Проза

• Часть 1.

Оппоненты римских историков заявляют, что все на самом деле было
по-другому. Рем в насмешку над братом перескочил через новые стены,
и Ромул в гневе убил его, воскликнув при этом: «Так да погибнет
всякий, кто перескочит через мои стены».

Как бы там ни было, но единственным властителем остался Ромул.
Новый город получил названье от имени своего основателя.

Воздав должное богам, Ромул созвал толпу на собрание.

— Приходите, сыны нового, молодого отечества. Я вам кое-кто приготовил!

Прошел слушок по народу, что будут раздавать подарки. Повалили
новые граждане, стали в очередь выстраиваться. Вышел Ромул на
середину с мешком. Там что-то глухо гремело. Все жадно напряглись.
Подались вперед.

— Выпивон,— понеслось чуть слышно,— Нет, украшения. Ишь, как брякает,—
беззвучно удивлялись другие.

Запустил Ромул руку в мешок и достал каменную табличку. В оглавлении
кто-то из полуграмотных прочитал по слогам: «за-ко-ны».

Толпа оторопела.

— Ничем, кроме законов, не могу я сплотить вас,— сказал Ромул,—
Кому не нравится, может спросить у моего братца, как я поступаю
с недовольными.

— Да мы сами тебя щас отправим за братцем,— понеслось вокруг.
Кто-то даже замахнулся на Ромула первой статьей налогового кодекса.

Так разрозненная толпа превратилась в сплоченный народ.

Ромул успел бежать. Он понимал, что для неотесанного люда законы
святы, когда есть власть. Поэтому Ромул пошил себе шевроны, галуны,
эполеты и много чего всякого, отличающего знатного барина от простого
холопа.

Ромул стал держаться более важно, говорил, растопыривая пальцы
в стороны. Он уже не пил из горла, не сморкался при всех на улице,
зажав одну ноздрю пальцем, не чесал прилюдно яйца, разговаривая
о делах государства. Кроме того, он обвешался золотыми цепями,
стал причесываться по утрам и мыть ноги на ночь. Более того, граждане
заметили как-то, что Ромул пошил себе костюм хорошего сукна, не
рыгал за столом. Так что подданые еще больше дивились и говорили:

— Барин-то наш поди еще и стишки про любов сочиняет.

Но тут они явно хватили. Не сочинял Ромул никакой литературы,
кроме законодательной.

Чем дольше народ смотрел на своего царя Ромула, тем более диву
давался, говоря меж собой: «во, мля, новая аристократия нарождается,
а говорят, что господа давно в Париже. Ну, погоди, ужо устроим
мы тебе борьбу труда и капитала».

Чтобы Ромула случаем не побили его беспокойные сограждане за выпендреж
и презрение к коллективу, он завел себе 12 не менее буйных помощников.
И назвал их «ликторами».

***

Город рос и расширялся, занимая укреплениями все новые и новые
места. Вообще-то укрепляли город больше в расчете на будущее многолюдство.
Многие кварталы представляли собой пустырь, где собиралась всяческая
шпана. Чтобы огромный город не пустовал, Ромул воспользовался
старой хитростью основателей городов: стал созывать всех, кому
надоел их прежний образ жизни, кому опостылели цари, кому нужна
была отдельная квартира, свобода и новая жена. В Рим от соседних
народов сразу же сбежались все, как говорит Тит Ливий: «жаждущие
перемен — свободные и рабы без разбора — и тем была заложена первая
основа великой мощи».

Когда о силах тревожиться было уже нечего, Ромул учредил сенат.
Чтобы в случае политических неудач можно было все свалить на него.
Избрали сто старейшин. Прозвали их Отцами. Потомство их получило
имя «патрициев». Все остальные сделались у них холопами — то есть
плебеями по-римски.

***

Теперь Рим стал так силен, что мог на равных воевать с любым из
соседних городов. Люди радовались, пили винцо, ковыряли пятерней
в носу, торговали, дрались, опохмелялись, спали до обеда, в общем,
вели себя свободно и непринужденно. Однако, некоторые из них стали
тосковать по вечерам. Пить-то можно было сколько угодно, а вот
по бабам ходить некуда.

Ромул, глядя на эти грустные попойки, думал примерно о том же:
срок этому могуществу — человеческий век. Риму позарез нужны роженицы,
то есть женщины. А их в городе мало и на потомство римляне надеяться
не могли. Брачных связей с соседями тоже не было. Ромул посовещался
с отцами и послал по окрестным племенам послов.

Приходят одни такие в соседний город, лыбу давят, на баб заглядываются
и говорят: хотим с вашими отцами за жисть покалякать. Поклоны
от наших графьев передать. Спросить кой-чаво.

Привели этих послов в государственное учреждение. Они встали,
ножку отставили и говорят:

— Отцы радетели, основатели и учредители счастия народного! Послали
нас к вам послами, чтобы мы объяснили вам, как тяжело складывается
у нас будущее Рима. Города, мол, как все прочее, родятся из самого
низменного, а потом уж те, кому помогою собственная доблесть и
боги, достигают великой силы и великой славы. Римляне хорошо знают,
что не без помощи богов родился их город и доблестью скуден не
будет. Так пусть не гнушаются люди с людьми мешать свою кровь
и род.

Переглянулись отцы и спрашивают:

— Чего с кем мешать? Вообще-то, мы и так никогда не смешиваем.
Пьем все в чистом виде. И вообще, че хотите-то от нас? Нация вы
новая как мы поглядим. Ясно выражаться еще не умеете. Но так и
быть, даем вам вторую попытку. Итак?

Тут выступил один из посольства:

— Короче я не Сократ, но попытаюсь донести до вас основную так
сказать мысль. Вы вино пьете?

Отцы переглянулись и дружно закивали.

— Дык, вот мы тоже пьем. А когда выпьете, то чего вам, например,
хочется?

Отцы тут загалдели:

— Чтобы спинку почесали! Рыбки соленой схрумкать! По бабам естессно
тянет!

— Ну вот, нас тоже тянет, а баб то и нету!

Отцы говорят:

— А мы-то тут причем?

— Ну как же? Это ж просто! Жениться мы хотим. Хотим, чтобы детишки
мал-мала бегали, чтобы носки нам стирали, чтобы завтрак, обед,
ужин готовили, чтобы там танец живота и все прочее смотреть. Телехвизоров-то
нету. Да и не скоро будут.

Тут до отцов доперло.

— Какой это такой танец живота? Чтобы наши дочери стирали ваши
вонючие носки? А внучата чтоб вам за пивом бегали?

Посольские насупились, покраснели.

— Да не бывать такому! — орали отцы. – Голь безродная, псы помойные!
Сами вы сукины дети и даже могила вас не исправит. И вообще, вам
надо презервативы бесплатно выдавать, такие, как вы, размножаться
вообще не должны.

В запальчивости хотели этих посольских даже побить, но вовремя
вспомнили о дипломатической неприкосновенности и отпустили, плюнув
им только вслед.

И так повсюду. Ни одно посольство нигде не нашло благосклонного
приема. Иным советовали нанять проституток. Другим тренировать
руки. Третьим использовать животных.

Римляне были тяжко оскорблены. Все говорили друг другу:

— Это что ж, значит, всем можно по бабам шляться, а нам нельзя,
что ли? У них, значит, танцы живота кажный вечер, а у нас что?
Кукишь иноземный? Мы ж не педики. Не извращенцы какие-нибудь.
Нам тоже хочется дедовскими методами размножаться.

Галдели они так галдели, и дело явно клонилось к насилию.

Ромул, тоже затаил неподъемную обиду на соседей. И стал усердно
готовить возмездие.

Вскоре объявили в Риме торжественные игры в честь Нептуна Конного.
Горожане назвали их Консуалиями.

Ромул собирает этих же послов и говорит им:

— Раз вы с бабами облажались — идите теперь в рекламные агенты.
То бишь, про праздник слышали? Идите туда, откель пришли, и зазывайте
на праздничное гуляние. Объясните, что у нас город новый, беспошлинной
торговли, низкие налоги и все такое. Не забудьте рассказать, что
будут всякие там фокусы-покусы, барышники это любят. Рулетка будет
и покерный салон, призы за стрельбы из лука и метания топора.
Мол, все настолько красиво и красочно и по такой дешевке — что
просто грех не пойти. Кто не придет — сам потом жалеть будет и
рвать себе волосья во всех местах. Уяснили?

Послы все тщательно записали, хоть и не знали грамоты, и пошли
снова соблазнять соседние народы.

***

Развлечений в древние века было не так много. Да еще многие соседи
попутали основание Рима с основанием Лас-Вегаса. Поэтому пришли
на праздник безбоязненно, с женами и дочерьми. Некоторые гости
хотели просто посмотреть новый город. Особо много народу пришло
из ближайших мест. Были там: ценинцы, крустуминцы, антемняне.
Все многочисленное племя сабинян явилось с детьми и женами. Их
гостеприимно приглашали в дома, наливали помногу, беседовали за
жисть, обсуждали курс акций и все такое. Так как женщин у римлян
не было, то на площадях устроили танец мужских ягодиц. Кто-то
из гостей спьяну ухмылялся, глядя на это, дородные матроны, конечно,
плевались в негодовании, дочки вроде тоже не одобряли, но так
незаметно для мамань стреляли глазками с интересом.

В общем, к вечеру все набрались основательно. И тут, когда подошло
время игр, которые заняли собою все помыслы и взоры, тут-то, как
было условлено, и случилось насилие. По знаку римские юноши бросились
похищать девиц. Хватали без разбора. Особо красивых приносили
в дома простолюдины, которым за это было заплачено. Одну из девиц,
самую красивую и привлекательную, похитили, как рассказывают,
люди некоего Талассия, и многие спрашивали, кому несут эту крошку,
а те, опасаясь потерять добычу, то и дело выкрикивали, что несут
ее Талассию; отсюда и происходит этот древнейший свадебный возглас.

Проснулись обманутые соседи поутру кто где: в канаве, на сеновале,
в бочке с рассолом и прочих неожиданных местах. Голова трещит,
глаза еле размыкаются, даже губы схватило, как при морозе: ни
слова не вымолвить, ни водички попить.

Гости вокруг себя руками шарят, а жен с дочерями найти не могут.
Правда, стоит сказать, что некоторых жен (особенно страшных и
кривоногих) гости потерять так и не смогли.

Похмельный страх вдруг полоснул по ранимым душам алкоголиков —
гостей Рима. Мир показался жестоким и черствым на ощупь, слишком
резким на свет. С проклятиями бежали они домой. Проклинали преступников,
поправших закон гостеприимства и собутыльства. Взывали к богам,
в чью честь они нажрались вусмерть.

У похищенных девиц тоже был некоторый шок. Но сам доблестный Ромул
общался с каждой в отдельности и объяснял, что горевать не стоит.
Какая, мол, разница, чьи носки стирать: отцовы или мужнины. Ноги
у всех мужиков воняют одинаково, в чем они (невесты) вскоре убедятся
самолично и, мол, поймут, что он, Ромул, их не обманывает. А еще
отец римской нации приводил в пример недавний праздник: отцы-то
ваши сами, мол, видели, как нажрались. Так какая вам разница,
с какими алкоголиками жить? Зато будут жить они в законном браке,
общим с мужьями будет у них имущество, гражданство. Можно будет
отбирать у мужей всю зарплату, и тратить ее на красивые шмотки
и духи. Можно будет разводить детей в доме, и получать от правительства
бесплатные молочные продукты. Можно будет пилить мужа с утра до
ночи и изводить его глупыми просьбами и советами. А с отцами –
попробуй так. Сразу оплеух навешают. Пусть, мол, невесты смягчат
свой гнев. А то все это может нехорошим закончиться. А тем, кому
жребий отдал их тела, пусть отдадут и свои души, чего мелочиться-то?

Невесты горевали, конечно. Глазки закатывали, вздыхали тайком,
пуговки на платьях боязливо теребили. Но слушали очень внимательно.
Особенно им понравилось то место, где Ромул помянул шмотки, зарплаты
и бесплатную помощь правительства.

Царь продолжал:

— Со временем из обиды часто родится привязанность, а мужья у
Вас будут тем лучшие, что каждый будет стараться не только исполнить
свои обязанности, но и успокоить тоску жены по родителям и отечеству.
(При этих словах кто-то загромыхал пустой посудой за стеной, послышался
мат, а потом лихое пение).

Потом присоединились к речам своего царя и новые мужья. Сколько
царская охрана не отгоняла их от двери, кому-то из них удалось
пролезть в окно. Глазки у них были пьяненько-слезливые, говорили
они вкрадчиво, обещали любовь до гроба (при этом почему-то хихикали
в кулачок) и страсть всамделишную, с бриллиантами. В этом месте
невест совсем повело. Они уши сразу растопырили, и римляне, не
долго думая, любовной лапши им сразу навешали килограммами. Так
у них слюбилось и зажилось помаленьку. Без бриллиантов пока что.

***

Похищенные уже совсем смягчились. Особенно те, для кого секс был
в новинку. А в это самое время их родители, облачившись в скорбные
одежды, сеяли смятение в городах слезами и упреками местным властям
и районным префектам. Отовсюду собирались они к царю сабинян Титу
Тацию. Имя его было в тех краях самым громким.

Негодующие разделились на два лагеря: первые были недовольны,
что у них украли жен и дочерей-красавиц, вторые (у которых жены
с дочерьми были страшными, как Годзилла ночью) негодовали, почему
у них ничего не пропало? Раз уж злодейство, так должно быть для
всех одинаково.

Особенно страдали племена ценинцев, крустуминцев, антемнян. Этим
трем народам казалось, что Таций с сабинянами слишком медлительны,
и они стали готовить войну сами. Однако, перед пылом и гневом
ценинцев недостаточно расторопны были даже крустуминцы с антемнянами,
и ценинский народ нападал на римские земли в одиночку. Шли они
беспорядочно, разоряли поля, глумились над ни в чем не повинными
животными, и тут ХРЯСЬ! — лоб в лоб встречают они Ромула с войском.

— Чегой-то вы творите безобразие на моих полях? — спросил Ромул.

— Дык, это, жены где наши? – ответили ценины, и друг дружку вперед
пихали.

— Какие жены? – удивился Ромул,— чьи? Наши жены — дома сидят,
а ваши где — я не знаю, я в ваш гарем не нанимался.

— Хорош дурака включать! – осмелели ценины,— Это наши жены и дочери
у вас сидят, возвращай их взад, или мы за себя не ручаемся!

— Ха-ха-ха! Все это враки. Если вы сейчас не пойдете искать своих
жен в другом месте, я начну зверствовать! И вообще, я вас впервые
вижу. Может, вы педики, и никаких жен у вас никогда и не было?

Не стерпели ценины такой обиды и как бросятся на римлян с мечами
наперевес. Но Ромул уже обучил своих людей знаменитой римской
фаланге. Сшиблись они, инда треск и вопль по земле римской пошел.
И ценины получили в тот день по мордам изрядно.

Царя ценинов вообще догнали и убили на фиг. Ромул снял с него
доспехи. А затем направил войско на город ценинов. Разорил его
слегка и поглумился немножко над теми, кто спрятаться не успел.

Возвратившись с победоносным войском, Ромул взошел на Капитолий.
Доспехи убитого неприятельского вождя развесил на остове, положил
их у священного для пастухов дуба. И тут же определил тут место
для храма Юпитера. К имени бога прибавил прозвание: «Юпитер Феретрийский».

— Юпитер,— сказал он,— Я, Ромул, победоносный царь, приношу тебе
царское это оружье и посвящаю тебе храм в пределах, которые только
что мысленно обозначил.

Тут все жрецы поперхнулись от неожиданности. Кто ж знает: чего
он там себе представил?

— А обозначил я дофига. Поэтому народ мой еще покарячится, чтобы
не изнывал от безделья.

Тут уж народ насторожился: чего он там, на холме орет?

— Да станет Храм вместилищем для тучных доспехов, какие будут
приносить вслед за мной, Первым, потомки, убивая неприятельских
царей и вождей.

Концовка всем очень понравилась, и народ зааплодировал от души.

***

Война с сабинянами из-за барышень пришла последней и оказалась
самой тяжелой. Сабиняне не стали пускать слюни и канючить, а основательно
подготовились к мордобою.

Начальником над одной римской крепостью был Спурий Тарпей. Царь
сабинян Таций подкупил золотом его дочь, чтобы она впустила воинов
в крепость (она как раз вышла за стену за водою для священнодействий).
Сабиняне, которых она впустила, умертвили ее, завалив щитами.
Пока они удерживали крепость, римское войско выстроилось по тревоге
на поле меж Палатинским и Капитолийскими

холмами. Сабинянское войско тоже вышло на битву.

С обеих сторон вожди повели войска в атаку. С сабинской — Меттий
Курций, с римской — Гостий Гостилий. Невзирая на невыгодную местность,
Гостий без страха и устали бился в первых рядах, воодушевляя при
этом своих:

— Мужи Рима! Терять нам нечего! Акромя своих жен. Вот до чего
женщины доводят!

Он бы еще сказал чего-нибудь ободряющего, но неожиданно получил
промеж ушей чем-то тяжелым. Строй римлян тут же дрогнул и подался.
Воины в беспорядке кинулись к старым воротам Палатина. Ромул,
влекомый толпою бегущих, поднял к небу свой щит и меч и возопил
к небесам:

— Юпитер! ЕПРСТ! Я ж повиновался твоим знамениям! И здесь, на
Палатине, заложил я первые камни города. Но сабиняне ценой преступления
завладели крепостью, теперь они с оружием в руках стремятся сюда.
Но хотя бы отсюда, е-мое, отец богов и людей, отрази ты врага.
А то ведь потом их не вытащишь из наших кабаков! Освободи римлян
от страха, останови постыдное бегство! А я обещаю тебе здесь храм
Юпитера Становителя, который для потомков будет напоминаньем о
том, как быстрою твоею помощью был спасен Рим,— и добавил при
этом Ромул много непечатных римских слов по поводу бегущих воинов.

Вознеся эту мольбу, Ромул как будто почувствовал, что его молитва
услышана, и снова завопил на всю округу:

— Здесь, римляне, Юпитер Всеблагой Величайший повелевает вам остановиться
и возобновить сражение!

И действительно. Все остановились. Заслушались, как виртуозно
кроет Ромул врагов нехорошими словами.

Ромул поспешил к передовым фалангам. С сабинской стороны первым
вышел Меттий Курций и рассеял потерявших строй римлян. Теперь
он был уже недалеко от ворот Палатина и громко кричал:

— Мы победили этих бабских похитителей, волков тряпошных! Вероломных
хозяев, малодушных противников, любителей порнухи и клубнички.
Знают они теперь, что одно дело девицам лапшу вешать, и совсем
другое — биться с мужами.

И при этом он сделал замысловатый знак руками.

Пока он так бахвалился, на него налетел Ромул с горсткою самых
дерзких юношей-приколистов. Меттий как раз был на коне. Ромул
поднял кобылке хвост, и она от неожиданности, подумала что сейчас
прямо на поле битвы над ней с особым цинизмом надругаются римляне.
Кобылка заржала и рванула прочь. Ромул с юношами побежали безобразничать
дальше. И все римское войско, воспламененное храбростью своего
царя, рассеяло противника. А кобылка, испуганная топотом многих
ног и шумом погони, понеслась не хуже Шумахера на гонках. Вместе
с ней Меттий влетел в болото. Все остановились и стали смотреть,
чем кончится болотная эпопея героя.

Меттию сабиняне кричали, чтобы он поскорее вылезал, делали даже
ободряющие знаки. Сочувствие толпы придало ему духу, и он решил
выбраться.

Посреди долины, разделяющей два холма, римляне и сабиняне вновь
сошлись в бою. Но перевес теперь оставался за римлянами.

Сабинские женщины, из-за которых и началась война, видя, как их
братья, отцы и мужья колют и пыряют друг друга чем ни попадя,
калечат и убивают, поняли вдруг, чем все обернется, если они потеряют
всех разом. Ни тебе мужей, ни пенсий.

Женщины распустили волосы (отчего стали еще страшнее), разорвали
одежды пониже талии, и, позабывши страх, отважно бросились прямо
под копья и стрелы наперерез бойцам, чтобы разнять два строя:

— Что же это вы удумали, ироды! Сами нажрались, детей нам наделали,
а теперь убивать дружка дружку? Без денех и пособий хотите нас
оставить? Слинять от нас на тот свет решили? Вот значит как?

Войска остановились.

— Да вы чего, дочурки? — заговорили в сабинянском строю,— Мы ж
вас освобождать пришли.

— Да? А детей нянчить, одевать, обувать, кормить — вы что ли потом
будете? Да вашей пенсии папаши, нам на помаду даже не хватит!
Если вы считаете, что не можете быть родственниками друг другу
— тогда мы сами уйдем от вас всех: е...итесь как хотите, нас не
ищите!

— Да они ж над вами глумятся! — вновь заговорили папаши.— Танец
живота заставляют показывать, спинку чесать, носки вонючие стирать!

— Да у них и носок-то нету! — захохотали женщины.— Не носят они!
Мы ж у них всю зарплату отбираем и себе шмотки прикупаем, а они
не то что носок, исподнего купить не могут!

Растроганы были не только воины такой речью, но и вожди. Все вдруг
смолкло и замерло. Даже птицы со смеху падали с неба. Потом вожди
вышли, чтобы заключить договор, и не просто примирились, но из
двух государств решили составить одно. Царствовать порешили сообща,
средоточьем всей власти сделали Рим. Так город удвоился, а чтобы
не обидно было и сабинянам, то по названию их города граждане
получили имя «квиритов».

Война, столь горестная, кончилась вдруг радостным миром. И в квартиры
к римским мужьям переехали их многочисленные родственники из сабинянской
провинции.

Оттого, замечает древний историк Тит Ливий: «сабинянки стали еще
дороже мужьям». А прежде всех — самому Ромулу.

Когда стали делить народ на тридцать курий, то куриям Ромул решил
дать имена сабинских женщин. Без сомнения, их было гораздо больше
тридцати, и по старшинству ли были выбраны из них те, кто передал
куриям свои имена, по достоинству ли, собственному либо мужей,
или по жребию, об этом преданье молчит. Но вся история Рима говорит
о том, что женщины стали просто исторической причиной всего происходящего
в государстве.

В ту же пору были составлены и три центурии всадников: Рамны,
названные так по Ромулу, Тиции — по Титу Тацию, и Луцеры, чье
имя, как и происхождение, остается темным.