым, и прячут
в психушку. Госдеп США требует его освобождения по
гуманитарным соображениям. Его освобождают по указу президента, но
по прибытии в штаты Эминем-идиот разражается финальным
яростным репом о том, что Россия – великая страна, не то, что
Швейцария! Немая сцена. The End.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
