В воздухе. Часть пятая
«У тебя отличный банк,— сказал Эрик Паше Попову, чувствуя себя
представителем вышестоящей организации — чувство было для него
новое и он пытался с ним на ходу осваиваться,— и блестящее будущее
впереди».
«Ты думаешь?».
Паша Попов покосился на Эрика, отвернулся и снова посмотрел на
дорогу.
Они опять ехали по Москве и за окном торопливо, со сбоями и повторами
— фасад, слэш, фасад, фасад, церковь, слэш, площадь, памятник,
слэш, универмаг, слэш, фасад — разворачивалась привычная панорама
старого и большого города. Мимо проскользнули нарядные зеркала
новостроек, украшенных затейливыми башенками, помесь дотошного
финского практицизма и витиеватой восточной религиозности.
Неожиданно справа открылась на мгновение просторная городская
панорама с раскалёнными железными крышами, с тенистыми ущельями
улиц и рельефной, педантично прорисованной вокруг каждого каменного
угла сероватой зеленью. Внизу виднелся наполненный белым блеском,
перечёркнутый мостом извив реки, над ним нависала колеблющаяся
в дрожащем воздухе клетчатая масса архитектуры, заляпанная там
и сям пронзительным церковным золотом и подвешенная к небу на
крестах и на шпилях сталинских небоскрёбов. Было видно, как по
мосту привычно бежит суставчатый голубой поезд метро и как такси
торопятся вдоль по плавно изогнутой набережной мимо большого серого
дома.
«Если только ты сумеешь ситуацией как следует воспользоваться»,—
туманно продолжил Эрик. Он и сам точно не представлял себе, что
именно он имел в виду.
«Да разве это важно?» — спросил Паша Попов.
Эрик покосился на него и снова отвернулся к окну.
5.
«Мне отчёт надо писать»,— сказал Эрик. И что самое главное, хотел
он добавить, мне нужно писать отчёт не столько про деньги, сколько
про твоё духовное самосовершенствование, про твои поиски самого
себя, про твоё восхождение по духовной лестнице, про вкладывание
твоего камня в здание общего дела. Он посмотрел на своего собеседника
и промолчал. Он вспомнил, что во время разговора с Хирамом Раппапортом
он представлял себе неизвестного работника московского банка совершенно
другим человеком. Эрик представлял его себе отдельно, фрагментами,
по частям, в ритме речи начальника отдела кадров, и теперь эти
фрагменты отчасти совпадали с обликом сидевшего напротив него
Паши Попова, но весь этот облик целиком был скроен иначе: увереннее,
чище, строже, совсем не так, как предполагал Эрик, слушая Хирама
Раппапорта — да и Паша Попов тоже основательно изменился. Он выглядел
старше своих лет. Письма, которые Хирам Раппапорт дал ему почитать,
были все тоже подписаны какой-то другой фамилией, то ли Бисквитов,
то ли Быстроватов.
«На чём мы остановились? — Задумчиво спросил Паша Попов самого
себя.— Ах, да. Так вот: подходит ко мне нищий в пельменной и говорит:
дай денег. А мне надоело, я каждый день слышу: дай денег, дай
денег! То есть буквально каждый Божий день, ты не поверишь!»
Теперь они сидели в китайском ресторане и завтрак постепенно становился
обедом. Ресторан назывался «У Ю». Паша Попов сидел за столом напротив
Эрика, между ними стояло множество тарелочек, мисочек на мармитах,
стаканов и бутылок. Пронзительно-розовые креветки рядком лежали
перед ним на большом блюде, украшенные пронзительно-зелёными пёрышками
лука, рядом стояла белая чашка с маслянистым соусом, от которой
в сторону Паши Попова тянулась по скатерти монохромная схема из
учебника астрономии: серый, со слегка расплывшимся краем кружочек
Солнца, дальше такой же, только поменьше, Юпитер, Сатурн, Уран,
Нептун, Плутон, Венера, Земля, Марс, Меркурий — вплоть до последнего
мельчайшего спутника на самом краю стола. Стол стоял в углу широкого
помещения, над столом на тёмно-розовой стене висела картина —
«Весенняя неразборчивость птиц приводит в негодование талантливого
агронома». Посетителей, кроме них, не было никого и одинокий официант-вьетнамец,
облокотившись о стойку, сосредоточенно выдавливал что-то длинным
жилистым пальцем из беззащитного портативного калькулятора. Свежие
полосы света, сваленные охапками на подоконниках приоткрытых окон,
упирались концами в круглые ножки кресел и столов. Доносилась
музыка — какой-то местный шлягер с остроумным текстом.
«Ну и он ещё, кроме того, молодой какой-то. То есть, я пригляделся
— молодой здоровый мужик, только небритый, грязный и в обтрёпках
каких-то. Ну, в-общем, как все они,— сказал Паша, разливая вино
по бокалам.— Думаю, может афганец? Но вроде здоровый, то есть
не калека никакой, ничего, руки-ноги целы и цвет лица тоже ничего,
рожа красная, одним словом. Ну я ему и говорю: ты, говорю, здоровый
мужик, иди работай. А он мне говорит: нет, говорит, я нищий. И
смотрит. Здоровенный такой бычара. Я говорю: слушай, говорю, вот
если ты меня сможешь убедить, что ты настоящий нищий, если ты
мне докажешь, что ты нищий, а не симулянт дешёвый, но только убедительно,
как полагается, чтобы я поверил — тогда куплю тебе тарелку пельменей
со сметаной».
Пятнадцать минут назад, по настоянию Паши Попова, они убрали с
крышки бачка в туалете по две линии кокаина. Эрик поначалу отчаянно
сопротивлялся, но потом дал себя уговорить: до этого он принял,
одну за другой, две капсулы женьшеня и они растворились в его
наполненном тягостной истомой теле совершенно бесследно, не оставив
по себе ничего, кроме некоторой неопределённой сонной нервозности,
похожей на дурное предчувствие. «Извини,— сказал Эрик и услышал
себя словно через наушники кавычек,— но я ничего не понимаю. При
чём тут этот нищий?.. Почему?.. Какое отношение он имеет?..».
В голове у него словно эмалированная миска катилась по металлическому
столу.
«Здесь, в Москве,— задумчиво сказал Паша Попов,— есть, между прочим,
прекрасные девушки. Я знаю одну — совершенно феноменальное существо.
Просто Мерилин Монро, если ей заплатить как следует. Рот — как
волшебная лампа Аладдина. Могу дать телефон. Как говорил какой-то
писатель: все мы — пригоршня праха и тень наша утром длиннее,
чем вечером, или что-то в этом роде. Острова в океане. И у неё
полно, между прочим, подружек. Кроме того, здесь по-прежнему великолепный
балет».
«Мне надо отчёт писать» — недовольно и настойчиво сказал Эрик.
Он почувствовал себя занудой, но он никак не мог понять, о чём
ему следует говорить со своим другом юности; иногда ему казалось,
что он обознался и что перед ним не Паша Попов а совершенно посторонний
человек, но потом он приглядывался и видел, как сквозь чужое взрослое
лицо проступали постепенно, одна за другой, отдельные знакомые
чёрточки.
«Да забудь ты об этом» — деловито попросил Паша Попов, вытирая
руки ломающейся на складках салфеткой. Он кинул салфетку на стол,
ловко выхватил из ведёрка бутылку и долил Эрику и себе. Лёд хрустнул,
бутылка поскользнулась и стукнулась горлышком о край. Паша Попов
жадно выпил. «Напишешь. Не это главное».
Они остановились возле какой-то гостиницы в центре города. Эрик
вышел из машины. Московские пространства и просторы тут же обступили
его со всех сторон, летний ветер дунул сладковатой гарью в лицо.
Паша Попов посмотрел на Эрика.
«А где твой багаж?! — спросил он.— Мы забыли твой багаж!!».
«У меня, вообще-то, нет багажа,— ответил Эрик почему-то извиняющимся
тоном и кивнул на свою лежавшую на заднем сиденье старую любимую
кожаную сумку с ручками, у которой молния уже начала отрываться
с одного конца.— Вот только сумка. Что ты там рассказывал?».
Паша Попов элегантно оттер Эрика от приоткрытой дверцы, подхватил
его сумку и они вдвоём разъяли надвое отшатнувшийся в глубины
отражённого неба уличный пейзаж и вошли в вестибюль гостиницы.
Интерьер вестибюля напомнил Эрику давешний магазин похоронных
принадлежностей. Увидев Эрика и Павла, девушка за гостиничной
стойкой приветственно улыбнулась. Они подошли поближе. Позади
неё, под доской с ключами, стояла небольшая новенькая иконка в
окладе из серебристого пластика — архангел Гавриил, похожий на
толстощёкого загорелого курортника с крыльями.
Временами Эрик представлял себе своё возвращение в Москву, но
он всегда представлял его себе по-другому. Он думал, что он подъедет
на такси к своему дому на улице Мира. Прежде, чем подняться домой,
подумал он, он заглянет сначала в булочную около подворотни. Он
представлял себе, что он купит пару булочек с изюмом. Булочки
будут ещё тёплые, будут пахнуть тестом и глазурью. Продавщица
будет прежняя, но булочная, скорее всего, будет отделана заново.
В булочной будет пахнуть ванилью и пирожные в витрине будут светиться,
как голограммы. Он подумал, что продавщица узнает его. Эта продавщица
работала в булочной, сколько он себя помнил, когда ему было пять
лет, ей, вероятно, было уже лет тридцать. Они поприветствуют друг
друга, думал он. Продавщица почти не постареет или, подумал он,
имеет шанс, по крайней мере в моём воображении, почти не постареть,
только кожа на щеках у неё сделается как-то по особенному прозрачной,
как это бывает у некоторых пожилых (он молниеносно посчитал про
себя, выходило, что продавщице должно быть уже под пятьдесят,
если не больше, почти как его матери) женщин, и морщины на лице
будут уже не те, которые можно разгладить за несколько часов косметических
процедур.
На лестнице будет так неожиданно прохладно и сумрачно, как бывало,
когда Эрик забегал туда вечером, двадцать лет назад, чтобы забраться
во время игры в прятки в углубление в стене позади мусоропровода,
где всегда стояла вытертая швабра, ведро с тряпкой и несколько
пустых бутылок, и где его почти никогда не находили, а если находили,
то он всегда успевал выскочить с другой стороны мусоропровода
и отпятнаться первым. Он остановится и посмотрит вверх, подумал
он, в проём между лестничными маршами, и лестница вся, всеми своими
тенями и светящимися квадратами, вдруг рухнет прямо в подставленную
нежную впадину его взгляда. Он почувствует прохладу ступеней и
стен, возможно, услышит со двора детские голоса, вызовет гулкий
лифт и поднимется на третий этаж. Он достанет из портфеля ключи
от московской квартиры — длинные, поцарапанные, с замысловатыми
бородками, по-особенному звякающие на металлическом колечке, выберет
нужный ключ и вставит его в замочную скважину.
Ключ сладко щёлкнет, поворачиваясь в замке, и этот знакомый щелчок
вдруг слабо и осторожно ущипнёт Эрика где-то внутри, в середине
тела. Ключ слегка скрежетнёт бородкой на повороте, замок щёлкнет
и дверь откроется. Эрик войдёт, закроет за собой дверь и остановится
в темноте.
Двенадцать лет назад темнота была другая. Эрик вспомнил, как двенадцать
лет назад он стоял в темноте с рюкзаком «Шевиньон» на плече, с
портфелем в одной руке и с пластиковым чемоданам у ног. Двенадцать
лет назад он нащупал замки и толкнул дверь. Дверь отворилась.
Он вышел на лестничный свет. Дверь захлопнулась и ключи поворчали
в замках. На кухонном столе остался лежать аккуратный конверт
с деньгами и инструкцией для Клавдии Витальевны, которая обещала
последить за квартирой.
Эрик подумал, что он будет стоять в тёмной прихожей и прислушиваться
в темноте, будто и в самом деле надеясь услышать с той стороны
двери свои собственные удаляющиеся шаги. Он снова вспомнил свой
вчерашний разговор с матерью и странное ощущение наполнило его
— он как будто исчез, словно растворился в окружающей темноте
и теперь смотрел сверху на воображаемый мир, словно гений без
определённого рода занятий, несомый вдохновением над миром, посередине
тщательной декадентской аллегории, выбирающий, где ему приземлиться.
Эрик постоял у стойки, заполнил стандартный гостиничный бланк,
зарегистрировался и получил ключ с привешенным к нему тяжёлым
металлическим и украшенным витиеватой чеканкой гостиничным рудиментом,
поблагодарил и обернулся.
«У тебя джет-лаг, наверное?» — спросил Паша Попов, участливо разглядывая
Эрика.
Эрик беспомощно посмотрел на двери лифтов.
«Да ладно,— сказал он,— ерунда».
6.
Они устроились за столиком в баре.
«Я тебе должен, кстати, сказать,— сказал Паша Попов задумчиво.—
Что я страшно благодарен Боровому. Помнишь Борового, Филиппа Аркадьевича?
Стукача? С кафедры марксизма-ленинизма?».
Эрик кивнул.
«Я ему страшно благодарен,— сказал Паша Попов.— Если бы не он,
я бы сейчас... Я, наверное, просто сторчался бы, просто помер
бы, наверное, от наркотиков. А зона из меня человека сделала,
это я тебе безо всяких шуток говорю. Это он сделал из меня человека,
в конечном счёте. Я ему действительно страшно благодарен, он меня
спас. Где он сейчас, кстати, ты не знаешь? Что с ним? Жив он вообще,
или нет?».
Эрик пожал плечами. Они заказали кофе и водки.
«Тебе, кстати не нужен врач? — Спросил Паша Попов.— Кожник?».
Эрик помотал головой. Они выпили.
«Очень хороший врач. Настоящий профессионал. Философ. Дело в том,
что у меня экзема началась. Вот, посмотри».
Официант расставил перед ними на столе накрытую салфеткой тарелку,
чашки с кофе, стаканы с водой, бутылку водки, рюмки, две хрустальные
миски с икрой и удалился, заталкивая двойное «спасибо» подбородком
за пазуху. Эрик вцепился зубами в бутерброд и попытался сделать
участливое лицо, хотя заранее знал, что ничего у него не выйдет:
его актёрские способности оставляли желать много лучшего. Мать
всегда так точно угадывала, когда он говорил ей неправду, что
он перестал обманывать её ещё задолго до того, как у него могли
появиться к этому хоть какие-нибудь значительные поводы. Один
раз он участвовал в Париже в самодеятельном спектакле. Это была
инсценировка «Анны Карениной», которая называлась «Подлинная история
Анны Карениной, согласно недавно обнаруженным дневникам Толстого».
Кроме Эрика в постановке участвовали местные банковские служащие,
страховые агенты и секретарши. Анну играла худая высоченная женщина,
коротко стриженая, с красными лаковыми губами и с распутными треугольными
глазами, одевшаяся по случаю спектакля «по-русски», то есть в
узкую леопардовую юбку и в короткую меховую шубку с пышным воротником.
Длинные каблуки её сапог с металлическими набойками на концах
оглушительно грохотали по гулкому паркету сцены. Эрик играл Облонского.
В роли Левина выступал гладко выбритый немолодой мужчина в очках,
служащий министерства иностранных дел, который отличался особенной
порывистостью и у которого всякий раз, когда он воздевал в пароксизме
радости или отчаяния руки, на запястье сверкали отделанные драгоценными
камнями массивные швейцарские часы. Постановщик спектакля действительно
слегка переписал роман и в конце выходило так, что Анна не бросалась
под поезд, а Вронский не уезжал на войну, и они жили долго и счастливо
по соседству с Левиным и Китти, что на сцене было представлено
в финальном акте при помощи двух столов, обставленных стульями
и разделённых глубоким прогалом черноты, за которыми, как на парадной
фотографии, восседали под музыку Чайковского два счастливых семейства,
а Эрик в обнимку с условной женой помещались над ними на ступеньках
шаткой, задрапированной для пущей театральности синим бархатом
стремянки, как олицетворение семейного согласия.
Паша Попов неторопливо расстегнул золотую с чёрным ониксом запонку,
загнул манжету, подтянул рукава рубашки и пиджака и показал Эрику
предплечье. Около сгиба, на тонкой коже, под которой угадывались
нежные голубые разветвления вен, виднелось большое, розовое, шелушащееся
пятно. Цвет сгущался к середине пятна, и в самом центре этого
голубовато-пунцового сгущения виднелась небольшая изогнувшаяся
червячком болячка с жёлтым полупрозрачным краем. Паша Попов осторожно
почесал ногтем пятно, сдул телесную шелуху на ковёр и опустил
рукав. Они выпили водки.
«По всему телу,— сказал Паша Попов, застёгивая манжету и осторожно
окуная, наконец, верхнюю губу в принесённый официантом кофе,—
везде: между ног, на спине, на шее. Он сказал, что это от денег.
Сказал, что это деньги на меня воздействуют, в конечном счёте.
Деньги, то есть власть, что означает — подсознательный страх смерти,
а подсознательный страх смерти это неправильная карма. Всё упирается
в карму, в конечном счёте».
«И что он тебе посоветовал?» — спросил Эрик и ему снова показалось,
что он уже заранее знает ответ.
«Он мне посоветовал очистить карму» — твёрдо ответил Паша Попов
и Эрик удовлетворённо кивнул.
«А ты лекарства не пробовал принимать? — осторожно поинтересовался
он.— Что-нибудь успокаивающее, например?».
«Ты не понимаешь,— с нетерпеливой интонацией неофита сказал Паша.—
Дело не в лекарствах. Деньги — это время. Время связано со смертью.
Деньги тоже связаны со смертью. Когда имеешь дело с деньгами,
начинаешь ко времени относиться по-другому, и к смерти тоже. Этот
врач говорит, что внутри каждого из нас есть свет, и что этот
свет проходит сквозь семь слоёв, которые соответствуют семи астральным
телам».
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
