Проза

Двое с рогами, торчащими врастопырку из жесткой шевелюры, стуча копытами как по паркету, привели Петровича в полутемный зал. Поставили напротив широченного стола на разлапистых ножках и отошли в темноту. Из-за стола на умершего Петровича смотрело четыре пары глаз. Петрович догадывался, что это черти. Он читал о них еще в детстве. И вот теперь, после смерти, убедился, что они действительно существуют. Первый черт придвинул к себе огромную папку, похожую на личное дело, открыл ее, полистал, хмыкнул, закрыл и повернулся к соседу:

— Ну, и зачем вы его привели?

— Наверху отказываются принимать,— ответил Второй, достал откуда-то из-под себя бумагу, указал на светящуюся в темноте резолюцию и снова спрятал документ.

Петровичу показалось что он успел различить слова: «В расселении отказать. Отдел небесных кадров, душевных и имущественных отношений».

Первый черт снова открыл папку, полистал подшитые фотографии, чему-то похихикал, рассматривая отдельные снимки, затем закрыл папку и уставился на Петровича:

— Что же нам с тобой делать-то, а?

Петрович молчал. Он понимал, что сейчас решается его дальнейшая судьба. Но необычность обстановки мешала ему сосредоточиться.

— Вызывайте представителей верхней канцелярии,— сказал Первый черт, дробно и деловито застучал нестриженными ногтями по столу.

Через минуту зала осветилась светом. За столом возле чертей проступили светлые силуэты ангелов с крыльями. Они вежливо со всеми поздоровались и даже помахали Петровичу крыльями.

— На кой вы нам его подбросили? — угрюмо спросил Первый черт и поморщился. Было видно что яркий свет его раздражает. Но вместо ответа ангелы обратились к Петровичу:

— Извините нас, мы понимаем, как вам сейчас нелегко. Но, поверьте, мы делаем все, что в наших силах. Мы уже ознакомились с вашим делом, и канцелярией было принято решение ввиду отсутствия каких-либо светлых заслуг — отказать вам в приеме. Теперь выясняется, что и адские бюрократы не хотят вас размещать.

— Сами вы бюрократы,— откликнулся Первый черт.— Завели волынку. Вам бы только крыльями хлопать и песни по ночам горланить. А мне, между прочим, по делам надо. Я и так две должности совмещаю, не считая общественно-полезных нагрузок.

— Ложитесь спать пораньше, а свой рогатый кочан прячьте под подушку,— вежливо ответили светлые существа.

Ангелы заглянули в дело.

— Ну вот, смотрите,— начал один из них,— В резолюции Ангела Хранителя сказано, что подсудимый добром не отличался, ничего хорошего не сделал для людей, деньги одалживал неохотно. Не женат, детей не имеет, на работе был серостью бессловесной. Спортом не занимался. И так далее. За что его, по-вашему, в рай-то?

— Ха-ха — сказал Первый черт, а Второй ему подхихикнул и передвинул дело Петровича на темную половину стола.

— А вот рапорт наших подстрекателей: подсудимый пакостей никому не делал, поскольку вел замкнутый образ жизни. Не пил, не курил, девушек не портил и не бросал, помер полным девственником. Не наш это клиент,— подытожил Первый черт.

Петрович молча оглядывал общество и думал о том, что раньше он абсолютно не так представлял себе небесный суд. Как он помнил, все описывалось в каких-то мрачно-восторженных тонах. А здесь, оказывается, тоже процветают делопроизводство и строгая отчетность.

— Но решать-то что-то надо, и прямо сейчас. Душа-то мается,— пропели Ангелы и все посмотрели на Петровича. Которому стало неловко за причиненные этому собранию некоторые неудобства.

— А вы что же это, совсем никакими пороками не наслаждались? — интимно спросил Первый черт у Петровича.

— Есть же такие заманчивые грехи,— он причмокнул и пукнул одновременно,— Девушки, например, вино, табак, наркотики, воровство калош из прихожей...— э-э, впрочем, калоши — это прошлый век. Ну а как насчет остального? Неужели ни капли в рот, ни сантиметра, так сказать, вглубь?

Первый черт пристально смотрел на Петровича и волнами веяло от него алкоголем, табаком и развратом. Петровичу опять сделалось неловко. Словно он чем-то подвел присутствующих и гнусно обманул их ожидания.

— Ладно,— сказали Ангелы,— то, что Петрович грехов не совершал — это всецело заслуга его Ангела Хранителя. Непонятно только, почему он и хорошего ничего никому и никогда не делал. Тут правильно все написано? — спросили Ангелы Петровича.

— Не знаю,— тихо сказал Петрович,— Я не читал, что там про меня написано.

— Вам и не положено,— глядя в бумаги, ответили Ангелы.

Первый черт скорчил страдальческую гримасу, прижал длинные уши и, обратясь к ангелам, попросил их выражать свое мнение по очереди:

— Вы как рот открываете, у меня такое ощущение будто я в стерео наушниках сижу.

Ангелы пропустили это замечание и снова заговорили синхронно:

— Придется заслушать свидетелей. Суд вызывает Ангела Хранителя.

С приходом нового свидетеля света в зале ощутимо прибавилось. Петрович заметил, как съежились тени. Он увидел, как по краям зала жмутся черти и старательно поджимают лапы и хвосты перед наступающей полосой света.

— Ваша заслуга неоспорима,— начали допрос ангелы,— но скажите, почему вы не подвигли подсудимого на совершение каких-нибудь благих, богоугодных дел?

Ангел Хранитель выступил вперед, поклонился и начал:

— Братья и сестры, черти и их отродья, достоуважаемый суд первой инстанции! Должен сознаться, что таких клиентов у меня еще не бывало. В том, что подсудимый не грешил, никакой моей заслуги нет. Он не жил, а просто существовал. Говоря по-землянски, ему все пофигу было.

— Попрошу не выражатся! — мелодично пропели Ангелы.

— Извините, но право слово, когда он был в детском возрасте, я думал он пить, курить начнет. Ну, как все, по примеру мальчишек со двора. Но он пить не мог, курить не хотел. Говорил, что скучно ему все это и денег жалко. Я первое время радовался. Стал приготовлять его на благие дела. Хотел научить его старушек через дорогу переводить, так он,— ангел тихо выругался,— первую же старушку забыл на середине оживленной автострады. Ее Ангелу Хранителю пришлось спасать свою бабусю от верной гибели. Все ангелы вокруг хохотали так, что отвлеклись от своих подопечных и стряслась грандиозная авария. Подсудимый вообще все забывал. Жениться забывал, приглашал девушек на свидание и засыпал дома на диване. Покупал им мороженое и съедал его по дороге. В общественных делах тоже никак себя не проявил. Я даже,— тьфу,— Ангел сплюнул,— достал он меня на фиг! Еле дождался, пока он помер. Мы со Смертью, на радостях аж...

— Суд не интересует, что вы там делали,— раздраженно прервали его Ангелы.

Черти понимающе ухмыльнулись, но промолчали.

— Суд вызывает чертей-подстрекателей.

Ангел хранитель пропал, снова сгустился сумрак и в расплывшееся темное пятно перед столом просочились мелкие черти.

— Мы его подстрекали, ваше злобство! — стали они наперебой оправдываться перед собранием,— со страшной силой и немыслимым коварством. Вот только один из наших рапортов. 12 мая 2000 года мы раззудили ночью сослуживицу подсудимого Валентину Ивановну Купцову. Нашептали ей всякого. Утром она подстергла его в безлюдной аллейке по дороге на работу и заявила, что он видный мужчина. Она, мол, знает, что он одинок, и готова согреть его перчик в своей топке и все такое. Облагородить, так сказать, его холостяцкое прозябание своими достоинствами. Но подсудимый...— черти замялись.

— Ну-ну-ну,— поторопил их нетерпеливо Первый. Ангелы во время рассказа попеременно краснели, отводили глаза и время от времени прикрывали уши крылышками.

— Подсудимый вырвался и побежал, продолжили черти.— На выходе из аллеи мы подставили ему подножку и он упал аккурат на жену своего директора Засулич Нину Павловну. Мы ее заранее сюда привели, в качестве, так сказать, запасного варианта. Лежа под ним, Засулич сказала ему: — Какой вы, однако, горячий и нетерпеливый, я давно подозревала в вас скрытый любовный фонтан. Сейчас, мол, вы так неосторожно содрогнули все мои глубины, что ее спасет только интимная встреча с подсудимым под звездной пеленой любовной ночи.

Из темных углов послышались смешки и шевеление.

— Тишина в преисподней! — рявкнул Первый.

— Но подсудимый до того растерялся, что обругал ее необъятной стервой и побежал на работу. Наскоро написал заявление об уходе и на следующий же день устроился на новое место.

Из темноты снова засмеялись. Не удержался и прыснул смешком Второй черт. Первый строго на него посмотрел и ехидно так поинтересовался:

— А не ты ли возглавляешь управление подстрекательско-свинских операций?

Второй черт мгновенно смолк. Смешки по темным углам также притихли.

— Так вот я думаю, что пора ставить вопрос о твоей компетенции. По-моему, ты не уделяешь должное внимание качественному производству свинских подлостей, а развратно-сексуальные операции у вас вообще поставлены бездарно.

Петрович почувствовал, что из-за него разгорается скандал. Мелькнула мысль, что если его оставят с чертями, то ему может не поздоровиться.

— О своих производственных проблемах вы поговорите потом,— синхронно встряли Ангелы. Сейчас необходимо решить: куда девать подсудимого?

Повисла тишина и Петрович снова стал объектом пристального разглядывания.

— Да, приходится признать, что в нашей практике такого еще не бывало,— заключил Первый черт.

— Но и сам по себе болтаться он не может и не имеет права.— Хором пропели Ангелы.

— Хотите что-нибудь сказать, подсудимый? — спросил Петровича Второй черт. Судя по тому, как он нетерпеливо дергал хвостом, ему хотелось поскорее закрыть заседание и нырнуть в темноту.

Петрович подумал немного и ответил в том духе, что не знает здешних законов и правил, а потому не может судить, насколько низко он пал в глазах достоуважаемого собрания. Но, безусловно, он рассчитывает на объективность и справедливость вершителей судеб.

— Твою мать! — протяжно и с досадой отреагировал Первый черт,— вот так всегда. Что при жизни — никакой, что в смерти. Подсудимый, вы, как педрилка молчаливая. Где мольбы? Где слезы и стенания? Где обещания исправиться и больше так не делать?

— Вы оказываете давление на подсудимого,— запротестовали Ангелы.

— Кто-нибудь выключит наконец этот стереоматюгальник! — Первый черт указал на Ангелов и злобно захлопал хвостом по полу.

— Может, дадим ему второй шанс? — осторожно предложил Второй.

— Небесная канцелярия не возражает,— пропели Ангелы и также синхронно, как и говорили, начертали в личном деле Петровича какую-то резолюцию.

— Тьфу-ты! — сплюнул Первый черт,— глаза б не видели...

Присутствующие сочли это за одобрение и Второй черт также поставил в бумагах размашистую подпись.

У Петровича потемнело в глазах. Душа сильно дернулась и потяжелела. Понеслась с дикой скоростью куда-то вбок и вниз. Потом он почувствовал чьи-то руки. Кто-то сильно и ритмично давил ему на грудь, мешая дышать. Вокруг стояла густая непроглядная темнота. Метался где-то над ним вихрь тревожных голосов. Петрович хотел закричать, чтобы его отпустили и дали, наконец, дышать. Но он словно забыл, как это делается. И тут Петровича ударил мощнейший электрический разряд. Он в миг почувствовал тяжесть своего тела, почувствовал дикое рвущее напряжение, с которым оно выгнулось. Ощутил затылком твердость асфальта и заорал.

— Убьете, бляди!

Сразу ударило солнце в глаза. Петрович сел и огляделся. Вокруг суетились врачи реанимации. Толпился и глазел уличный люд. Кто-то даже пил кофе и жевал хот-дог. Настроение у всех было любопытно-скучающее, словно Петрович не умирал только что у них на глазах, а давал уроки уличной клоунады. Частью толпу все же коснулась жалость, и какая-то старушка, всплакнув тихонько и перекрестясь, бросила Петровичу под ноги небольшую денежку.

— Уф! Кажись, вытащили,— устало произнес один из реаниматоров и вытер здоровой ручищей пот со лба.

Петрович встал и, пошатываясь побрел из круга. Народ с готовностью расступился.

— Куда же вы, больной? — понесся вдогонку женский голос.

Перович обернулся. К нему бежала медсестра.

— Это кто больной? — зло переспросил у нее Петрович,— Я больной? Сама ты больная! Что за народ! То грудь ручищами тискают, то в розетку норовят воткнуть. Вы б меня еще в сортир окунули!

Врачиха резко остановилась, словно пораженная:

— Это мы вам нашатырную ватку нюхать давали,— стала оправдываться медсестра, но потом неожиданно завелась, вспыхнула: — Ах вот вы как, больной, заговорили! Мы вас с того света вытащили — и вот благодарность!

Позади медсестры реаниматоры сворачивали оборудование и переносили его в машину.

— Знакомо это все, до ломоты в коленях! — вздохнул огромный врач.

Петрович ничего не ответил и побрел дальше. Медсестру позвали, карета реанимации скрипнула тормозами и зашелестела по мостовой.

Улица снова приняла привычно-суетливый вид. И на Петровича больше никто не обращал внимания.

Свернув на Тверскую, Петрович почувствовал, как потянуло по улице знакомым запахом шаурмы и хот-догов. Он остановился, взглянул на вечернее солнце, которое, казалось, снова проваливается от него навсегда и решился.

Еще неокрепшими руками, но преисполненный решимости, Петрович выхватил из-за пазухи кошелек, пересчитал деньги и облегченно вздохнул. Врачи не тронули его зарплату.

В первом же ларьке он отоварился водкой. И распил ее в ближайшей подворотне со случайными бомжами, которые прятались там от милицейского патруля.

— А не заняться ли женским полом? — подумал Николай Петрович, когда его душа уже с макушкой погрузилась в алкогольный туман.