Онтологические прогулки

                                                             

                                                        Хорошее начало полдела откачало.

                                                                                               Аристотель

 

 

 

Начало

Ну, начнем! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать меньше, чем теперь. Так вот, жил-был тролль, злющий – презлющий, то был сам дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил волшебное зеркало, которое показывало не что есть, а что захотят увидеть. Но кто будет глядеть в чудесное стекло? Так появились зрители, чтобы смотреть на себя в это зеркало, и чтобы их троллить. Вначале был обман.

 

Муза и музыкант

И кода тоже не получилась. Здесь должно быть высокое, просто кричащее пиццикато, но звук выходил тупой, тяжёлый, неподвижный. Сзади, где тускнели лампионы, раздался смех. Плыла, тяжело дыша, потная, тучная дама. Это она смеялась над моим неумелым музицированием. Я с досады неожиданно выдал энергичное фугато.  Дама охнула и растаяла. Где она? Никого нет, показалось… Похоже, меня посетила Муза.

 

Повесть

У повести нет ни начала, ни конца, и мы произвольно выбираем миг, из которого смотрим вперёд или назад. Устав от бесконечной темноты, мы и вызвали из небытия эту повесть, о которой никто не узнает. Насколько прекрасней был бы фильм Бунюэля «Андалузский пёс», если бы его никто никогда не увидел!

 

Свидетельство Ионы

Можете звать меня Ионой. Родители меня так назвали, вернее, чуть не назвали. Они назвали меня Джоном.

Иона-Джон, будь я Сэмом, я все равно был бы Ионой, и не потому что мне всегда сопутствовало несчастье, а потому что меня неизменно куда-то заносило –  в определенные места и определенное время, а кто или что – не знаю. Но ничего хорошего из этого никогда не получалось. Так, однажды я очутился в чреве кита и уже настроился отдохнуть там во мраке от мирской суеты, но кит меня скоро с отвращением выблевал. Поневоле пришлось переноситься дальше и нет этому мучению конца и края. При этом ничтожности всех моих дальнейших жизней никак не помешали придуманные слова, составившие эту книгу.

 

Einmal ist Keinmal

Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь… То есть, не надо, а можно писать, пиши себе и пиши. Ты кончишься, и она кончится. И чтобы всё это было – правда. Чтобы всё – искренне. Вот пишу и не знаю… Надо ли? Ведь меня самого, в сущности, не было и нет. Каждый из нас, хоть к несчастью и живёт, но к счастью всего один раз. А мудрые германцы говорят: «Einmal ist Keinmal», что означает, произошедшее однажды не произошло вообще, один раз не считается. Как говорится, один раз – не водолаз. И в итоге происходящее, которое на самом деле не происходит, ежедневно дает пищу для философствования.

 

Идиот

Скажу так: жизнь идиота не сахар. Люди сначала смеются, потом раздражаются и начинают плохо относиться к тебе. Говорят, к увечным должны нынче обращаться с добром, например, называть нас не идиотами, а особенными и солнечными людьми, так скажу вам прямо – не всегда это так. Я-то вообще не жалуюсь, жизнь у меня, как у всех идиотов, и так наполнена смыслом. Идиот я с самого рождения. А когда повстречал женщину, то первое время воображал, что под одеждой у нее всё устроено по-особенному, не так, как у остальных людей. Не так, как у меня, например. Но потом я убедился, что всё именно так. После этого я перестал выделяться из толпы, и решил, что лучше всего стать, как все. А поскольку человек – это маленькая вселенная, теперь я представляю собой целый мир, который скрываю под обманчивой внешностью моего и всеобщего фатального идиотизма.

 

Подвиги Давида

Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой – должны показать последующие страницы. Начну рассказ о своей жизни с самого начала и скажу, что родился в пятницу в двенадцать часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что мой первый крик совпал с первым ударом часов. Теперь, чтобы хотя бы отчасти победить господствующий в жизни случай, и получить на выходе некое подобие системности, я постановил, что мой последний крик тоже прозвучит в полночь пятницы и непременно совпадёт с последним ударом часов. Главное в этом деле, как и во всяком другом – не забыть подвести часы! И вот, ночами напролёт я играю со смертью – то и дело подвожу часы и издаю леденящий душу вопль. Но ничего не происходит. Зато я больше никогда не сплю, тогда как остальное человечество спит не только ночами, но и днём, воображая, что бодрствует. Моя же жизнь превратилась в вечную бессонницу. Из всего, что я думаю и делаю, на окружающих веет холодным спокойствием змеи.

 

De Profundis

Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провёл своё дурацкое детство, что делали мои дурацкие родители до моего рождения – словом, всю эту дэвид – копперфильдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться. Ведь всё у меня было, как у всех и ничего интересного не произошло. Родился я там, где положено. Свое дурацкое детство провёл с дураками и под присмотром других дураков в школе. А мои дурацкие родители до моего рождения, к несчастью, занимались дурацкими и нехитрыми движениями. В результате я сделался их рабом. Все мы рабы своих родителей, которые начинают нас изощренно насиловать еще до нашего рождения, и продолжают делать это в течение всей нашей жизни, даже, когда они сами умирают. И не прекращают, даже когда умираем мы.

 

Репортаж с петлёй на шее

Если вы собираетесь читать это – лучше не надо. После парочки страниц вам здесь быть не захочется. Так что забудьте. Уходите. Валите отсюда, пока целы. Спасайтесь. Там сейчас по ящику точно идёт что-нибудь интересное. Или, если у вас так навалом времени, поступите в какую-нибудь академию. Выучитесь на никого. Пригласите себя поужинать. Покрасьте волосы, чтобы вас чаще не замечали. Жизнь-то проходит. Поэтому нужно успеть исполнить свое предназначение: пересмотреть по ящику все глупые реалити-шоу. Словом, сделаться никем. А потом по-тихому валить из этой жизни, покуда цел. Насчет последнего я иногда с ужасом подозреваю, что вообще никогда из неё не спасусь. И тогда эти мои пустые слова представляются мне грёбаной вечностью.

 

Разрыв Абсолюта

Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя чёрными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, в которую мы летим со скоростью четырёх тысяч пятисот ударов сердца в час. В обоих случаях мы заблуждаемся – обе бездны одинаково прекрасны. И, если бы не щель, то не было бы и разрыва Абсолюта, который удвоил его, разделив на две идеально-черные безжизненные вечности.

История Маски

Я очень долго пытался доказать окружающим, что помню момент своего рождения. Взрослые всякий раз смеялись, а потом решили, что я над ними издеваюсь, и смотрели на бедного мальчика с совсем недетским лицом неодобрительно и укоризненно. Им было неприятно, что я преждевременно узнал их постыдную тайну.  Я всегда испытывал чисто физическое отвращение ко всему тайному, что принято скрывать – интригам, дипломатии, тайным обществам, оккультизму, родам и совокуплениям. Я бы желал, чтобы отец мой или мать, или оба вместе – ведь вина за это одинаково лежит на них обоих – хорошенько поразмыслили над тем, что они делают, когда они меня зачинали. Теперь я завидую всем неродившимся, что они не родились. Но дело сделано, и мне остаётся лишь ежедневно пасти своё подсознание на задних дворах повседневности.

 

Тошнота

На углу улицы Вожирар, когда они уже огибали здание школы, господин Тибо, на протяжении всего пути не сказавший сыну ни слова, внезапно остановился:

– Ну, Антуан, на сей раз я сыт по горло!

И тут школа сделала своё дело – их обоих стошнило.

 

Школа жизни

Мы готовили уроки, когда вошёл директор, а за ним служитель, который нёс большую палку. Задремавшие проснулись, и все вскочили, как будто только что оторвались от работы. Директор знаком велел нам садиться и вполголоса сказал воспитателю:

– Вот, месье Роже, рекомендую вам эту жизнь. Принимайте и воспитывайте.

Сказав это, директор вышел, оставив нас на произвол жизни.

 

Рассказ сумасшедшего

Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение. Я встал поутру довольно поздно, и когда Мавра принесла мои вычищенные сапоги, я спросил который час. Узнав, что давно било десять, я внезапно решил поскорее одеться. Признаюсь, я бы совсем не пошел в департамент, представив наперед, какую мину сделает лицо начальника отделения. Думаю, он бы давно уже меня уволил, но тогда бы он в определенном смысле проиграл, перестав быть надо мной начальником. Иметь возможность руководить подчинёнными означает нуждаться в них. Следовательно, начальник отделения это, по сути, такой же раб. Но он не догадывается, что я уже достаточно созрел и досконально изучил его повадки, чтобы его же самого сегодня преодолеть. А чтобы постичь до конца разрушительную природу начальника, мне пришлось вначале, путем длительных и ежедневных усилий, разрушить самого себя.

 

Монолог влюблённого

Как счастлив я, что умер! Бесценная подруга, что такое сердце человеческое? Я так люблю тебя, мы были неразлучны, а теперь расстались, и я радуюсь! Я знаю, ты простишь мне это. Ведь нет ничего более жестокого, чем позволять другим любить себя.

 

Свидетельство Нострадамуса

Дядя и клевреты

Вдруг случилось буквально следующее. Оклеветанный клевретами, мой дядя в порядке отчаяния повесился на часах Спасской башни. И вот, единодушно рассматривая эту утрату в свете её фатальной невосполнимости, летописцы расходятся лишь в деталях. Одни упоминают, что он воспользовался минутной стрелкой, другие настаивают на часовой.  Как бы там ни было, его скелет до сих пор вращается по циферблату. А когда часы бьют, дядя весело пляшет. Он счастлив, что больше не жилец и навсегда избавился от клевретов, которые каждый день приходят по Красную площадь и зовут его вернуться. 

 

Марсианин

На рекламной полосе в «Стэнхоуп газетт» Марвин Финн вычитал такое объявление: «Джентльмен с Марса, 43 лет, тихий, культурный, начитанный, желает обменяться телами с земным джентльменом сходного характера с 1 августа по 1 сентября». Этого заурядного события было достаточно, чтобы у Марвина Финна залихорадило пульс. Махнуться телами с марсианином! Но почему марсианин вдруг захотел добровольно переместиться в земной ад, в чем состоит подвох? Может быть, он совершил на красной планете что-то совсем ужасное и его замучила совесть? Марвин Финн иногда встречал таких совестливых чудаков, и, наблюдая за ними, постепенно утратил твёрдую убеждённость в своей бессовестности.

 

Ночные прогулки

Сквайр Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили написать меня всё, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова. Ведь где-то там еще осталась зарытой часть сокровищ. Но я думаю, что если быть честным, то до конца. Французы говорят: если тебе плохо – сходи на кладбище, если тебе хорошо, – сходи на кладбище! Походите по ближайшему кладбищу, и вы увидите последнее пристанище многочисленных владельцев того, что они считали своими сокровищами, включая не только банальное золото, но, к примеру, привязанность к близким. Бедняги наивно думали, что все это им принадлежит, и предсказуемо ошиблись. Поэтому, прогуливаясь сегодня ночью по городскому погосту, я размышляю о том, что чёрное небо надо мной и отхожее место в земле.

 

Хороший раб

Лонгрен, матрос «Ориона», крепкого трёхсоттонного брига, на котором он прослужил много лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был, наконец, покинуть службу. Он был превосходным рабом, потому что не знал, что он раб и искренне радовался своим цепям. И вот, будучи не в силах вынести свободы, Лонгрен отказался покинуть корабль и угрюмо повесился на рее.

 

Ничего не делать

Я заметил, что, когда кто-нибудь звонит вам по телефону и, не застав вас дома, просит предать, чтобы вы немедленно, как только придёте, перезвонили ему по важному делу, дело это обычно оказывается важным не столько для вас, сколько для него. Поэтому очень важно никогда никому не перезванивать и, главное, вообще ничего не делать – ни сегодня, ни через много лет. Если что-то можно сделать здесь и сейчас, значит лучше этого не делать никогда! Такая установка очень быстро избавляет от поверхностного материализма.

 

Похищение косы

Дельце как будто подвертывалось выгодное. Но погодите, дайте я вам сначала расскажу. Мы были тогда с Биллом Дристоколом на Юге, в штате Алабама. Там нас и осенила блестящая идея насчёт похищения. Мы решили украсть у смерти её косу и дорого продать её любителям жизни. Но дело обернулось неожиданной стороной. Когда смерть перестала косить, жизнь немедленно пошла вразнос и сделалась ещё нелепее. В придачу выяснилось, что невозможно съесть аппетитный продукт, не утратив его, даже если это твоё собственное мясо.

 

Подвиг Обломова

В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал целыми днями в своей постели, на своей квартире Иван Ильич Обломов. Так он и провалялся всю жизнь, приняв на себя сугубый подвиг лежания. А когда наконец пришла смерть, он этого даже не заметил.

 

Утро разбито

– Господин Ван-Гог! Пора вставать!

Ещё не проснувшись, я уже жду, когда раздастся голос Урсулы.

– Я встал, мадемуазель Урсула, – ответил я.

– Нет, вы не встали, вы только встаёте, – засмеялась девушка.

Действительно, одного голоса Урсулы достаточно, чтобы я начинал неуклонно вставать, но практически сразу снова падаю. Именно в такие минуты у меня зреет идея отрезать себе что-нибудь. На самом деле я, как и все порядочные люди, терпеть не могу вставать по утрам. Ведь это означает запустить ещё одну жизнь, а я давно уже пресыщен всеми прошлыми.

 

Однажды весной

Однажды весной, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый был одет в летнюю серенькую пару. Нас пока интересует только он. Дело в том, что этот человек категорически не знал, что Аннушка уже пролила масло, иначе приберёг бы летнюю серенькую пару для церемонии прощания. Но для этого он должен был владеть искусством переживать воспоминания о своей будущей смерти.

 

Собачья история

Рассказывай ты. Нет, лучше вы расскажите. Может, лучше господин артист начнёт? Или пугала всем скопом? Ну, хорошо, прошу вас, начинайте вы. В конце концов, ведь это ваш кобель тогда… Но прежде чем мой кобель, ваша сука тоже… а до неё многие суки от многих кобелей… и так до Адама и Евы. Вокруг всего этого сложилась целая культура, а накопленное напряжение периодически находит выход в сучьих войнах.

 

Подпольный человек

Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, медицину и врачей не уважаю. Вместо этого я ежедневно усугубляю саморазрушение, которое помогает мне вспоминать то, чего никогда не было. Ведь единственное, что, хоть и совсем немного, примиряет меня с этой жизнью, это возможность испытывать ностальгию по тому, чего не было, нет, не будет и в принципе не может быть.

 

Гнев Ахилла

Я и они

Они там, внизу. Чёрные в белых костюмах, встали пораньше, справляют половую нужду в коридорах, и подтирают, пока Я их не накрыл. Они угрюмы и злы на всё – на утро, на этот мир, на тех, при ком работают. Когда злы, на глаза им не попадайся. Ради красного словца не пожалеют и Отца. Но они не видят Меня и поэтому часто начинают думать, что Меня нет. А Я вижу всё, но постепенно всё чаще забываю о них. Я и они это две отдельные тайны.

 

Санитар

Не скрою, я тоже пациент специального лечебного учреждения, мой Санитар следит за мной, Он почти не спускает с меня глаз, ибо в двери есть смотровое отверстие, а глаз моего Санитара – он того карего цвета, который не способен видеть насквозь голубоглазого меня. И, следовательно, мой Санитар никак не может быть моим врагом. Я даже полюбил Его. Ведь это Он построил от скуки нашу лечебницу, а затем поместил в неё меня, чтобы следить за мной в глазок и фиксировать любые мои достижения и нарушения. А по окончании лечения я получу или вечный карцер, или вечную сытную пайку. Слава Санитару! Он поистине мой идеал. С другой стороны, что есть идеал, если не признание того, что реальная жизнь не нужна?

 

Здравствуй, грусть!

Это привычное чувство, сопровождающее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь всуе называть, дать ему прекрасное и торжественное имя – грусть. Грусть – это канат из нервов, натянутый между животным самодовольством и Отчаянием, – канат над пропастью. В человеке можно любить только то, что он переход и гибель. Грусть есть нечто, что следует превзойти, чтобы достичь запредельного Отчаяния. Что сделали вы для этого?

 

Побег из заведения

Надеюсь, вы не сочтёте навязчивостью, если я предложу помочь вам? Боюсь, иначе вы не столкуетесь с почтенным гориллой, ведающим судьбами сего заведения. Хотя, если честно, я и сам так и не смог столковаться. Но когда я услышу, что запирают двери, то немедленно вылезу в форточку.

 

Взрослые глупости

Все дети, кроме одного единственного на свете ребёнка, Питера Пэна, рано или поздно вырастают. Они как бы погружаются в сон повседневности: начинают принимать жизнь как данность, перестают задавать глубокие философские вопросы и творить очаровательные детские глупости. Но в одно прекрасное утро, в предрассветное время, мы, выросшие, пробуждаемся для нашей последней глупости – глупости смерти, после которой некому будет читать наши книги.

 

Эдомеи

Концы усов у них висели как плети. Поколение за поколением жили они без единой улыбки, и годы помечали морщинами лишь верхнюю часть их лиц, и старели они не от удовольствий, а от мыслей. Говорят, иудеи их прозвали эдомеями. Это были люди, видевшие жизнь насквозь! Днём они пекли ритуальные хлеба, замешанные на слезах. А ночами их преследовали начальники – чудовища с пятнистыми, разъеденными проказой мордами и вагинами вместо глаз. Всю свою недолгую жизнь эдомеи выращивали в себе лютую ненависть к этим чудовищам, как волшебные цветы в оранжерее.

 

Плакон

Достопочтенные пьяницы и вы, досточтимые сифилитики! (ибо вам, а не кому другому посвящаю я мои писания). В диалоге Платона под названием «Пир» Алкивиад, восхваляя своего наставника Сократа, поистине всем философам философа, сравнил его, между прочим, с силенами. Так прежде назывались ларчики вроде тех, какие бывают теперь у аптекарей. А в силенах в те времена обычно хранили самое лучшее из лекарств – заветный плакон. Бывало, Платон глотнёт из плакона – и вот вокруг него уже идеальный мир вечных форм! И сегодня человеку, обладающему возвышенными умом, не остаётся иного лекарства помимо плакона. Слишком дождливые пошли дни!

 

Валькирии

Джеймс Бонд сказал:

– Я всегда думал, что если когда-нибудь и женюсь, то женюсь на стюардессе. Эти воинственные девы, подчинённые самому Одину, сверху решают кому и когда умереть. При этом они способны устроить нашу смерть так, чтобы для всех она оставалась тайной.

 

В мире животных

Мы были где-то на краю пустыни, неподалёку от Барстоу, когда нас стало накрывать. Помню, я промямлил что-то типа: «Чувствую, меня немного колбасит, может ты поведёшь?» И неожиданно со всех сторон раздались жуткие вопли, и небо заполнили какие-то хряки, похожие на летучих мышей. Так вот ты какой, Апокалипсис! Не случайно я всегда со смутной надеждой наблюдал на фермах немудрёную, на первый взгляд, жизнь свиней! Я заметил, что они, как и люди, бывают очень разные, но при этом каждой особи свойственна органическая и родовая тоска по устойчивости. Если после этого обратить свой взор на человечество, то становится ясно: всё то, чем мы на самом деле являемся, было бы совершенно невыносимо, без понимания того, что люди, в большинстве своём – тоже хряки. Все, за исключением меня, потому что сам я –чистокровная летучая мышь. Всё, я полетел.

(Продолжение следует)