Проза

="02_021.jpg" hspace=7> Barclay Shaw

- Алё, есть тут кто-нибудь?

Приезжий облизнул сухие губы, сплюнул несколько приставших песчинок
и с отвращением глянул кругом себя. Безутешно любовались
друг другом дешевые водки нескольких сортов - все паленые,
решил он.

- Алё!

Пахло пылью, разогретой доской и несло из подсобки малосольными
огурцами - фирменной закуской горячего августа в средних
широтах. Приезжий вытер ладонь о джинсы и громко похлопал по
прилавку. Большие счеты с блестящими потными костяшками вздрогнули
и сами собой неприятно пошевелились. Дурным голосом, лениво
и злобно, забрехала где-то собака. Приезжий подошел к окну,
отодвинул рваную внизу занавеску с петухами и, отчаявшись,
выглянул наружу. В центре площади не отбрасывал тени
гипсовый памятник. Солнце остановилось в зените против макушки
доисторического Вождя и сосредоточенно выжигало деревню.
Напряженные контуры предметов дрожали и расплывались в воздухе, так
что о простой бутылке водки, мусорном ведре или
радиоприемнике можно было подумать все что угодно. Приезжий освежил
юную плешь прохладной гигиенической салфеткой. Он трудно дышал
и вполголоса ругался матом. Гнилым апельсином пахла
ароматизированная салфетка Kleenex.

- Мужчина! - позвали из-за прилавка.

От неожиданности приезжий резко обернулся, отчего закружилась
голова, и мир тяжело ухнул в тартарары. Никто этого не заметил.
Дородная женщина с пунцовым апоплексическим лицом лила себе на
темечко воду из пластиковой бутылки. Ее пестрый ситцевый
халат, намокая, так облепил груди и живот, что для них у
приезжего даже не нашлось подходящего слова.


- Где вы ходите? - возмутился он. - Я уже целый час жду.


- Ну и что, - без выражения ответила женщина и бросила пустую
бутылку себе под ноги.


- Я из города, - сказал приезжий. - Мне по делу. Хочу спросить
кое-что, а вся деревня как будто вымерла.


- К председателю? - она провела обеими руками по халату, отжимая
воду. - А его нет. Дочка одна дома. Хотите, идите к дочке.


- Я из Москвы, - разозлился приезжий, - вот откуда. Я не хочу
вашу дочку. Дайте попить, что ли. Пожалуйста.


- Эк вас занесло, - продавщица посмотрела на него недоверчиво,
словно сомневаясь, есть ли еще какая-то Москва на свете, и где
она, если есть. - К нам такие не ездют. К нам вообще никто
не ездит. А вода там, на дворе, в колонке.


Приезжий решил, что скорее всего упадет в обморок. Несколько мух
сели ему на плечо и скреблись. Голова пахла гнилым апельсином.


- Родная, - прохрипел он, - Москва - это хрен знает где. У меня
сломалась машина, и я сел в электричку. Хотите, я подохну уже
здесь?


- Такая жара, прямо не знаю, - ответила женщина. - Сто лет не было
такой жары, - она помолчала, собираясь с мыслями. - Сто
лет такой не было, говорю.


Приезжий бессознательно заменил одно из трех «такая» на более
подходящее слово и подумал, что становится, наконец,
профессионалом.


- Где все? - он слизнул струйку пота, скатившуюся ко рту. - Ни
одной живой души.


- А и нету почти никого, - согласилась продавщица. - В деревне
сейчас кто жить хочет? - она махнула рукой и не стала
продолжать.


Замолчали, подумав о разных вещах. Приезжему, например, понравилась
двусмысленность фразы. Женщина достала вторую бутыль с
водой, отхлебнула и снова полила на себя, а остаток протянула
приезжему:

- На, попей.

Воду он взял, но пить побрезговал.

- Мне нужен Тимофей Игнатьевич Ганечкин, - приезжий с хмурым
интересом наблюдал крупную каплю, собравшуюся на пупырчатом
подбородке продавщицы.

- Так бы сразу и сказали, - капля сорвалась и убежала между
грудей, ловко обогнув бородавку. - Прямо надо идти до конца, затем
налево через поле. И там будет такой дом. А на кой вам
этот?

- Нужен, - ответил приезжий.

- А-аа, - женщина зевнула. - Он прибитый.

- Вот именно, - сказал приезжий, - то, что надо. До свидания, за
воду спасибо.

- Бывай, - донеслось уже из-за спины.

Первое, что он сделал, это добрался до колонки, открыл воду и сунул
голову под твердую струю. Ему понравилось. Затем надел
курортные, в пол-лица, очки Gucci, плюнул под ноги, взвалил на
плечо тяжелый фотографический кофр и побрел. Вначале, чтобы
занять себя, он размышлял о том, что памятник на площади
служит чем-то вроде солнечных часов на тот случай, если
цивилизация уйдет из этих мест насовсем. Потому, наверное, Вождя и
берегут на черный день, это особое решение дальновидных
властей. Его собственный, привезенный из Лондона Longines
показывал половину первого, и нужно было поспешить. Затем пришли
мысли о Москве и о работе, о скором возвращении в устоявшийся
бесстыдный мир и о кондиционере. Долго думать обо всем этом
не получилось, и приезжий постарался настроить свой мозг на
привычную игру, бормоча вполголоса:


- Так-с... допустим, Levi’s... на s - Sodium... на m - Madoc,
херовое, в сущности, тряпье, c - Colin’s, еще хуже, и линяет будь
здоров, s - Shevignon, это другое дело, n - Nike, e - Ecco,
o... как его... кислород... а, Oxygen, снова n - Naf-Naf, f
- пусть будет Fila, а - что у нас на а? Ничего не подходит,
зараза... Air Wear - не фирма, это торговая марка Dr.
Martens... ладно, пусть будет Air Wear. Дальше: Reebok - Kookai
- Icono, хорошо пошло, на о... разве что Omat, дерьмо
турецкое, но мы его покроем Texas Jeans - Sisley... ох, на у даже
не знаю. Что же такое есть на у?


Запищал мобильный телефон. Приезжий беспокойно огляделся, но из
живых существ увидел только курицу, которая не шевелилась.


- Да, - сказал он в трубку, сильно поморщился, выслушав ответ, и
прошелестел, как человек, страдающий зубами: - Катя, тебе
лечиться надо. У психиатра, ясно?


И больше он уже ничего не говорил, а только молча шагал и думал, что
за все на свете надо платить, только такса никогда не
известна наперед, не дают торговаться и не устраивают распродажи.
Нет, бормотал приезжий, пересекая широкое, стоящее под
паром поле, жить - это... вроде как... Тут он остановился,
торопясь достал блокнот и записал прилетевшую формулу: «Жить -
все равно что покупать доллары с рук». Улыбнулся
евангелической точности написанного и шепнул себе, что становится профи.
Следовательно, на одной чаше весов лежали уже вполне
приличные и ценные вещи: хорошая, модная профессия, успех и
перспектива, а на вторую чашу, чтобы уравновесить благодать,
заработанную хребтом и потом, положат... окончания фразы приезжий
еще не знал, и предчувствия у него были самые скверные.

У калитки, слегка заваливаясь набок, стоял корявый рябой мужичонок
лет сорока с осмысленным, хотя и ничего не выражающим лицом,
чумазый и небритый. Он был в огромной потной майке, черных
трусах до колен и бос. На мужичонке не осталось сухого места,
и густой козлиный дух перекрывал все прочие запахи, какие
обыкновенно бывают за городом. Великолепный, решил приезжий,
превосходный экземпляр. Главное, чтобы не припадочный,
припадочных он боялся.


- День добрый! - приезжий помахал экземпляру рукой.


- Здравствуйте вам, - тихо ответил экземпляр, не сводя глаз с
далекой точки у горизонта и механически одергивая майку. Вид у
него был смирный и даже порядочный, багровое от солнца лицо
отекло в меру, так что пил он, наверное, меньше других, -
сумасшедшие вообще пьют мало, им хватает.

- Тимофей Игнатьевич? - спросил приезжий.

- Кто вы? Что вам нужно? - неожиданно громко, как спросонья,
вскрикнул Ганечкин, попятившись.


Приезжий взял себя в руки и протянул ему сиреневое редакционное удостоверение.


- Надо же, - как будто успокоился тот, разглядывая пластиковый
четырехугольник с хорошо известным всей Москве логотипом, даже
слишком хорошо известным. - Почти инопланетянин.


- Действительно, - приезжий пожал плечами. - Всего каких-нибудь
сто километров...


- Добро пожаловать на планету Земля, - пригласил Ганечкин. - Вы,
наверное, совсем не такой ее себе представляли?


Приезжему вдруг захотелось закончить все поскорее.


- Мне вас рекомендовали, - сказал он. - По поводу изобретений.


- Ах, Боже мой! - Ганечкин наконец-то пришел в себя и перепугался.
- А я в таком виде. Тотчас переоденусь, а вы идите в дом, в
дом!


Приезжий без энтузиазма прошел в комнату, заваленную книгами и
барахлом. Над неубранной постелью висела репродукция Брейгеля
Старшего с изображением Вавилонской башни. Он огляделся по
сторонам, поежился, сказал только «пс-с-сс» и поставил кофр на
стол, припугнув тараканов. Достал бутылку смирновской,
копченую колбасу, консервы, чай, сахар, сигареты. Потом диктофон.

- Это вам, - кивнул на продукты.

- Не стоило бы, - сухо сказал Ганечкин, на котором теперь был
серый костюм в клетку, недавно травленный от моли, - и не смею
отказываться. Гордость в моем положении неуместна. А чем,
напомните, вызвал интерес?


Приезжий беззлобно улыбнулся, но сразу понял, что со стороны это
выглядит иначе.


- Да вот... пишем о таких, как вы... я закурю, пожалуй... о людях,
в общем, необычных, странных, - приезжий подумал, чего бы
еще сказать. - Наших российских кулибиных, - нашлось словцо.
- Ведем рубрику в журнале. Так что надолго не задержу.


Мобильник пискнул, приняв SMS, но приезжий сдержался.


- На всю страну, короче, прославим, - и потянулся к диктофону.


Он мог бы еще добавить, что в столичных журналах сейчас большая мода
на дураков - веяние времени.


- Вот оно что! - Ганечкин просиял и угостился сигаретой Kent. Затем
сказал, смущенный: - Имя мое Тимофей Игнатьевич Ганечкин,
42-х лет, холост. Происхожу из здешних крестьян, но к
сельскохозяйственным занятиям равнодушен. Тружусь на ниве
педагогики в местной школе, преподаю точные науки, в их числе
математику, физику, биологию и родной язык. Питаю свободную
душевную склонность к философии и изобретательству, - он
захлебнулся дорогим незнакомым дымом и долго кашлял, благодарно
глядя на приезжего. - Изобретаю с детства и достиг успехов. Имею
авторские свидетельства и могу показать. Обратил на себя
внимание журнала «Техника - молодежи», от которого имеется
письмо. Ныне же незаслуженно забыт и пребываю в безвременье.

- Что ж так? - с пониманием спросил приезжий.

- Поскольку питаю философские взгляды на происходящее, - Ганечкин
развел руками. - Что весьма сказывается. Ведь нет ничего
проще, нежели изобрести, допустим, какой-нибудь мотор или
ветродуйку. Я же пытаюсь предложить нечто ценное в широком
творческом смысле.


Приезжий с удовольствием подумал, что монологи сумасшедшего
изобретателя лучше всего давать большими кусками без купюр. И сказал
при этом:


- Давайте к делу, если можно. Есть у вас что-нибудь вещественное?
Или, там, чертежи, схемы?


- Тут вы попали в точку, - заволновался Ганечкин. - В нашей глуши
не то что простенький транзистор, пилку для ногтей, и ту
достать негде. Я вам дам список, что нужно прислать из Москвы,
ладно? Но ведь главное - замысел, совокупность образов.
Разве нет?


- Можно посмотреть на эту совокупность? - спросил приезжий. - И
сфотографировать?


- Да! - коротко и гордо ответил Ганечкин. - Следуйте за мной.


Они прошли в сарай. В центре, среди запасов металлического лома,
стояло нечто размером с газовую плиту, накрытое чистой
простыней. Изобретатель благоговейно замер.


- Объединить науку и философию мечтали лучшие умы человечества, -
сказал он. - И мне, поверьте, тоже порою видится нечто
грандиозное, недоступное воображению и чертежу. Но, боюсь, сие
превышает мои скромные способности, - на этих словах он
сдернул простыню. - Видите: Машина. Для нее еще нет подходящего
названия, и я зову ее просто Машиной. Конечно, вам придется
сделать скидку на предельную скудость технических средств...
К примеру, отсутствует элементарный монетоприемник, ведь
сейчас ничего не бывает бесплатно... - тут Ганечкин сбился и
умолк.


Приезжий видел перед собой переделанный корпус старой стиральной
машины, на верхней плоскости которого алой краской был
намалеван круг с жирной точкой посредине.


- Как это у вас работает? - спросил он и вздохнул.


- Очень просто, - охотно ответил изобретатель. - Кладете голову
сюда, так, чтобы ушная раковина приходилась точно по центру
изображенной окружности, бросаете монету и нажимаете кнопку.
Кстати, я пока не определился со стоимостью услуги, поэтому
должен быть предусмотрен еще и приемник для купюр. Притом
поскольку, я надеюсь, моя Машина будет экспортироваться в
зарубежные страны, к оплате должны приниматься различные
кредитные карты. Но все это - дело будущего, я вам скажу... Или
вообще - продать бы идею японцам, они сами обо всем позаботятся.
Не то, что наши.


- Вы не патриот, - усмехнулся приезжий. - А что будет, если кнопку нажать?


- Страшный электрический разряд проникает прямо в мозг, - пояснил
Ганечкин. - Нужно, конечно, произвести еще некоторые
расчеты, но сам принцип понятен. Смерть наступает моментально и
безболезненно.


- Что вы сказали? - приезжий отшатнулся и едва не выронил диктофон.
Ему вдруг стало холодно.


- Простите, забыл уточнить, - всплеснул руками изобретатель. -
Машина предназначена для быстрого, безболезненного и доступного
каждому ухода из жизни. Выполнена в форме уличного
автомата. Я слышал, за рубежом в таких автоматах продают сигареты,
мороженое и даже... - тут он понизил голос и зарделся, -
эти, одним словом... презервативы.


- И в Москве продают, - механически пробормотал приезжий. - Уже давно.


- Удивительно, - Ганечкин вдруг загрустил, - просто удивительно.
В мире происходят грандиозные перемены, можно сказать,
передвигаются континенты, а мы живем ту, как робинзоны... Не с
кем даже обсудить прочитанную книгу.


- Послушайте, послушайте! - закричал приезжий. - Как вам вообще
могла прийти в голову такая идея? Это же патология, это же ни
на что не похоже!


- Ах, - вздохнул Ганечкин и посмотрел далеко в сторону, как будто
там расстилались поля и перелески одному ему видимой земли,
- разве вы не знаете, как часто хочется нам расстаться с
жизнью? Как остра бывает эта потребность: сейчас же, самую сию
минуту мигом прервать все мучения и опрокинуться в
бездонный покой! Посмотрите на людей: они хватаются за жизнь ради
бессмысленной привычки, ради самого хватательного рефлекса,
унаследованного от приматов, - тут он вскочил, выхватил с
полки книгу и прочитал: - «Практически овладеть смертью -
значит практически овладеть свободой. Тот, кто научился умирать,
разучился быть рабом». Так считает мой любимый Монтень.
Неужели вы будете спорить?


- Занятно, - процедил приезжий, - весьма занятно. Далеко пойдете
с такими рассуждениями.


- Трудно наложить на себя руки! - возбужденно выпалил Ганечкин. -
Животный страх, боязнь физической боли, социальные и
этические предрассудки... И потом инструментарий, всяческие
неизбежные приготовления. Так, например, огнестрельное оружие
доступно далеко не каждому, хотя и весьма благородно было бы
пустить себе пулю в висок, как военнослужащий или Маяковский.
Петля, бритва отталкивают своей искусственностью, а утопиться
или выброситься из окна - это, извините, вообще на любителя.


- Знаете, - вдруг ни с того ни с сего сказал приезжий, - у меня
один приятель под поезд попал. Встретил грудью электричку.


- Мужественный был человек, - мечтательно проговорил изобретатель.
- Я тоже с поездами в особых отношениях. Иногда вот стоишь
на платформе теплым летним вечером, накрапывает дождик,
грибами пахнет... Сверчки поют, рельсы поблескивают... Издалека
электричка: ту-у-у! ту-у-у! Подходишь к краю перрона, она
тебя фарами слепит. Чего, казалось бы, стоит сделать один
маленький шажок вперед, как сказано у классика: «Туда, туда, на
самую середину!» Но не могу. Так что ваш товарищ сильный
характер имел.


- Да нет, - глухо возразил приезжий, - это он по пьяни.


Вернулись в дом, открыли водку, консервы, нарезали колбасу.


- Ну что, - Ганечкин поднял стакан, - за успех науки?

- Будем здоровы, - ответил приезжий.

Водка кончилась быстро. Ганечкин еще бегал за самогоном, принес
помидоры и лук, пытался разобраться в конструкции цифрового
«Никона». Жара спадала, и дышалось уже легко. В комнате пахло
свежими овощами и чем-то таким, чего никогда не встретишь в
городе. Приезжий, долго и тяжело молчавший, опрокинул в рот
остатки самогона, зажевал луком и сказал:


- Я бы тоже сам... если честно... хоть сейчас. Просыпаешься утром,
и такая муть берет, что хоть вешайся. Как будто попал в
чужую страну без денег, без документов, без языка... Стоишь у
окна, глазами хлопаешь и ничего не можешь понять. Все чужое,
все чужие... Потом идешь, конечно, на работу, голова
проясняется, что-то делаешь, с кем-то беседуешь, шутишь... Вечером
поедешь, например, в клуб, покуришь чего-нибудь или
понюхаешь, и вообще хорошо. А наутро опять - такая досада! И так
каждый день. Ты понимаешь меня?

- Понимаю, - серьезно ответил Ганечкин.

- Как будто два человека во мне, - продолжал приезжий. - Одному
нужны деньги там, или женщина, или какие-нибудь там ночные
разговоры на кухне, а другому - черт его знает. Он, по-моему,
вообще здесь жить не хочет. Он нигде не хочет жить, его все
это сильно не устраивает.


- Вот как! А я думал, у таких, как вы, столичных, все хорошо.

- Лучше не бывает.

Он уронил голову на руки и неожиданно для себя, от жары и выпивки,
провалился в глубокий ослепительный сон. Ему привиделась
страна, где второй «он» чувствует себя дома, а вокруг нее
клубились туманы невыносимого стыда за то, что этот «он» мучится в
его теле, как запертый в чулане ребенок, плачет и зовет на
помощь, но никто его не слышит, никто не придет и не отопрет
дверь. Приезжий понял, что становится детоубийцей, и
проснулся. Прошел час, может быть, два или три. Ганечкин
протягивал ему мобильный телефон и теребил за плечо.


- Тут вам звонили... несколько раз... я не мог добудиться, и это...
- он повертел в руках серебристый коробок, - в общем, снял
трубку. Думаю, может, что-то срочное, по работе...

- И чего? - мертвым голосом спросил приезжий.

- Звонила женщина... сказала, что не желает вас больше видеть... в
чрезмерных выражениях изъяснялась.

- Бывает, - хмыкнул приезжий и протер глаза.

Ганечкин внезапно ожил и засуетился:

- М-мм... это... самый подходящий момент... я же чувствую... и
потом, не станет ли это лучшим выходом... поверьте, все работает
безукоризненно... притом, надо же когда-нибудь испытать,
составить техническую характеристику... провести, так сказать,
эксперимент, опыт... лучшего времени и не найти, покуда не
включился первобытный инстинкт самосохранения... я же
чувствую... храбрость и решительность самурая, путь белых
облаков... Вспомните вашего друга.


- Ну, раз так, - приезжий тяжело поднялся, покачиваясь, - чего
зря языком трепать.


На нетвердых ногах он вошел в сарай и захлопнул дверь прямо перед
носом изобретателя, заложив ее на щеколду. Сдернул с Машины
простыню и раздраженно ткнул шнур в розетку. Сбоку загорелась
красная лампочка. Затем подумал о тысячах людей, которые
могли бы купить себе легкую смерть на ближайшем углу по
кредитной карте в уличном автомате. Порадовался за них. Вздохнул о
ненаписанной статье, которую уже успел озаглавить. Положил
голову в круг - так, чтобы грубо намалеванная точка
приходилась строго напротив ушного отверстия. Прижал ладонь к
комнатному электрическому выключателю, который служил роковой
кнопкой, и принялся твердить про себя, как молитву:


- Diesel - Lotto - Omat, дерьмо турецкое... на t - Tigercat...
снова t - Turbo - Oxygen - Nike... уже было... Neckermann - это
каталог, Nuts - шоколадка... умирая, надо думать о
приятном... пусть будет Nuts - и всей ладонью надавил на
выключатель.

Затем второй раз.

Третий.

Распрямился и пнул Машину ногой. Красная лампочка погасла. Взвалил
на плечо тяжелый фотографический кофр, надел курортные, в
пол-лица, очки Gucci, аккуратно отворил дверь сарая и побрел
через поле в сторону железнодорожной станции. Сзади неслись
сдавленные рыдания Ганечкина:


- Живем здесь, как робинзоны... паршивого трансформатора достать
негде... что я вам, Кулибин, прости Господи?! У меня есть
список, что нужно купить в Москве, вернитесь, пожалуйста,
возьмите, а?..