Проза

• Начало.

Майкопская бригада

Нас привели в вагончик где-то на окраине Грозного. Здесь (почти что на переднем крае) жили разведчики из Майкопской бригады Министерства обороны.

После полутора месяцев боев она потеряла около девяноста процентов солдат и офицеров. Практически вся бригада полегла еще в первые дни штурма Грозного. Те, кто остался жив, только-только вышли из второго окружения и теперь выполняли отдельные боевые поручения командования.

К сожалению, за давностью лет я помню сегодня только имя лейтенанта Сергея Кравченко (Через несколько месяцев после нашего знакомства он погиб. Ему не дали ни одной медальки, даже не повысили в звании. А уже дома на него завели уголовное дело за потерю БМП).

Сергей общался с нами охотнее других офицеров. Был веселым и очень контактным парнем. Умел увлекательно рассказывать, без лишнего надрыва или цинизма, которым «страдают» практически все люди, прошедшие через войну. Кроме того, Кравчено всеми повадками и манерой разговора напоминал мне моего погибшего брата. И я все никак не мог отвязаться от мысли, что это он и есть. Что он не погиб в 1988 году, а просто попал в армию, воевал — и вот теперь мы встретились.

Сослуживцы звали Серегу Рембо. Комплекция у него была подходящая. Помимо этого он без промаха стрелял из всего, что стреляет. Прекрасно знал тактику боев в городе. Ни один военачальник не хотел отправляться в Грозный, если его не сопровождал Кравченко со своей командой. Я сам был свидетелем, как из-за него грызлись между собой командиры, которым в один и тот же день надо было выезжать в зону боев.

Приняв положенное внутрь, я поставил диктофон и стал записывать рассказ о гибели Майкопской бригады. Сейчас я уже жалею, что не сохранил эту пленку. Как и многое из того, что давали мне: данные радиоперехватов, списки погибших частей и подразделений. Круговерть в войне и в личной жизни сожрала все это без остатка.

Сергей рассказал, как они подходили к Грозному и, встретив линию обороны боевиков, развернулись для атаки. Как под ударами крупнокалиберного пулемета из захваченного танка выпрыгивали боевики, опасаясь, что танк не выдержит.

В Новый год они отправили первую колонну в Грозный. Как только техника втянулась в город, начался ад. Люди из резерва слышали по рации, как жгут боевые машины, как погибают под градом пуль пехотинцы. Командир бригады погиб в первые минуты боя. Торопясь на помощь к своим, майкопцы снарядили вторую колонну. Кто-то из оставшихся в живых от первой колонны вел резерв по радио. Но боевики перегруппировались, и вторая колонна также была разгромлена.

Проезжая мимо высотки, вздыбилась от мощного взрыва первая БМП, и солдаты градом посыпались с брони. Во вторую машину с верхних этажей попала граната. В самую гущу спецназовцев из Бердска. Одного из них, с оторванными ногами, швырнуло на середину дороги. Он сорвал автомат и начал стрелять по окнам. Ответным огнем из жилого дома его буквально размазало по асфальту. Колонну обстреливали со всех сторон. Гранатометный огонь достигал такой плотности, что бронетехника вспыхивала одна за другой. На каждую машину приходилось по пять-шесть попаданий из гранатомета. Нещадно рвался боеприпас в танках, добавляя свою толику смерти в гибнущую колонну. Башни танков вырывало, и они перелетали через пятиэтажные дома. Танковая корма из толстенной брони разрывалась, как консервная банка.

Сергей командовал третьей машиной. Водитель по счастью оказался виртуозом. Каким-то чудом он успевал уворачиваться от летящих в машину гранат и объезжать горящую бронетехнику, находя немыслимые лазейки.

Буквально каждое окно в высотных домах по обе стороны несло смерть. Необученная пехота погибала подразделениями. Сергей откинул люк, вытащил руку с автоматом и поливал по окнам длинными очередями, успевая при этом курить и менять пустые магазины. На панели загорелась лампочка: признак того, что открылась дверь десанта. Молодой солдатик, держась за дверь, кричал: «возьмите меня, подождите».

Ему крикнули: «прыгай!» Он сделал рывок, но неожиданно обмяк и упал. Пуля пробила ему голову.

Не зная города, не имея карт, они блуждали по улицам, как и десятки подразделений, пытаясь выйти из-под огня. Но буквально каждый дом, каждый двор встречал их стрельбой.

Наконец им удалось собраться на вокзале. Этот момент можно вспомнить по газетным публикациям. Именно здесь они попали в плотное кольцо окружения и отбивались из последних сил.

С каждым часом раненых и убитых становилось все больше и больше. Все медикаменты были уже истрачены. Многие умирали от потери крови. Разбить кольцо окружения попытались десантники. Они шли к вокзалу по железнодорожным путям. Но попали под ураганный огонь. У бронетехники на рельсах стали слетать гусеницы. Десантники были вынуждены отступить. На окруженных по рации боевиков вышел известный депутат и правозащитник Ковалев. Он предложил майкопцам сдаться. Об этом не могло быть и речи. Но решили потянуть время. Пока переговорщик обсуждал условия сдачи, все оставшиеся на ногах бешено готовились к прорыву из окружения. Чинили технику, составляли экипажи, заряжали магазины. Они уже поняли, что все армейские частоты боевики прослушивают и вовремя предпринимают контрмеры. Не зная города, чтобы как-то объясняться со своими, военные вынуждены были давать по рации точные ориентиры, детально описывать место, где они находятся. Боевики успевали понять, о чем речь, и устраивали засады. Сами они пользовались коротковолновыми рациями уоки-токи (каких у военных, понятно, не было), постоянно меняли частоту (чтобы отследить ее, нужна специальная аппаратура) и разговаривали по-чеченски (языка, понятно, никто из военных не знал).

Майкопцы договорились о командах по радио. Выходило так: если звучит «на хуй!» — это означает «вперед», «в пизду!» — «на лево», «к ебеням!» — «направо», и так далее. Как потом оказалось, именно это спасло им жизнь. Зная примерное направление выезда из города, три БМП прорвали кольцо окружения и снова стали плутать по улицам. Шли на максимальной скорости. Наглухо задраенными. По встречным боевикам не стреляли. И те принимали их за своих, весело приветствуя машины поднятым оружием. Проскочили какую-то площадь (возможно, перед дворцом президента Дудаева), где возле костров сидели группки боевиков. Опять возгласы приветствия. Заскочили в сады. Деревья падали под напором брони. Команды по радио — только кодовым матом. Но посторонний ничего понять не мог: ни кто двигается, ни куда двигается.

Выскочили из сада — и сразу полетели в Сунжу. Несколько секунд полета, и экипажи БМП увидели в триплексы плеск мутной волны.

БМП — машина плавучая. Но ее надо специально готовить. Способностей этих БМП хватило на то, чтобы не утонуть сразу. Все успели выскочить и вплавь добраться до другого берега. Кто-то из солдат забыл в машине автомат. Сергей спросил: — Где оружие?

— В десанте осталось.

Машина уже уходила под воду.

— Ныряй, бля, и достань оружие! А то я тебя сам укокошу.

Солдат нырнул (это в декабре! В бушлате!), достал автомат и поплыл за остальными к берегу.

На их счастье, плутать им пришлось недолго. Навстречу попались подразделения волгоградцев под командованием генерала Рохлина. Им дали сухую одежду, патронов, накормили и даже отдали БМП взамен утопленных. Честно сказать, дальше я уже помню сбивчиво, что рассказывал Сергей.

Они снова пошли в Грозный вместе с рохлинцами. Опять попали в окружение. Сергей работал снайпером. Потом история с БМП и окружением повторилась точь-в-точь, словно судьба играючи прокрутила полюбившийся ролик. Опять прорыв. Команды в эфире — только матом. Те же сады, знакомый полет и купание в Сунже. Все так же благополучно выбрались. Встретили новые подразделения, шедшие к Грозному.

— И вот мы встретились здесь с вами, в этом вагоне,— заключил Сергей.— В Москве что говорят о нашей войне?

В голове у меня все смешалось от такого потока информации. Все это так разнилось с той информацией, которую мы получали дома. Здесь был настоящий кошмар. В Москве трагедия замалчивалась. Масштабы войны, потери среди военных и гражданских всячески сглаживались.

— Ни хрена не знают в этой Москве ни о чем,— ответил я.— Всем все равно. Новогодние праздники, гулянки. Что здесь происходит — мало кого волнует.

Офицеры оживились:

— Что, правда, всем начхать?

— Ну, я не видел, по крайней мере, чтобы кто-то бегал по Москве с озабоченным видом. Так, балагурят чего-то по телеку, но ведь никто ж и не знает, чем тут все обернулось. Ваши генералы все скрывают.

— М-да, скоты,— заключили военные.

Мы выпили.

— А сейчас чем занимаетесь? — Спросил я.

— Трупы собираем. Своих. Они ведь до сих пор лежат на этих улицах.

— Остальные как воюют? Я видел много подразделений Внутренних войск. Снуют по дорогам, как заводные зайцы с ключиком в заднице.

— От этих вояк мы вообще офигеваем!

— А чего такое?

— Если наши солдатики займут какой-нибудь магазин или палатку, то сразу продукты ищут, пожрать чего. Тут кока-колу ящиками таскали. Я вон даже в одной аптеке нашел несколько коробок женьшеня в капсулах. Очень вкусно.

— А Ввэшники чего?

— Они сразу телевизоры, видики, бля, пиздят. Короче, грабежом занимаются. Охренели совсем. Ковры таскают, технику, сервизы, ни чем, бля, не гнушаются. А как воевать — то хер кого из них найдешь. Они, мол, всегда в прикрытии должны стоять. Ты еще увидишь тут жопу в алмазах или небо — как тебе нравится — и сам все поймешь.

Теперь пришла наша очередь рассказывать: как жизнь в Москве? Какие там порядки, как нам работается журналистами, видим ли мы этих гребаных правителей? Скакали с темы на тему, разбавляли водку трофейным Женьшенем и травили анекдоты.

Я приехал на войну в бронежилете. Офицеры стали хохмить, предлагая испытать его на прочность.

— Давай пальнем! В редакции героем станешь! — смеялись они.

— А вдруг пробьет? Хрен я потом расскажу о вас в Москве.

— Ну, тогда сними, а мы по нему пальнем.

— А если опять же пробьет? Меня тогда спросят, а ты почему живой? Бронежилет на вытянутых руках носил?

— А вообще, хреновый у тебя броник,— сказал Сергей.

— Какой дали,— говорю.

— Так он не твой? Надо тебе другой подыскать. Более прочный.

— Давай,— соглашаюсь я.

Мы договорились, что завтра они возьмут нас с собой в Грозный. Собирать убитых. Там же мы сможем повидать тех, кто сидит сейчас на передовой.

Трещали в печке поленья. Молодой солдат, чумазый, в оборванной форме, присматривал за огнем и поминутно клевал носом. Ворочаясь под бушлатом, я прокручивал в голове услышанное. Представлял себе, как бы я себя повел, если бы оказался в этом котле. Думал, что ожидает нас завтра. И, честно говоря, мне хотелось, чтобы завтра не наступило никогда. Над вагончиком прокатывалась туда-сюда волнами артиллерийская канонада, и пулеметные очереди с треском распарывали ночь.

Грозный форева

Утром на двух БМП и одном УРАЛе наша маленькая ватага покатила в Грозный. Грохот взрывов и выстрелов не прекращался ни на минуту. Мы с напарником стали уже привыкать к этим звукам.

В одном из переулков, не доезжая сотни метров до перекрестка, бронегруппа остановилась. Из-за домов слышались звуки боя. Рядом с нами оказался окопчик, в котором тупо ходил кругами всеми покинутый часовой. В отличие от остальных бойцов, чумазых, одетых как попало, этот был в шинели, автомат держал за спиной, вверх торчал штык-нож. Ни дать, ни взять — часовой военного продовольственного склада из мирной глубинки. Наши спутники попрыгали с брони. Нам с фотографом приказали остаться. БМП сразу же разъехались по разным сторонам улицы и изготовились к бою. Как дурак, я сидел на башне БМП, точно одинокий тополь на плющихе, и глазел по сторонам. Мой одиночный идиотизм не мог мне подсказать, что я выгляжу великолепной мишенью.

Кравченко с группой побежал к часовому спросить про обстановку. Но он только руками развел и снова, как заводной, заходил кругами. Группа разделилась и нырнула в соседний двор. Они хотели выйти на другую сторону перекрестка дворами.

Я проводил взглядом убегающую в развалины группу Кравченко. Потом принялся изучать окрестности.

Тут я буквально почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я огляделся. Никого. Часовой все так же ходит кругами. Взгляд заскользил по крышам, и на одной из них я увидел снайпера. Он смотрел на меня в оптический прицел. Размышляя о том, чей это может быть снайпер, я достал из кармана сигарету, закурил, выпустил дым и помахал ему рукой. Он отвлекся от окуляра, помахал мне в ответ и снова припал к оптическому прицелу.

Интересно, чей это стрелок? — Подумал я. Наш или боевик? Я снова посмотрел на снайпера. Он по-прежнему изучал меня в окуляр.

Ну фигли с ним сделаешь? Если это боевик, то мне все равно кранты. Я уже от него никуда не денусь. Если наш, то пусть разглядывает — мне не жалко. Надо, наверное, не показывать виду, что ты его боишься. Я демонстративно отвернулся от него, точно он меня больше не интересовал, и стал разглядывать другие крыши. Наконец из двора показалась наша группа. Я хотел крикнуть, что на крыше снайпер, но когда посмотрел в его сторону, крыша была уже пуста.

Кравченко энергично замахал нам рукой, чтобы мы бежали к нему. БМП устремилась по улице следом. Мы выскочили на перекресток, свернули вправо, и я оторопел. Через каждые двадцать-тридцать метров стояли остовы сгоревших танков и БМП. Башни танков валялись чуть ли не в ста метрах от корпуса. И трупы, трупы, трупы. Везде. Невозможно шагу ступить, чтобы не наткнуться на убитого. Мы стремглав бежали вдоль улицы. БМП вышла на середину и развернула ствол в сторону кирпичного забора. За ним находился какой-то завод. И там как раз шла отчаянная перестрелка.

— Бегом,— крикнул Кравченко.— Не останавливаться! Держаться за БМП!

Мы рванули по улице что есть мочи. И тут я понял, какой я богохульник. Я молился Богу вперемешку с матом. Над головой то и дело слышался посвист пуль.

— Стой! — закричал мне Кравченко и показал на солдата. Пуля угодила ему точно в лицо. Он лежал на спине, раскинув руки. На нем был новенький бронежилет.

— Скорее снимай, я подожду,— он присел рядом с автоматом на изготовку.

— Что снимать? — Я стоял, как дурак, разводя руками.

— Бронежилет, идиот, снимай.

— Я, я, я не могу,— в груди у меня все сжалось от страха.

— Вот бля! Бежим тогда, нехуй тут околачиваться,— крикнул Сергей, и мы снова рванули по улице. По стенам домов лупили шальные пули.

Мы подбежали к пролому в кирпичном заборе. Здесь уже притаились на корточках офицеры из нашей группы. За забором бешено вертелась перестрелка. Ухали взрывы гранат.

— Кто там? — Спросил я.

— Хер его знает,— ответили мне.— Иди, спроси, мы, так и быть, подождем,— хихикнули офицеры.

— Ага, если че, зови на помощь,— добавил кто-то из них.

Я промолчал.

— Раз не хочешь идти,— продолжил офицер-приколист,— тогда надо туда ебнуть. А потом посмотрим, что случится.

Он уже достал гранату, как тут из подъезда позади нас выскочила группа в грязно-белом ментовском камуфляже и сферических касках.

— Не стреляйте,— заорали они,— там наши духов по заводу гоняют.

— Вы кто?

— Мы из Софринской бригады.

— Тут ваши земляки из Москвы,— показал на нас Сергей.

Но нашим подмосковным софринцам было по хер. Они на нас глянули мельком и стали обсуждать что-то с офицерами.

Обстановка оказалась сумбурной. Как таковой линии фронта не было. Бои шли повсюду. Зачастую один дом или двор принадлежали федералам, а соседний — боевикам. Мы оказались примерно между двумя зонами, которые контролировали боевики. Впереди софринцы вышибали из завода противника. Отходить можно было только по той же дороге, по которой мы сюда и приехали. Это было нехорошо. Вполне возможно, что боевики тоже об этом знают или скоро узнают. Значит, они могут сомкнуть кольцо у нас в тылу и устроить нам при отходе засаду.

Подкатили наши БМП с УРАЛом. На улице сразу стало людно.

Помимо экипажей и десанта из БМПэшек, на улице оказались и горожане. Они вылезали из каких-то немыслимых щелей среди развалин. Здесь были люди всех возрастов и национальностей. В руках у них были сумки, жестяные банки, пластиковые бутылки.

Женщины, старики, дети подходили к машинам, и солдаты отливали им керосин в жестяные банки и пластиковые бутылки. Доставали коробки с консервами, делились лекарствами. Мне так и не удалось ни с кем из них толком переговорить. Грозненцы отвечали как-то все односложно и, узнав, что я журналист, спешили поскорее отойти. С таким же успехом я мог представляться ФСБэшником. Я поделился с одним из военных своей проблемой:

— Немудрено,— сказал офицер,— среди них есть наводчик от боевиков. Они его знают, но никогда не выдадут. Боятся. Они не только с тобой не хотят говорить. Я сейчас отведу тебя к одному человеку, он тебе такое понарасскажет.

Мы зашли за БМП. Нужный человек как раз отдирал примерзший труп солдата кошкой на веревке.

— Минируют трупы, суки,— пояснил он,— вот и приходится сначала зацеплять его кошкой, а потом в сторонке дергать за веревку.

Ему объяснили мой вопрос.

— Знаешь,— и кадык этого подполковника заходил вверх-вниз,— я тут мать свою встретил. Кинулся к ней, а она сделала вид, что не узнала меня. Зашла за машину, я за ней. А она мне говорит: сынок, не называй меня мамой, а то меня боевики убьют. Я даже забрать ее не мог. Она ехать не хотела, за друзей по подвалу волновалась… — подполковник отвернулся и крикнул солдатам, чтобы помогли отнести труп в машину.

Мой напарник-фотограф все это время безостановочно фотографировал. Его кадры, на которых видно, как собаки до костей обглодали трупы, облетели весь мир. Собаки жрали все, до чего могли добраться: съедали, например, лицо, но шлемофон при этом не трогали. Представляете, какая жуть получалась: розовый череп с пустыми глазницами в шлемофоне. Или съедали обгоревшего танкиста, оставляя нетронутыми сапоги. Скелет в сапогах.

Уже весной наши солдаты от голода отстреливали этих самых бродячих собак и ели. Я пишу это не для издевки или смакования, а чтобы вы представили, какая была обстановка вокруг.

Меня особенно поразил убитый танкист. Перед смертью он пытался выбраться из башни горящего танка, но был сражен в спину насквозь гранатометным выстрелом из РПГ-7. Взрыватель не сработал. Танкист так и застыл, опершись руками на край люка, с торчащей из груди гранатой. С ним было очень много хлопот, потому что сперва надо было достать гранату, которая могла сработать в любой момент.

Глядя на танки и БМП, из которых гранатометные выстрелы сделали дуршлаг, я понял, что боевики запаслись гранатометами под самую крышу. Откуда столько оружия у них? Ведь одна граната от РПГ-7 стоит дороже цинка патронов?

— Пиздец, да? — Рядом очутился незнакомый мне офицер.

— Это ужас. Я об этом буду орать на всех углах,— сказал я.

— Ты еще не знаешь, что трупы наших ребят и раненых эти скоты раздевают догола и подвешивают в окнах. А сами из-за них стреляют по нам.

— Этого не может быть!

— Не вершишь? Михалыч! — Позвал военный,— ты был на последнем выходе, подтверди.

Подошел офицер: — Я лично видел это. Это было при штурме Совмина, в президентском дворце — такая же хуйня. Так что пиши смело, не бойся, эти скоты еще и не на такое способны,— он сплюнул и пошел по своим делам.

Потом и другие офицеры подтвердили мне то же самое.

Я еще раз пообещал, что при первом же звонке в редакцию, когда буду зачитывать материал, расскажу об этом. (Забегая вперед, замечу, что пообещал зря. Романтиком был. Из Грозного мне казалось, что московская редакция довольно серьезно относится к моей работе и уважает меня за то, что я делаю. Но главный редактор запретил это печатать, заявив, по словам моих друзей, что я сижу пьяный в какой-нибудь гостинице Моздока и сочиняю омерзительные сказки).

Мне потом часто вспоминался убитый старший лейтенант, судя по петлицам — из артиллеристов. Кавказкой внешности, он лежал у забора, раскинув руки, смотрел мертвыми глазами в небо и счастливо улыбался во все свои золотые зубы. Потом, когда мне в очередной раз приходилось неприятно объясняться со своим журналистским начальством по военным вопросам, я всегда почему-то вспоминал его улыбку. Он словно говорил мне: «да забей ты хуй на этих подонков! Кому ты объясняешь? Жирным ублюдкам, которые сидят в бане с девками, целуются с теми, кто послал нас умирать, берут от них ордена, медали, а сами отмазывают своих сыновей-отморозков от армии, и при этом поливают нас, погибших, грязью? Так что не трать свое драгоценное время на унизительные объяснения. Просто живи и наслаждайся. Чтобы не было потом стыдно и умереть, когда придется».

— Да,— соглашаюсь я с ним мысленно.— Я постараюсь придерживаться этих правил.

Закоченевшие трупы складывали в УРАЛ. Но сначала, как я уже говорил, к каждому убитому прицепляли кошку, отходили за броню или просто приседали и, дергая за веревку, переворачивали труп. На этот раз подложенных гранат не было. Мы с Сергеем иногда помогали грузить трупы. Но большей частью я старался поговорить с военными. Я знал, что после этого выхода они все разойдутся по своим подразделениям и хрен потом кого из них найдешь.

Неожиданно бой на заводе закончился. Софринцы забегали по каким-то своим заботам. Понесли в пролом перевязочные пакеты. Что-то предавали по рации. Но тут неожиданно пропали местные жители. Для военных из нашей группы это послужило сигналом. (Об этой примете почему-то даже софринцы не знали).

— Уебываем, бля! По машинам! — заорал на бегу какой-то офицер.— Сейчас начнется, бля!

Техника и люди — все пришло в движение. Заревели двигатели на БМП. Стволы башен заметались по сторонам, готовые отразить нападение.

Горожане, оказывается, не только знали о наводчике, но и внимательно следили за его поведением. Как только наводчик исчезал, горожане тоже торопились укрыться. Потому что наводчик передавал боевикам информацию о подразделениях федералов, и, как правило, после этого начинался бой.

Вся наша группа рванула по улице обратно. Сначала бегом, потом мы сели на БМП.

— Запомни,— заорал мне в ухо какой-то военный,— всегда смотри за местными, если они вдруг исчезают, значит, бля, сейчас начнется. И надо уебывать самому как можно быстрее! Народная примета такая! — Он заржал.

И действительно началось. Вокруг загрохотало. Оглянувшись назад, я увидел, как софринцы рванули в свой подъезд. На дорогу, где мы только что стояли, посыпались с неба минометные мины.

Долетев на БМП до перекрестка, мы остановились.

— Слезай! — Крикнул Кравченко.

Мы попрыгали с брони. Кравченко с группой рванул во дворы, чтобы выскочить с другой стороны перекрестка.

— Этих в десант! — показал он нас кому-то и скрылся среди развалин битого кирпича.

— Нахуй в десант,— заорал я протестующе. Там я ничего ведь не увидел бы. Полное неведение того, что творится вокруг, пугало до тошноты.

— Полезай, бля! — Заорал в ответ военный.— На броне тебя снимут, как дурака! — и нас силой затолкали в открытый люк. Потом я понял, что это было действительно единственно верным решением.

Мы с фотографом Серегой припали к триплексам. Но ничего не было видно. Мелькали развалины, слышалась стрельба. Но поскольку стрельба вообще никогда не смолкала над городом, то и понять, по нашу ли душу стреляют — было невозможно.

БМП стала выписывать маневры. С воплем доисторического динозавра закрутилась башня и начала долбить по домам. Потом нас лихо занесло на гололеде, и машина на полном ходу вмазалась в стену. Заработал башенный пулемет. Ударила пушка. Я уже не знал, что и думать. Самое страшное — это ведь неизвестность.

— Эй! — Заорал я солдату за пулеметом. Мне была видна только его нижняя часть. Он нагнулся к нам из-за приборов:

— Чего?

— Что там происходит?

— Да хуй его знает! Нашли кого-то в развалинах. Выгоняют.

Вот те бля и засада! — Подумал я. Дорога-то у нас одна. Хер объедешь.

— И чего мы ждем? — Заорал я.

Но солдат уже приник к прицелу и не реагировал.

Знакомо до боли задзенькали по броне пули. Наш БМП рванулся от стены, словно караулил кого за углом, и из всех стволов ударил по врагу. Вокруг заухали взрывы. Машина снова стала выписывать виражи. Мимо нас пролетел знакомый УРАЛ. БМП выскочила на дорогу и, пятясь назад, долбила вдоль улицы.

— Значит, мы замыкающие,— подумал я. По броне застучали шаги. Это села группа Кравченко.

— Давай, бля! — Послышался крик. Машина развернулась и рванула за УРАЛОМ. Наверху долбили из автоматов и ухали подствольники.

Как только мы миновали опасную зону, нас выпустили на броню.

— Чего было-то? — Спросил я Кравченко.

— Да ни хуя! Вовремя мы поспели. Они уже расположились нас потрепать. А мы им в тыл ебанули. Мы тоже кое-чему тут учимся.

Он улыбнулся.

Я понял, что Серега специально не рассказывает нам всего: бережет наши нервы.

— А то ты потом сюда хер еще раз приедешь,— обронил он как-то.

Продолжение следует.