Проза

• Продолжение.
• Продолжение.
• Начало.

Возвращение

Утром мы с фотографом двинули на аэродром. Разведчики подбросили нас
к самолетам и сразу же договорились с пилотами, чтобы нас
взяли в Моздок. Мы попрощались. Обменялись телефонами. В тот
момент я еще не знал, что вижу Сережу Кравченко в последний
раз (Через несколько месяцев он погибнет на гражданке).

На взлетное поле приземлился транспортный вертолет Ми-26. В народе
его называют «корова». Но Боже упаси произнести это слово при
пилотах этой вертушки. Вы больше никогда никуда не
полетите. Возможно, что и ходить после этого будет трудно.

Отрылась задняя рампа, и на бетонку высыпали морские пехотинцы.
Одеты с иголочки: новенький камуфляж, на касках, несмотря на
зиму, трепыхались искусственные зеленые листочки. Все как один
жевали жвачку и глазели с интересом по сторонам. Вдали
громыхал Грозный. Зарево пылало даже днем. Офицеры выстраивали
своих солдатиков в колонну. Бравый вид. Крепкая уверенность.
Стальной блеск. Этим подразделением можно было любоваться
(Тем, кто неравнодушен к военной романтике).

Со стороны громыхающего города к взлетной полосе прыгал по ухабам
военный УРАЛ. Порывом ветра с кузова сорвало брезент. Морпехи
прекратили жевать и заметно потускнели. УРАЛ оказался нашим
«старым знакомцем». Только теперь он был до верху нагружен
человеческими останками. При свете дня хорошо различались
кровавые подтеки на его деревянных бортах. Из мешанины
человеческих частей торчали вперемешку головы, руки, ноги. Я снова
посмотрел на морпехов. Они заворожено провожали грузовик
глазами, и когда он скрылся в глубине взлетки, где-то за
вертолетами, снова вперились в кровавое, громыхающее зарево над
Грозным.

— Настоящая мясорубка,— подумал я.— Грузовик идет из города, морпехи
стоят колонной в сторону Грозного. Возможно, сейчас они
увидели свое будущее. То, что от них останется через какое-то
время. Наверное, те, кого везут сейчас в УРАЛе, тоже когда-то
выглядели стальными парнями с решимостью в глазах. И так же
стояли колонной, смеялись, жевали жвачку и готовились к
боям.

Но они погибли, и ради чего? Что там в Грозном такого, за что люди
пачками должны погибать?

Подошла наша вертушка, и мы встали вместе с военными в строй, на посадку.

Зимним вечером на военном аэродроме в Моздоке лучше не показываться.
Не в том смысле, что опасно, а в том, что здесь ты никого
не найдешь. Огромные расстояния между взлетной полосой и
штабом по управлению полетами, а также полнейшее отсутствие
связи делают безнадежными все пешие попытки узнать о самолетах
на Москву и договориться о полете.

В жуткую, пробирающую до костей метель, мы вынырнули из ночи, после
пяти километров марша, возле какого-то штаба. Военные такие
люди, которые не нуждаются в поясняющих надписях.

Табличка на дверях гласила: «Штаб в/ч 347693». Что это? Почему
именно 34769? А не, скажем, 54098? Что должны сказать эти цифры
постороннему человеку, если они и самим-то военным ничего не
говорят?

Пошли выяснять. В здании нас встретила гулкая пустота и тусклые
лампы. Ну триллер. На улице метель, в здании ни души. Хоть
ложись и помирай. Обмороженными руками я дергал запертые двери и
медленно в каком-то тупом оцепенении продвигался по
коридору. Скоро двери кончились. Мы с фотографом поднялись на второй
этаж. Та же гулкая пустота.

— Ищешь кого-то? — Спросили вкрадчиво Ангелы.

— А по мне не видно? — Язвительно заметил я.— Лучше помогли бы.

— Счастья добивается только упорный человек.

— Ну не орать же мне, в самом деле?

— Зачем вопить? Мы тебе сказали: упорный человек, а не сумасшедший горлопан.

Я снова начал дергать двери. И! О ЧУДО! Дверь открылась! Как говорил
один известный писатель: если чудеса начинают приключаться,
то их уже хрен остановишь.

На кушетке, заложив руки за голову, лежал человек в летной форме. Он
тупо смотрел в потолок.

Я поздоровался. Военный встал и уселся за письменный стол.

— Вы кто? — Спросил он буднично, словно давно поджидал, когда мы его обнаружим.

— Мы журналисты, нам бы в Москву улететь. Позарез надо. Мы
только-только из Грозного,— на свет в очередной раз появились
документы.

Военный повертел их в руках и задумчиво спросил: — А меня-то вы как нашли?

Мы с Серегой переглянулись. Что ему ответить? Что мы его и не
искали? Мы ведь даже не знаем ни кто он, ни что он может для нас
сделать. Но, судя по его вопросу, мы попали куда надо.

— Да вот шли и нашли,— сказал я загадочно.

— Понятно,— ответил военный не менее загадочно.— Так, значит, в Москву?

Мы кивнули.

— А сами вы из Грозного?

— Сами мы из Москвы, ездили в Грозный в командировку,— я достал
командировочное удостоверение.

Они и его повертел в руках.

— Кстати, моя машина у входа стоит? — спросил военный.

— Там вообще никакой машины нет,— сказал я.

— Вот бля! — Возмутился военный.— Так когда вам надо в Москву?

Они тут каждую минуту, что ли, на Москву взлетают? — Подумал я.

— Да хотелось бы уже сегодня,— сказал вслух.

Военный заглянул в бумаги на столе: — Вот сейчас будет взлетать
«Скальпель». С четвертой.

Мы кивнули, делая вид, что отлично понимаем, о чем речь.

— Вам надо туда. Он вас наверняка сможет взять,— заключил военный.

— А как мы туда попадем? — спросили мы.

Военный позвонил по телефону: — Машина где моя? — Спросил он в трубку.

Там что-то пробормотали.

— Чтобы сию секунду была здесь,— трубка упала на рычаг.— Сейчас вас
подбросят. Ну и как там в Грозном?

Через десять минут зашел водитель. Мы так и не выяснили, кто наш
благодетель. Поскольку пришлось рассказывать ему о фронтовых
делах.

— Подбросишь ребят к «Скальпелю», поговори там с пилотами.

Солдат кивнул. Мы попрощались с добрым дядей военным и поехали на аэродром.

Добрый военный не знал, что ему еще не раз предстоит нас выручать.
Через три недели, таким же темным вечером мы снова к нему
заглянули. Мы возвращались из очередной командировки в Грозный.
Военный все так же лежал на кушетке, заложив руки за
голову. Увидев нас, он аж подпрыгнул:

— Что случилось?! Я же вас только-только отправлял! — Он даже в
настенный календарь посмотрел, чтобы убедиться в реальности
происходящего.

— Нам бы в Москву,— попросились мы.

— Опять!? Вас что, выгоняют оттуда, что ли? Зима на дворе, стужа!
Или вам дома не сидится?

— Работа такая.

— Менять надо работу.

Он снова нас отправил. Так повторялось много раз. Где-то на
четвертом или пятом нашем появлении военный перестал вздрагивать и
смотреть в календарь. Как владельцы замка перестают
удивляться шляющимся в ночи привидениям. Правда, потом этот
загадочный штаб куда-то перевели, и больше мы не могли пользоваться
услугами этого доброго человека.

УАЗик домчал нас до «Скальпеля». Водила переговорил о чем-то с
пилотами и, не говоря нам ни слова, укатил в ночь. Мы подошли к
боковому трапу. Позади машины, через откинутую рампу, в
большой спешке грузили раненых. Военные санитарки сновали
туда-сюда с такой скоростью, точно с минуты на минуту все ждали
появления боевиков.

— В Москву, значит? — Спросил пилот.

— Да-да,— подтвердили мы радостно.

— Сами-то вы откуда?

— Из Москвы, журналисты. Ездили в Грозный.

По правде сказать, я уже начал уставать от этих бессмысленных разговоров.

— Оружие есть? — Спросил пилот.

— Откуда? Мы гражданские люди!

— По-твоему, ВСЕМ гражданским не нужно оружие, что ли?

— Нам нет, мы журналисты.

Но все равно пришлось открывать рюкзаки и показывать, что мы честные
люди. Нас поставили в предбаннике у кабины пилотов и
посоветовали крепче держаться при взлете. Мы обрадовались до
безумия. Даже не верилось, что уже через два часа я буду ехать в
теплом метро. После взлета мы откупорили бутылку водки и
пригласили техника разделить с нами пиршество. Он притащил
сухой паек на закусь, и мы принялись разогревать окоченевшие
конечности. Чуть погодя к нам присоединился летчик из кабины
пилотов. Когда мы прикончили две бутылки водки, техник вытащил
из заначки медицинский спирт. Навалились на него. На душе
полегчало. Все страхи и ужасы войны, голод и холод отступили.
Словно отвалились от нас после взлета. Мы пили, травили
анекдоты, говорили о войне, о Грозном. Пилоты рассказывали, что
раненых очень много. Каждый день самолеты развозят их по
разным городам и госпиталям. График у пилотов очень
напряженный, без продыху.

Разлили еще по одной.

— Ну, будем здравы,— сказал я.

Пилот к стакану не прикоснулся.

— А вы что же?

— Да вот размышляю,— сказал он, поглядывая на часы.— Мне еще самолет
сажать. А мы уже, считай, прилетели.

— Да-да, конечно! — Заголосили мы с фотографом Сережей.— Выпить мы и
потом сможем! Главное — самолет, удачная посадка, так
сказать!

Кто бы мог подумать, что два часа к ряду мы спаивали нашего главного летчика.

Пилот зашел в кабину и сел за штурвал.

— А можно мне посмотреть из кабины? — Попросил я.

— Валяй!

В кристально чистом воздухе самолет медленно наплывал на сверкающую
огнями Москву. Видимость была такая, что хорошо различались
светофоры и снующие по проспектам машины. Самолет сделал
полукруг и стал снижаться в темноту военного аэродрома
Чкаловский. Я до сих пор не понимаю, как летчики могут работать в
кромешной тьме. Взлетная полоса стремительно приближалась. О
том, что она есть, говорили зажженные по кромкам огни. Сама
бетонка была под толстым слоем снега. Ударил боковой ветер и
начал сносить самолет в сторону. Летчик дернул штурвал.
«Скальпель» снова нашел полосу. Машина стремительно снижалась.
Новый отбрасывающий удар ветра, пилот опять выруливает на
полосу. Он крутил штурвалом, как велосипедист на кочках —
рулем. Наконец машина прижалась к земле. С веселой надеждой
застучали по бетонке шасси. Самолет вырулил на стоянку. Началась
разгрузка раненых. Мы попрощались с пилотами и пошли ловить
попутную машину.

Подъезжая к Москве, я поймал себя на том, что постоянно кручу
головой по сторонам. Словно боюсь, что нас сейчас накроют из
засады. Не хватало также взрывов и стрельбы. Мне уже не верилось,
что можно вот так запросто ехать вечером на машине и не
бояться обстрела.

Война и борьба за выживание очень быстро входят в подсознание.
Вытравить из себя эти привычки я не могу уже который год.

Возле метро мы с Серегой вышли. Взяли пива и встали в сторонке,
чтобы договориться о встрече на завтра. Прохожие смотрели на
нас, как на двух бомжей. Меня это повеселило. Наш вид в Грозном
наоборот говорил о нашей респектабельности. Там ведь вообще
все ходили в каком-то рванье. Выпив пива и договорившись о
встрече, мы разъехались.

Я шел темными дворами, смотрел на горящие окна и представлял себе,
как я сейчас зайду в квартиру, как приму ванну, наемся до
отвала, завалюсь в теплую постель и не буду ни о чем думать. Не
буду думать о том, что сейчас, в эту самую минуту, гибнут
люди, о том, что их трупы жрут бездомные собаки, не буду
думать о тех умерших раненых в холодной палатке, о взорванных,
растерзанных, пропавших без вести...

...тут я почувствовал, как у меня по лицу стекают какие-то теплые
капли. Слезы! Ни хрена себе! Я не собирался плакать, и лицо у
меня оставалось спокойным, но слезы катились безостановочно.
Пришлось открыть припасенную бутылку пива и припасть к
горлу. С веселыми бульками пиво уходило вовнутрь. Это меня
остудило. Я зачерпнул пригоршню снега и вытер лицо. Расплавленный
было снег сразу же прихватило морозцем.

Я покрутил головой:

— Эй, Ангелы, вы тут?

— Чего тебе? — Спросили они устало.

— Это, как его, спасибо вам, вот чего.

— Да, ладно, не переживай. Обращайся, ежели чего,— и они улетели.

— Теперь я уже, наверное, точно приехал,— сказал я себе и пошел домой.