Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

«Кто был мой отец?»,— спросил Эрик, выуживая из причудливой посудной
архитектуры грязный стакан и споласкивая его шипучей струёй из
крана. Он налил себе горьковатого испанского вина из бутылки.

«Ты получил деньги?»,— спросила мать. Каждый месяц она переводила
ему восемь тысяч долларов на два его банковских счёта: счёт для
коммунальных услуг и счёт для личных расходов, три с половиной
и четыре с половиной тысячи долларов соответственно. Каждый месяц
виртуальные деньги исправно поступали в виртуальные кошельки,
из одного отделения банка в другое. Последние пять лет это происходило
уже совершенно автоматически — и, тем не менее, мать всё равно
спрашивала каждый месяц, получил он деньги, или нет.

«Да»,— сказал Эрик,— «спасибо. Кто был мой отец, скажи мне, пожалуйста?».

«Никто»,— ответила мать, не отрываясь от каталога,— «а вот твоя
прабабка работала, между прочим, в полевом лазарете вместе с Клэр
Стобарт во время Первой Мировой войны, это я в последнем «Историческом
Вестнике» отыскала. Кстати»,— сказала она, поднимая голову,— «Как
твои дела? Ушёл Марио? Отлично. Ты не торопишься?».

«Я улетаю в Москву»,— сказал Эрик.

Мать удивлённо посмотрела на него.

«Надолго?»

«На две недели».

«А почему именно в Москву?»,— спросила мать, доливая себе виски
в стакан.

«В командировку»,— ответил Эрик.

«Ты работаешь?!»,— изумилась мать.

«Уже десять дней»,— ответил Эрик. «Я тебе рассказывал, ты просто
не помнишь».

«Так ты работаешь?..».

Реплика прозвучала разочарованно. Мать изогнула брови так, что
они переплелись у неё над переносицей замысловатым геральдическим
узлом. Первый раз за весь вечер она внимательно посмотрела на
Эрика. «Зачем? Где? Для чего? Что это ещё за причуды?»

Эрик объяснил. Он уже десять дней исправно ездил на работу в Общество
Содействия Укреплению Экономических Связей с Развивающимися Странами:
он решил основательно пересмотреть свою жизнь и начать её сначала.

Общество находилось в Квинсе, в шестиэтажном коричневом здании
бывшей швейной фабрики, построенном в конце пятидесятых годов
архитектором, который одно время, сразу после войны, работал ассистентом
в мастерской у Вальтера Гропиуса и «Тhе architects Collaborative»,
и которого Гропиус собственноручно выставил однажды за дверь по
причине настойчивого противодействия этого ассистента доктрине
неоклассицизма (дело дошло до того, что ассистент однажды остался
ночью в мастерской, намеренно внёс в некоторое эскизы Гропиуса
собственные поправки и пытался впоследствии, выворачиваясь из
рук своего руководителя (он даже поранил его подвернувшимся под
руку циркулем), доказать ему звеневшим на всю мастерскую фальцетом
всю тщетность и бесперспективность его художественной доктрины).
Странное дело, будучи выгнанным, ассистент немедленно перенял
воззрения отвергнутого мастера и первый же заказ, который ему
удалось получить (это было здание швейной фабрики), выполнил в
духе самой что ни на есть лапидарной геометрии — это было здание,
на фасаде которого серые ленточные окна перемежались с коричневыми
прослойками крашеного бетона, и над крышей которого торчали ржавые
железные штанги укреплённой здесь некогда и сорванной впоследствии
ураганом рекламы женского нижнего белья. До своей работы Эрик
сначала ехал довольно долго на метро, потом ещё две остановки
на автобусе — если шёл дождь или было лень идти пешком.

Общество занимало четыре кабинета на втором этаже этого здания.
Это было учреждение, находившееся в состоянии перманентного умирания.
Кабинет Эрика находился на третьем этаже, должность его называлась
«абстрактор» и в его задачу входило составление резюме различного
рода прессы по проблемам частного предпринимательства в странах
Третьего Мира. Это занятие называлось «мониторинг». Целыми днями
Эрик просиживал в небольшой — три на три метра — комнатке перед
компьютерным экраном, заваленный ворохами разнообразных журналов
и газет, делал вырезки, собирал их в папки, копировал, комбинировал,
помечал, составлял краткие сводки, комментировал и через некоторое
время обнаружил, что все остальные сотрудники, с которыми он успел
познакомиться, относятся к его должности с чрезвычайным почтением.
Этих сотрудников было трое: девятнадцатилетний Стив Парк, приезжавший
на работу в красном «Порше», носивший замысловатую африканскую
причёску и однажды страшно поругавшийся во время обеденного перерыва
со своей девушкой — увешанной серебряными черепами рослой, дебелой
и бледной сатанисткой; шестидесятипятилетний участник Вудстока
Норман Береговой и Нэнси Бокадис, сорокалетняя вдохновенно-деловитая
женщина с распущенными волосами, носившая украшенные национальными
орнаментами просто скроенные платья и развесившая по стенам своего
кабинета (она была бухгалтером) портреты Гердера, Руссо, Леви-Стросса
и Маргарет Мид. Напротив Эрика через стол сидела его помощница
Джейн, направленная на работу в Общество по программе внедрения
людей с нестандартной умственной ориентацией в сферу повседневной
производственной деятельности. Джейн была симпатичная молодая
женщина, она любила носить цветастые ситцевые платья, очки у неё
были в красной пластмассовой оправе. Эрик просил Джейн время от
времени скопировать для него ту или иную статью, отпечатать текст,
проверить принтер, сварить кофе — и Джейн всё это выполняла с
довольной улыбкой и с небольшими собственными комментариями вроде:
«принтер печатает как бог» и «в копировальном аппарате внутри
очень красиво». Иногда его материалы возвращались к нему с пометками:
«побольше мёртвых детей», например, или «самое время вспомнить
про напалм». В Обществе работали ещё несколько человек, с которыми
Эрик познакомиться сразу не успел. Приходить на работу нужно было
к восьми утра, уходить — в половине пятого. Владельцу Общества
было девяносто лет, он жил в Европе и встречался, как рассказывали
сотрудники, в разное время с Карлом Радеком и Леоном Гельфандом,
Львом Троцким и Людвигом Пенном, с Брежневым и Чаушеску, Арафатом
и Кадаффи, Хоннекером и Иди Амином. Его партнёр, как рассказывали
сотрудники, заморозил себя в таком же возрасте жидким азотом,
и теперь лежал в специальном хранилище в большой металлической
капсуле в калифорнийском подземелье.

После обеда его вызвал к себе начальник отдела кадров. Эрик спустился
на второй этаж и постучал в оклеенную белым пластиком дверь. «Хирам
Раппапорт» — было написано на табличке около двери, кабинет номер
28. Кабинет находился посередине длинного коридора, освещённого
то розоватыми, то зеленоватыми лампами дневного света. Эрик подождал
три секунды, надавил на ручку и вошёл. Начальника отдела кадров
он видел до этого всего один день, когда устраивался на работу.

Хирам Раппапорт стоял около окна с телефонной трубкой в руке,
молчал и тоскливо озирал окрестности. Напротив Общества была прачечная,
и сквозь большую витрину можно было увидеть иногда, как та или
иная хорошенькая девушка загружает в ландромат свои зефирные одежды.
Над крышей прачечной открывался вид на кирпичную фабрику по производству
бумажных носовых платков, из-за угла которой выглядывали несколько
жилых домов. Шёл дождь, на углу через дорогу узкое здание танцевальной
школы было втиснуто между облепленными вывесками зданиями гостиницы
и секс-шопа. Эрик подумал, что начальник отдела кадров, должно
быть, просто так держит около уха телефонную трубку, чтобы произвести
впечатление на новичка, но Хирам Раппапорт неожиданно сказал в
сторону прачечной «но кого это всё, в конечном счёте, может заинтересовать?»,
повернулся и положил трубку. Фраза, тем не менее, прозвучала невыносимо
фальшиво, и Эрик ещё раз усомнился в подлинности телефонного разговора.

Хирам Раппапорт был небольшим мужчиной лет пятидесяти с лишним,
в синих брюках, в белой с голубыми полосочками рубашке и в галстуке
василькового цвета, пришпиленном на груди к рубашке золотой булавкой
с миниатюрной клюшкой для гольфа посередине и парой разноцветных
мячиков по бокам, среди нескольких эмалевых травинок, имитирующих
лужайку. Его пиджак висел на спинке стула.

«Мы участвовали в подготовке кредита в целях юридического обеспечения
поддержки малого и среднего бизнеса в Кемеровской области»,— сказал
он без предисловия. «Садитесь»,— он пригаласительно протянул руку
в сторону пустоты в середине красного конторского кресла, стоящего
перед его столом. Они синхронно опустились, каждый на своё место.
«Вы в каком году уехали из России?»

В кабинете слегка пахло едой. На столике под лампой стояла полупрозрачная
пластмассовая коробочка, внутри которой угадывались расплывчатые
очертания продуктов: завёрнутых в туманно мерцавшую сквозь пластик
фольгу бутербродов с курицей и огурцом, домосделанных котлеток,
запакованного в целлофановую плёнку сыра и печенья в яркой жёлтой
упаковке. Рядом с коробочкой стоял пластмассовый стаканчик, внутри
которого виднелся обведённый белым кантом неподвижный овал недопитого
остывшего кофе.

«В восемьдесят девятом»,— ответил Эрик, хотя точно уже не помнил,
в каком именно году он уехал из России.

Начальник отдела кадров помолчал.

«Они мне пишут письма»,— сказал он в конце концов невесёлым тоном.
«Достоевский, слезинка ребёнка и всё такое прочее. Я в этом ничего
не понимаю. Я свой университет закончил тридцать лет назад, я,
естественно, читал Достоевского, но сейчас я уже ничего не помню».

В его голосе прозвучала нотка отчаяния.

«Большой был кредит?»,— вежливо спросил Эрик.

«Не в этом дело»,— поморщившись, ответил Хирам Раппапорт. Он мрачно
пожевал губами. Волосы у него на голове были тщательно уложены
вокруг плоской и покатой, покрытой веснушками лысины. На столе,
около чернильного прибора, стоял зелёный пластмассовый макет Статуи
Свободы с золотым факелом. Над столом висела фотография, на которой,
как показалось Эрику, был изображён недорогой мотель где-нибудь
в штате Южная Каролина. На другой фотографии начальник отдела
кадров был запечатлён рядом с президентом Туркмении и прижимал
к груди только что полученную в дар книгу стихов президента под
названием «Ты — туркмен». На третьей фотографии виднелся купол
вашингтонского Капитолия.

«Пятьдесят тысяч»,— сказал Хирам Раппапорт,— «но дело не только
в деньгах. Это был результат длительных переговоров»,— сказал
он, взглядывая на Эрика,— «с участием нескольких фирм, которые
проявили интерес и хотят в дальнейшем тоже с нами сотрудничать,
с привлечением государственных структур».

Он задумчиво помолчал и побарабанил пальцами по краю стола.

«Так вот, этот кредит у нас там застрял, в Москве»,— сказал он
через некоторое время.

«Я не уверен, что я вас правильно понимаю»,— неуверенно сказал
Эрик.— «Как застрял?»

«Сейчас объясню»,— сказал Хирам Раппапорт и помолчал ещё с полминуты.

«Там работает в Москве один молодой человек»,— сказал он, наконец,
глядя на Эрика слегка исподлобья и несколько настороженно.

Он гомосексуалист, подумал Эрик, заново разглядывая своего собеседника.
Тот, как флейта в футляр, входил плотно и без зазора в свой новый
облик. Эрик придирчиво проверял: теперь ему казалось, что жесты
у начальника отдела кадров женственные, и что руки он складывает
и пальцы переплетает каким-то особенно манерным способом.

«В банке»,— сказал начальник отдела кадров и спрятал руки под
стол,— «через который мы проводим наши денежные операции. Банк
«Доверие», вы, наверное, знаете».

Эрик кивнул. Банк «Доверие» попадался ему в русской периодической
печати.

«Это он деньги растратил?»,— спросил он на всякий случай.

«Скажем так»,— недовольным тоном ответил начальник отдела кадров,—
«он занимался этими деньгами». Он помолчал, обдумывая формулировку,
и, после некоторого размышления, слегка кивнул головой. «Да. Он
занимался этими деньгами».

Эрик и начальник отдела кадров посмотрели друг на друга исподлобья,
как два заговорщика.

«Вы понимаете»,— теперь начальник отдела кадров катал перед собой
тонкими пальцами по гладкой матовой поверхности стола крупную
чёрную сливу, которая, слегка прихрамывая, переваливалась с боку
на бок, и отражение этой сливы в столе, ещё более чёрное продолговатое
облачко, двигалось следом за сливой туда-сюда,— «внутри каждого
человека есть своего рода камень. В переносном смысле, конечно.
Духовная сердцевина. Внутри каждого человека есть что-то, что
нужно обработать, чему нужно придать законченную определённую
форму. Каждый человек — это своего рода строитель, каменщик. Он
должен этот камень обточить, обтесать. Чтобы вложить, впоследствии,
в здание общего дела. Это нелёгкое, кропотливое занятие. Это,
можно сказать, предназначение каждого разумного человека: вкладывать
всего себя в служение общему делу. Каждый человек строит своего
рода храм одновременно внутри себя и снаружи, личный и общественный.
Каждый стремится к совершенству».

Похожий на эту сливу, по крайней мере такой же чёрный камень —
и даже с таким же рыжевато-ржавым переливом на боку — Эрик видел
однажды в комнате для медитаций в Организации Объединенных Наций,
только тот камень был большой прямоугольный кусок неизвестного
Эрику тускло блестевшего минерала. Мать Эрика тогда познакомилась
с одним масоном, который тут же предложил Эрику вступить в масонскую
ложу. Эрик заинтересовался. Они встретились в Организации Объединённых
Наций и он рассказал Эрику, что это не камень, а кусок железной
руды, добытый и обработанный в Швеции и установленный прямо на
земле, символ нравственности. Этот знакомый был в ООН каким-то
чиновником, заведовал, кажется, Центральной Африкой, он заказал
матери рекламу какой-то небольшой страны. (Мать выполнила заказ
и страна получилась потерянным парадизом, а люди, её населявшие
— несчастными и обманутыми, обречёнными на вымирание, некурящими,
экологически сознательными, сексуально свободными и прогрессивно
мыслящими потенциальными вегетарианцами и пацифистами). Эрик был
свидетелем того, как этот человек пытался рассказывать его матери
об экономических проблемах стран Третьего Мира. Он был действительно
увлечён своим делом и рассказывал интересно, но карта мира в голове
у матери Эрика не имела ничего общего с обыкновенной географической
картой. Америк на этой карте, например, было три. Одна Америка,
Америка газет, книг, фильмов и телевизионных новостей, была неопределённой
конфигурации пятном канареечно-жёлтого цвета, похожим своими очертаниями
иногда на обрывок салатного листа, иногда на обрывок газетной
страницы, иногда на отражение кувшина в проточной воде. Она располагалась
где-то на краю серого изогнутого ромба, посередине которого стояла
похожая на массивное кожаное кресло Германия, над ней висела похожая
на огромную картину в золочёной барочной раме Франция, и на этой
картине была изображена в углу перламутрово-серая Фландрия. Синяя
Голландия висела как музейный термометр рядом с картиной, дальше
виднелось совершенно бесформенное зелёное пятно, которое называлось
Ньюфаундленд. Канада, Бразилия, Конго, Португалия, Польша, Япония
— были сложены аккуратными и мягкими слоистыми стопочками, будто
ковры в мебельном магазине. Россия была красная, расплескавшаяся
по сторонам, и к ней снизу было приделано чёрное колёсико Чёрного
моря. Восток был бледный, прозрачный и многоцветный, в его радужной
глубине маячил акварельный расплывчатый мираж Индонезии. Другая
Америка была страна, описанная Францем Кафкой в его романе «Америка»,
то есть страна, состоявшая в равной степени из гравюр, прилагательных
и переодетых прачками пражских суфражисток, то есть, в конечном
счёте, из воспоминаний. Она была совершенно круглая и возникала
у матери Эрика в голове всякий раз, когда она вспоминала своего
первого любовника в Нью-Йорке. Он был юрист и поэт-любитель, они
вдвоём однажды страшно напились китайской рисовой водки в Гринвич-Виллидже,
полночи проклинали Аллена Гинзберга и превозносили Каммингса,
и это был тот давний любовник и тот ночной Нью-Йорк — тёплый,
нежный и бесконечный, как свалившаяся на землю вселенная — из
которых на девять десятых и состояла её портативная вторая Америка.
Третья Америка помещалась на карте в самом низу, она была похожа
на нагретый солнцем асфальт, это была Америка исторического прошлого
и Америка исторического будущего, идеологический конструкт, мрачная
сказочная империя из модного детского фильма, и одновременно неопределённый
изменчивый прообраз возможного мирового государства из недочитанного
фантастического романа. Китай в голове у матери Эрика был ярко-жёлтым
лаковым новеньким венским платяным шкафом, одиноко стоявшим посередине
оклеенной пёстрыми золотисто-розовыми обоями, неярко освещённой
стены. «Я отлично всё понимаю»,— протестующе отгораживаясь от
своего собеседника ладонью, с преувеличенной категоричностью заявляла
мать, и всё время рассеянно пыталась рассортировать какие-то бумаги
на столе. В комнате для медитаций в ООН было необыкновенно тихо.
«Некоторые считают, что Вселенная состоит изо льда»,— негромко
сказал чиновник. «Согласно этой теории, космический лёд должен
быть чёрного цвета, он должен быть похож на уголь, только во много
раз твёрже». Над куском железной руды в стене было большое круглое
окно, витраж, такие окна Эрик встречал в средневековых европейских
соборах. Разглядывая окно, он почувствовал недостаток в пустынном
интерьере готической, громоздящейся друг на друга каменной резьбы,
статуэток святых, которые так увлечённо умел описывать Рёскин
— одинокое окно было похоже на разноцветное холодное солнце, освещающее
пустынный символический пейзаж, состоявший из ровных тусклых стен.
Они пили кофе тогда, держали в руках ребристые горячие пластмассовые
стаканчики, над которыми тихо поднимался ароматный пар: у Эрика
был кофе с ароматом зелёного банана, у его собеседника — с ванильным
ароматом. Знакомый матери спросил у Эрика: нет ли у него хорошего
приятеля, чёрного молодого человека с приличным образованием и
с положительным характером, им нужен новый президент в одну перспективную
центральноафриканскую республику. «Очень динамичное демократическое
государство»,— в голосе знакомого зазвучали вдохновенные ноты,—
«превосходная инфраструктура, многообещающая демографическая ситуация,
древняя культура». Эрик порекомендовал ему своего друга, теософа
и поэта из Гарлема, похожего одновременно на Майка Тайсона и на
русского философа Хомякова и недавно закончившего инженерный факультет
массачусетского технического университета. Потом они встречались
с этим человеком ещё несколько раз, потом этот знакомый куда-то
пропал, как и многие другие материнские знакомые.

Он, наверное, масон, наполовину вопросительно, наполовину утвердительно
подумал Эрик, заново разглядывая Хирама Раппапорта, как я сразу
не сообразил. Он масон и тот молодой человек в Москве тоже масон
и он, наверное, нарушил какую-нибудь священную масонскую тайну,
выдал какой-нибудь секрет или что-нибудь ещё в этом роде, и сейчас
этот человек — он настороженно посмотрел на начальника отдела
кадров — тоже предложит мне стать масоном.

«В конечном счёте»,— устало продолжил начальник отдела кадров,—
«речь идёт о бессмертии. О самом настоящем бессмертии».

Зеленоватые лампы дневного света освещали его невыразительное
плоское лицо, оно было серым на свету и фиолетовым в тени, и холодный
серый полдень окутывал его со всех сторон.

Он фанатик, торопливо поправил себя Эрик, он, должно быть, самый
настоящий религиозный фанатик, фундаменталист, сектант, ваххабит,
сикх, аттельбороист. Облик начальника отдела кадров снова стремительно
менялся, трансформировался, изо всех сил пытался соответствовать
выдвигавшимся друг из друга наподобие телескопической антенны
умозаключениям Эрика. Он пуританин, подумал Эрик, кабаллист, давидианец,
мунист, джонсист, апокалипсист, миллениарист, бостонианец, телемит,
зилот, флагеллант, духобор, пелагианец, скопец. В глазах у Хирама
Раппапорта вспыхнул на мгновение мрачный огонь, и его тонкие губы
окончательно слились в категоричную итоговую черту. Он может покончить
с собой, подумал Эрик, он может в любую минуту совершить ритуальное
самоубийство: сначала вырвать себе глаза, потом проткнуть указкой
уши, отрезать себе ножницами язык, сделать себе харакири, отпилить
себе руки и ноги, проглотить динамитную шашку, запить её бензином,
закурить и взорваться.

Хирам Раппапорт снова беззвучно пожевал губами. «Что вы думаете
о бессмертии?» — спросил он.

Эрик неосмотрительно решил, что это был риторический вопрос. Он
подождал, потом посмотрел на Хирама Раппапорта и увидел, что тот,
тем не менее, ждёт ответа.

Он маньяк, подумал Эрик, снова и опять по-другому приглядываясь
к начальнику отдела кадров, он самый настоящий маньяк. Сейчас
он вытащит из-под стола баллончик с усыпляющим газом, прыснет
мне в лицо, а потом закроет кабинет на ключ, дождётся, пока уйдут
все сотрудники Общества и находящегося на этом же этаже Районного
Экологического Комитета, разденет меня, привяжет к стулу, установит
перед стулом видеокамеру и начнёт меня пытать, мучить и истязать
разными изощрёнными способами, а потом соберёт мои разъятые члены
в чёрный мешок для мусора и выкинет где-нибудь на помойке или
— что скорее всего — сожжёт у себя дома в специальной, находящейся
в цементном подвале, печке, дым из которой проходит необходимую
фильтрацию, а золой удобрит свой садик перед домом и будет потом
сладострастно нюхать пропитавшиеся крематорным дымом ворсистые
жирные фильтры в одиночестве, в своём обставленном ампирной мебелью,
сумрачном, просторном кабинете и, возможно, слегка и с удовольствием
покряхтывая, ласкать сухой ладонью через брюки свои старческие
размякшие гениталии — и вспоминать выпускной вечер.

Эрик осторожно откашлялся.

«Я считаю»,— сказал он, осторожно заглядывая своему собеседнику
в глаза и приготовившись модифицировать свой ответ в зависимости
от выражения его лица,— «что бессмертие, в принципе, достижимо.
Чисто технологически».

«Все мы, если можно так выразиться, восходим по лестнице, все
мы стремимся к торжеству духа, и эта лестница, в принципе, может
быть бесконечной, поверьте мне»,— проникновенно ответил начальник
отдела кадров. «Это непростое занятие»,— убеждённо добавил он
после паузы.

Эрик увидел, что Хирам Раппапорт снова ждёт его реплики. Глаза
у начальника отдела кадров были маленькие, зелёные, круглые, с
маленькими чёрными зрачками, обведённые розовыми тугими веками.
Он, наверное, бессонницей страдает, подумал Эрик. Начальник отдела
кадров оставил сливу в покое, он сидел теперь, устало ссутулившись,
положив руки на стол, и смотрел на Эрика.

«Я понимаю»,— покорно ответил Эрик.

«Если кто-то сбивается с пути, ему необходимо помочь»,— сказал
Хирам Раппапорт. «Если один из строителей сбивается с пути, может
рухнуть весь дом».

Он снова настойчиво посмотрел на Эрика. Он, наверное, глава местной
мафии, подумал Эрик, вот кто он такой на самом деле. Он хочет
нанять меня в качестве хитмена, чтобы я поехал в Москву и разобрался
там с этим беспутным банковским операционистом, или кто он там
есть на самом деле. Сейчас он достанет из ящика стола футляр,
и в футляре, в синих мягких углублениях, будут лежать пистолет,
глушитель, запасная обойма и инструкция в специальном карманчике.
Я должен буду найти в Москве этого банкира, подумал Эрик, понаблюдать
за ним, выследить его, подойти к нему где-нибудь на лестничной
площадке или втиснуться следом за ним в лифт, вытащить пистолет
из-за пазухи, приставить его к голове этого несчастного идиота
и спросить его, что он думал, когда растрачивал доверенные ему
деньги.

«Я понимаю»,— ответил Эрик. Он постепенно пришёл к выводу, что
начальник отдела кадров превосходно, как переменная в уравнении,
подходил под любые его предположения.

Он почему-то вспомнил, как однажды, много лет назад, он был доставлен
в Германии в отделение полиции за употребление наркотиков. Тогда
от него тоже потребовали понимания. Они с полицейским остались
вдвоём в точно таком же кабинете. Полицейский был крупный мужчина
с рассыпчатой поджаристой внешностью только что вынутого из печки
кондитерского изделия. Он запер кабинет, сел за стол и прочитал
Эрику длинную лекцию о вреде наркотиков. Эрик хорошо помнил слова
полицейского. «Зачем вообще люди эту отраву принимают, хотел бы
я знать?» — риторически спрашивал полицейский с интонациями искреннего
удивления в голосе. Голос у него был хрипловатый, он как будто
размышлял вслух, делился своими размышлениями. Эрика тогда оштрафовали
на сто марок. «Особенно вы, молодёжь»,— говорил полицейский. Ему
было на вид лет тридцать. «Столько вокруг всего интересного. Реального,
я имею в виду. Это ведь какая-то духовная бедность — наркотики
принимать. Вы не находите? Чем, интересно, людей обыкновенная
действительность не устраивает?» — он, как гид в музее, пригласительно
оглядел свой кабинет: выкрашенные серой краской стены, лампы дневного
света и стеклянные перегородки — «Чего им ещё нужно?» За окном
тогда тоже шёл дождь, была ночь и между стволами придорожных деревьев
вспыхивали иногда отчётливые квадраты света.

«Вы не представляете, как легко в этом возрасте увлечься фальшивыми
ценностями!»,— воскликнул Хирам Раппапорт с неожиданной, как показалось
Эрику, завистью,— «Особенно в нестабильном обществе, где все критерии
размыты, где скепсис, материализм, фрустрация и резиньяция!»

Эрик увидел, что начальник отдела кадров — пожилой человек. Свежая
рубашка топорщилась под его широкими подтяжками, две прорезиненные
ленты плотно облегали мощный торс. Кожа Хирама Раппапорта была
темнее, чем у Эрика, веснушки сливались на тыльных, блестящих
сторонах ладоней, в небольшие пятна, складки собрались на шее,
над воротником рубашки, скулы тоже блестели, из ноздри выбивался
блестящий волосок.

«Я понимаю»,— снова сказал Эрик. Интонация у него была безнадёжная.

На столе стояли повёрнутые к Эрику тыльными плотными картонками
три фотографии в деревянных лакированных рамках. Эрик представил
себе жену Хирама Раппапорта, его детей, внуков. Сын Хирама Раппапорта
мог бы быть крупным загорелым мужчиной, юристом, специалистом
по пятой поправке, например, он мог бы преподавать в колледже
Вайнделла или Кремоны. Жена его могла бы быть крупная решительная
женщина с бесцветным перманентом, умеющая хорошо приготовить индейку
или испечь замечательные блины с бананами, корицей и ванильным
мороженым. Внук мог бы склеивать пластмассовые макеты самолётов
из наборов, и мог бы склеить таким образом, не без помощи деда,
уже пятнадцать штук. Эрик снова взглянул на начальника отдела
кадров. Хирам Раппапорт постучал плоским ногтем по пластиковой
папке. Он выпрямил спину и сидел теперь в своём кресле величественный,
как египетский фараон.

«Они пишут нам письма»,— сказал начальник отдела кадров и пододвинул
к Эрику папку с ксерокопиями внутри. «Я их прочитал, но ничего
не понимаю. Там какая-то русская белиберда: Достоевский, слезинка
ребёнка». Эрик испугался. Он подумал, что начальник отдела кадров
сейчас начнёт повторять всё сначала. «Я читал, конечно, Достоевского»,—
говорил Хирам Раппапорт, как ни в чём не бывало,— «когда в университете
учился, но сейчас я уже, естественно, ничего не помню, кроме того,
что там кто-то кого-то ударил гантелькой по голове — или что-то
ещё в этом роде». Эрик с испугом смотрел на него. «Там ещё много
всякого»,— сказал начальник отдела кадров, подталкивая папку жёлтым
пальцем. «Вы возьмите, почитайте их».

«Зачем?» — спросил Эрик.

«Мы хотим направить вас в Москву, разобраться с этим делом. Кредит
на пятьдесят тысяч, а возни с ним... Я не могу, сами понимаете,
рассчитывать только на тамошних людей, у них другая культура,
они всё видят по-другому. Мне нужна независимая точка зрения».

Эрик разочарованно взял папку и собрался уходить. Честно говоря,
устраиваясь на эту работу он совершенно не представлял себе, чем
ему придётся заниматься. Сесили рассказывала, что её брат работал
в подобном учреждении, и его отправили однажды в Кению, где он
провёл три года в качестве ассистента консультанта по проблемам
занятости населения и вернулся загорелый и страшно довольный.
Эрик думал, что он тоже будет рано или поздно откомандирован в
какую-нибудь экзотическую страну с красивой этнической архитектурой,
замысловатым прошлым и колоритным населением. Он полистал на досуге
«Нэйшнл Джиогрэфик» и решил, что неплохо было бы поехать в Бурунди
или в Йемен. Он сходил на выставку «Мир выделений: функции человеческого
тела», потому что решил, что с гигиеной в этих странах, наверное,
проблемы, которые не всегда заметишь на фотографиях или в кино,
и к которым лучше привыкнуть заранее. Выставка проходила в медицинском
музее и кроме неё он обнаружил там в постоянной экспозиции любопытные
и очень подробно исполненные восковые муляжи язв и ран. Накануне
он просидел в вагоне метро три остановки рядом с бродягой, запах
которого был своего рода ароматическим эквивалентом каталога этой
выставки, вышел только на четвёртой и в результате опоздал на
работу.

«Слушайте,— нерешительно сказал Хирам Раппапорт, когда Эрик уже
взялся за ручку двери и уже даже слегка надавил на неё и двинул
вовне,— вас можно попросить об одном одолжении?».

«Да, конечно»,— сказал Эрик. Начальник отдела кадров молчал. Эрик
закрыл дверь. Он подумал, что начальник отдела кадров предложит
ему сейчас сыграть партию в шахматы, вместе сходить в кино или
обменяться жёнами.

«Вы не могли бы мне кое-что привезти?» смущённо спросил Хирам
Раппапорт. «Мне говорили, что в России сейчас продаются очень
хорошие немецкие надгробные веночки — и очень недорого. Буквально
вот только что один знакомый приехал из Москвы и привёз. Он говорит,
они там продаются в центральном магазине, прямо неподалёку от
Красной площади, в отделе сувениров. Вы не могли бы мне привезти
три штуки? Сына свояченица разбилась недавно в автокатастрофе
вместе с двумя детьми, мне нужно у них могилку обновить. Привезёте?
Я вот тут записал. Модели называются «Хайнц» и «Лесная нимфа».

8.

Перед отъездом Эрик заглянул в справочник.

«Поражение России в Первой Мировой Войне», прочитал он, сидя у
себя в кабинете около стаканчика давно остывшего кофе с молоком,
«привело к захвату власти коммунистами и к созданию Союза Советских
Социалистических Республик. Жестокое правление Иосифа СТАЛИНА
(1924–53) окончательно укрепило — за счёт многих миллионов жизней
— доминирующее положение России в составе Советского Союза. На
протяжении последующих декад советская экономика и советское общество
находились в состоянии застоя, до тех пор, пока Михаил ГОРБАЧЁВ
(1985–91) не ввёл гласность (открытость) и перестройку (реструктуризацию)
в надежде обновить коммунизм. Его реформы вызвали к жизни необратимые
общественные процессы, которые в декабре 1991 года привели к расколу
СССР на 15 независимых республик. С этого момента Россия пытается
сформировать демократическое общество и рыночную экономику вместо
строжайшего экономического и политического контроля социалистического
периода. Расположение страны: Северная Азия (территория, находящаяся
к западу от Урала, включается иногда в состав Европы). Площадь:
17 075 200 кв. км., из них суши — 16,995,800 кв. км, воды — 79,400
кв. км. Климат: степной на юге страны, влажно-континентальный
на большей части территории европейской России, субарктический
в Сибири и тундровый в Заполярье. Ландшафт: широкая равнина с
невысокими холмами к западу от Урала, обширные хвойные леса и
тундра в Сибири, возвышенности и горы в южных регионах страны.
Природные ресурсы: газ, нефть, уголь, многие стратегически важные
минералы, лес. Население: 145 470 197 чел. (данные июля 2001 г.).
Годовой доход на душу населения: $7700 (данные 2000 г.). Динамика
роста совокупного общественного продукта: 6.3% (по оценкам 2000
г.). Средняя продолжительность жизни — 67,34 года. Внешний долг
— $163 млрд. (приблизительная оценка, данные 2000 г.). Экономическая
помощь — получатель: $8.523 млрд. (1995 г.). Основные импортёры:
Германия — 13%, Беларусь — 10.7%, Украина — 8.3%, США — 7.9%,
Казахстан — 4.6%, Италия — 3.8%. Основной источник героина и героинового
сырья».

Он отложил справочник и выглянул в окно. Напротив, в освещённом
пустынном помещении, студент, сидевший в синем пластмассовом кресле
перед шеренгой стиральных машин, склонился над своей книжкой,
пожилая женщина складывала свежевыстиранное постельное бельё в
проволочную магазинную корзину и на её белой футболке вспыхивали
разноцветные отблески телевизионной передачи.

Рядом с прачечной владелец магазина скобяных товаров, пожилой
смуглый иранец, возмущённо размахивая руками, рассказывал что-то
сонному полицейскому, а красавец вор стоял, упираясь кулаками
в крыло полицейской машины, и снисходительно улыбался. На тротуаре,
около входа в магазин, валялась на тёплом асфальте новенькая блестящая
монтировка с прицепленной к ней пёстрой этикеткой.

Из прачечной всегда пахло утренней речной свежестью и Эрик, проходя
мимо неё на остановку автобуса, всякий раз вспоминал свои давнишние
поездки на дачу: ночные, бесшумные, трепещущие, как листья на
ветру, вспышки длинных ветвистых молний над горизонтом, тихий
невидимый дождь, отдалённый запах дыма, торопливое бормотание
«Радио Люксембург» на сеновале, розовую утреннюю дымку, проколотую
неподвижной осокой, чёрные силуэты галок на высоких столбах скрыни
и арбузный запах влажной травы, лившийся через приоткрытую дверцу
чердака на сеновал — и во рту, если перевернуться на спину, придавливая
плечом колючий шелест и хруст, всплывает вкус жареного огородного
кабачка, съеденного за ужином, сладковатый, припахивающий дымом,
единственный в своём роде, который, если иметь в виду его химическую
составляющую, возможно, определяет, наподобие наркотика, нашу
жизнь подробнее и категоричнее, чем все прочитанные книги, вместе
взятые.

9.

«А твой хомячок?» — спросила мать.

«Я его Пьеру отдам»,— подумав, ответил Эрик.

«Господи»,— сказала мать разочарованно. «Если уж ты непременно
хочешь зря тратить время... Сказал бы мне, я бы тебе подыскала
что-нибудь стоящее. Зачем тебе работать? Объясни мне». Она отложила
в сторону конторскую папку с металлическими уголками и нетерпеливо
посмотрела на сына. «Тебе не хватает полутора тысяч долларов в
месяц? Двух? Трёх? Это не проблема».

«Дело не в деньгах»,— сказал Эрик.

«А в чём же ещё?» — неприязненно поинтересовалась мать. В её лице
сквозило предвкушение ответа, который она заранее предполагала
подвергнуть уничтожающей критике.

«Я хочу работать»,— сказал Эрик, всё более и более уверенно выговаривая
слова. Он почувствовал, что постепенно входит во вкус: когда он
произносил ту же самую реплику два дня назад, его собственная
интонация показалась ему абсолютно неправдоподобной. «Приносить
людям пользу»,— сказал он с незнакомой уверенностью.

В пятницу Эрик пригласил Сесили, Анджелу и Надю к себе на работу.
С Надей они не виделись уже два месяца, она пришла со своим новым
знакомым, студентом в клетчатой рубашке, Сесили уезжала в отпуск
в Таиланд, Анджела вступила в Независимую Партию Трудящихся и
принесла с собой несколько брошюр. Сначала они хотели пойти поужинать
в местный «Бургер Кинг», но потом Эрик сварил всем кофе и угостил
всех калифорнийским печеньем с изюмом и арахисом, и они засиделись
до вечера у него в кабинете. За окном над дальними трубами повисли
крупные звёзды, они беседовали о самосовершенствовании и Анджела
даже однажды засмеялась, когда Эрик рассказал новый анекдот про
неподотчётность глав крупных корпораций и их непосредственных
заместителей. Потом они разъехались по домам и Анджела, прощаясь
в вагоне метро, сказала ему, чтобы он звонил, Сесили сделала ему
комплимент по поводу его новой бейсболки, а новый надин приятель,
который действительно оказался выпускником Беркли и очень симпатичным
парнем, предложил Эрику как-нибудь встретиться и поговорить поподробнее
о современной пенитенциарной системе, об ответственности индивидуума
перед обществом, об условности индивидуальных представлений об
этой ответственности и об использовании репрессивным государственным
аппаратом этой глубоко укоренившейся в человеческом сознании условности.

«Ты наивный человек»,— сразу же ответила мать. «Пользу людям приносят
от силы пятнадцать процентов работающих на этой планете. Это не
так просто. Все остальные только морочат людям голову. Это во-первых.
Социал-демократы, борцы за права комаров и так далее. А во-вторых,
работа ужасна. Ты берёшься за работу, а когда отрываешься от неё,
оказывается, что жизнь прошла, что ты уже старый, что осталось
каких-нибудь десять лет и все они будут заняты, в основном, рассуждениями
о качестве медицинского обслуживания, о комфортабельных курортах
и о здоровом образе жизни. Как в том фильме, где Гарольд Ллойд
покупает зверинец. Зачем тебе это? Тебе не нужно работать. Брось
ты это дело».

В Америке мать сама работала всё время, не переставая, даже теперь
по бокам от неё лежали на диване какие-то распахнутые скоросшиватели
и мать, разговаривая с Эриком, что-то одновременно разглядывала
на упакованных в пластик страницах, сортировала какие-то чеки
и бумаги, что-то записывала время от времени в школьный блокнот
с пружинкой вместо корешка — полным ходом шла рекламная кампания
картонной тары для молока, и мать только что закончила создание
независимой инициативной экологической группы при одном из университетов,
которая, проведя соответствующее исследование, установила, что
молоко в пластмассовых бутылочках может отрицательно влиять на
наследственность и провоцировать некоторые редкие детские заболевания.
Договаривая сказанное, мать снова погрузилась в какие-то бумаги
и уже что-то помечала шариковой ручкой на хрустевшей под нажимом
странице. Эрик смотрел на неё и чувствовал себя в тупике.

«Где ты работаешь?» — спросила она, не отрываясь от калькулятора.

Эрик рассказал.

«Эти люди»,— сказала мать задумчиво,— «скоро будут судить тебя
за то, что ты нормальный человек: не калека, не умственно отсталый,
не идиот, не лунатик, за то, что ты живёшь в обыкновенной цивилизованной
стране. Они скоро будут судить тебя за роскошь твоей повседневной
жизни».

«Вот тут я бы с тобой поспорил,— сказал Эрик, вспоминая своих
девушек,— мне кажется, тебе не хватает коллективистского мышления.
Индивидуализм — это недостаток твоего поколения».

«Не только во дворце можно быть счастливым, и не обязательно в
хижине, вопреки всему, а можно и просто так, без особенной истерики,
в двухкомнатной квартире на Central Park West»,— сказала мать
рассеянно и не вполне попадая в нить разговора. Эрику показалось,
что она его не слушает, что она занята исключительно собственными
мыслями.

«Я хочу попробовать»,— упрямо ответил он.