Жизнь как есть

Начало

Продолжение

Морг на поле дураков

Справа потянулось поле, сплошь заставленное уже вывезенной из
Грозного подбитой техникой. Я попросил не надолго остановиться.
Моему напарнику надо было пофотографировать. Мне же хотелось просто
пройтись и осмотреться. Когда я зашел вглубь рядов из подбитых
машин, то просто физически почувствовал всю ту боль и отчаяние,
которое испытали бывшие на этих машинах люди. Сколько смертей
видела эта техника? Для скольких солдат и офицеров башни танков
и десанты БМП стали могилой. Через открытые люки я видел окровавленные
бинты, оплавленные шлемофоны, пустые магазины, прогоревшие цинки
с патронами, рыжие от огня пулеметные ленты, куски бушлатов и
пустые тюбики с обезболивающим.

Мне стало плохо, и я поспешил к ожидающей нас БМП.

Кравченко посмотрел мне в лицо и спросил:

– Впечатлился?

Я никогда не умел скрывать своих эмоций. Наверное, глядя на меня,
он понял, в каком я состоянии.

– Это ужасно.

– Я тебе еще ужасней покажу вещи. Сегодня вечером. Двигай! – Он
ударил башмаком по броне.

БМП дернулась, и под деловитый лязг гусениц мы покатили на базу.

Благодаря дневальным, наш вагончик уже был натоплен, открыты консервы,
порезан хлеб. Я достал из наших рюкзаков водку. Начался легкий
перекус.

– Ну, чем еще вас занять, ребята? – Спросил Кравченко.

– А что тут у вас есть?

– Кстати, я обещал тебе показать еще кое-чего. Закончим есть,
пойдем, посмотрим.

– Далеко? – Спросил я. Мне не хотелось никуда ехать. Особенно
в город.

– Нет, тут рядом,– ответил Сергей.

Когда мы вышли из вагончика, вокруг уже сгустилась тьма. Где-то
вдали летали одиночные трассирующие выстрелы БТРа.

Мы пошли какими-то тропинками среди сугробов. Кравченко поминутно
включал на несколько секунд фонарик, чтобы проверить курс, и мы
шли дальше. Нас предупредили, чтобы мы не вздумали курить. Рядом
могут шляться снайпера из боевиков. Так что схлопотать пулю –
как нечего делать.

Где-то в стороне, через снежное поле, темнела стена леса.

– Вон оттуда они и выползают по ночам. Тут по кромке стоят наши
секреты, так что иногда, когда они пытаются подлезть поближе,
происходят стычки.

Через несколько минут мы набрели на палатки. Они стояли в полной
темноте. Вокруг не было ни души. Смотрелось это все зловеще. Кравченко
откинул полог одной из палаток: – Заходи.

Я поколебался, чувствуя, что ничего хорошего там меня не ожидает.
Но все же заставил себя войти. Вдоль стен стояли солдатские койки.
Под одеялами лежали, в кровавых бинтах, умершие. Те, кого не смогли
спасти в медсанбатах. Гробовая тишина и лунный свет падает через
пустые окна палатки. Убитые словно спят в жутком холоде. Мне стало
плохо. Я выскочил наружу.

– А хочешь посмотреть на кусок человека? – Спросил меня кто-то
из офицеров.

Группа двинулась дальше. Похоже, нашего согласия никто не ждал.
Мы подошли к УРАЛУ. Офицеры откинули брезентовый полог. Весь кузов
от края до края был загружен человеческими останками. Вперемешку
торчали окровавленные руки, ноги, головы. Я отшатнулся.

– Вот это и называется мясорубкой войны. Кто эти люди,– он кивнул
на кузов УРАЛа,– из каких они подразделений – мы не знаем. Собираем,
что есть. Мы молча постояли у грузовика еще несколько минут. Сергей-фотограф
сделал несколько кадров, и группа снова зашагала в полной темноте.

Через несколько минут мы оказались среди новых армейских палаток,
от которых веяло теплом и жратвой. Тут сновали солдаты и офицеры.
Кто-то курил, прикрывая огонек ладонью. Вокруг все по-прежнему
утопало во тьме. Кравченко откинул полог, и мы вошли в офицерскую
столовую.

Люди сюда приходили, занимали свободные столики, ели и уходили.
Мы расположились на свободных местах и солдаты сразу же принесли
нам первое.

После увиденного есть не хотелось. Но желудок нещадно урчал и
волей-неволей приходилось работать ложкой и челюстями. Разговор
не клеился. Поминутно в столовую заходили офицеры и громко спрашивали,
кто командовал таким-то подразделением или экипажем. Иногда люди
откликались.

На мой вопросительный взгляд Сергей ответил: – Понимаешь, тут
все больше сборные команды были. Ведь комплектовали подразделения
наспех. Экипажи танков зачастую знакомились перед самым выходом
в Грозный. Мы, офицеры, еще более-менее друг друга знаем, а солдаты
вообще никого. Кто-то и успевал познакомиться перед этой бойней
– теперь методом тыка выясняем личность погибших. Сам видел, сколько
их тут, неопознанных.

Зашел очередной офицер: – Кто-нибудь помнит, кто был в экипаже
девятой машины?

Из-за соседнего столика откликнулся офицер: – Я на восьмой шел.
С девятой все погибли. Там наш прапорщик рулил. Кого ему дали,
не знаю. Спроси моих солдат. Они ведь одним этапом сюда прибыли,
может, они знают, кто на девятую попал?

Мы доели и пошли в свой вагон.

Водка еще оставалась, поэтому решено было продолжить вечер. Пока
мы перекусывали и болтали о разных отвлеченных вещах, в вагон
вломился солдат: – Товарищ капитан,– обратился он к старшему.–
Там в темноте кто-то идет по полю.

Мы выскочили из вагончика и подбежали к пулеметному гнезду. Обложенная
мешками огневая точка стояла на пригорке и как бы нависала над
полем. На другой стороне стоял лес. Там сидели боевики. Все прислушались
и явственно услышали скрип снега. Но кромешная тьма все надежно
скрывала.

– Здесь капитан российской армии! – Громко заговорил офицер в
сторону поля.– Кто идет?

– Рядовой третьей роты! – Донеслось из темноты.

– Рядовой, ко мне! – По-уставному жестко скомандовал капитан.

Послышался учащенный скрип снега. Насколько позволяла глубина,
безвестный рядовой быстро подошел к пулеметному гнезду и уставился
вверх. Мы еле различали его фигуру.

– Ты чё там, боец, охуел? –Сспросил капитан, позабыв всякий устав.–
Ты куда прешься?

– Нам приказали.

– Кто?

– Лейтенант, командир взвода.

– Чего-о-о?! Так ты там еще не один, что ли?

– Никак нет, товарищ лейтенант приказал нашему взводу прочесать
это лесок,– рядовой указал варежкой на противоположную сторону
поляны.

– Вы там совсем охуели! – Вскипел капитан.– Бегом к своим, я приказываю
всем немедленно отойти назад, в расположение части. Там боевики,
бля! Подохнуть захотели? Немедленно назад.

Рядовой козырнул и побежал во тьму. Офицеры возбужденно переговаривались,
выясняя фамилию идиота-лейтенанта. Неожиданно над полем взлетела
осветительная ракета. Боец за пулеметом машинально передернул
затвор. По полю, как на ладони, утопая в снегу, двигалась в сторону
леса цепочка солдат. Тотчас со стороны леса по ним ударили автоматные
и пулеметные очереди.

– Огонь! – Заорал капитан.

Наш пулемет ударил длинными очередями по лесу, стараясь заткнуть
боевиков. Соседние огневые точки федералов также немедленно вступили
в перестрелку. Люди на поле попадали и начали отползать. Интенсивность
и густота стрельбы у них над головой была такая, что они даже
не могли отстреливаться. По полю, вперемешку с матом, в обе стороны
летали многочисленные ниточки трассеров.

Несмотря на то, что уже почти вся боевая линия федералов ощерилась
огнем, боевики не собирались так просто отпускать шедшие к ним
жертвы.

– БМП сюда! Быстро! – Скомандовал капитан.

Наша огневая тока была ближе всех к лесу. Поэтому огонь отсюда
наиболее прицельный. С грохотом подкатили машины.

– К бою!

БМП выехали на позиции.

– Огонь!

Ударили башенные пушки. Со всех сторон над полем вылетали осветительные
ракеты и освещали отползающих в спешке бойцов.

– Что тут, блядь, происходит! – Вылетел откуда-то из темноты полковник.

– Пытаемся подавить огневые точки боевиков,– отрапортовал кто-то.

– Кто приказал наступать? – Негодовал он.

– Лейтенант какой-то, наверное, из новеньких.

– Блядь! Я этого лейтенанта удушу на хуй! Собственными руками!

Рядом притормозил командирский УАЗик. Полковник обернулся на ходу:

– Сейчас артнаводчика пришлю, ебнем по ним артиллерией.

УАЗик мигнул красными огнями и пропал вместе с полковником.

Бой продолжался. Потихоньку, но пехотинцы все же выползали из-под
огня. Но и бой вокруг них разыгрался нешуточный. Прибежал, запыхавшись,
артнаводчик:

– Ну?! Где?! – Просипел он простуженным голосом.

Все вытаращили пальцы в сторону леса.

– Ага! – Сказал он хищнически.– Сейчас, блядь, погоди, ты у меня
наешься металла!

Он затараторил в рацию цифры. Позади нас ухнули орудия. Потом
еще и еще. На лес обрушился шквал огня. Стрельба со стороны боевиков
мгновенно прекратилась.

– Ну все, пошли, дальше уже неинтересно смотреть,– сказал Сергей.

В вагончике мы снова поддали водки. Офицеры все гадали, что это
за лейтенант-идиот. Орудия продолжали долбить по лесу. В вагон
заглянул тот же полковник:

– Нашли его! Слава Богу, никто не убит и не ранен. Я ему такой
пропиздон вставил. Повоевать захотел. Урод.

Полковник махнул предложенную стопку водки и добавил уже в дверях:

– Вот так вот, журналисты, вы только про этого дурака не пишите.
Я его уже и так наказал.

Полковник вышел.

Мы снова налили водку. Разбавили еще женьшенем из ампул. Получилось
неплохо.

– Слушай, а ты когда домой? – Спросил я Сергея.

– Скоро. Вот еще трупы своих дособираем. Потом домой.

Он сладко потянулся. Так надоело уже все. Эта война, эта грязь.
Хочется в ванну, подушиться одеколоном, одеть костюм.

– Ну насчет ванны не обещаю, но одеколон или там лосьон для бритья
– это запросто,– сказал я.

– Откуда?

– В Моздок прокатимся. Нам материал все равно надо сдавать. А
потом вернемся с товаром.

Офицеры посмеялись.

– Что-то не верится, что вы сюда еще вернетесь.

Моздок

Утром, когда разведчики уехали в Грозный сопровождать какого-то
генерала, в вагон заглянул незнакомый офицер.

– Ты журналист?

Я кивнул.

– Из Москвы?

Я снова кивнул.

– Там твои коллеги из Москвы на аэродром прилетели. Если поспешишь
– можешь с ними поговорить.

Я прокричал ему спасибо уже на бегу. До взлетной полосы было километров
пять. Я бежал что есть сил. Весь в мыле выскочил на взлетку и
увидел уходящий в сторону Моздока чистенький и опрятный вертолет.
По его виду можно было сразу определить, что именно на нем прилетало
высокое армейское начальство в сопровождении журналистов.

– А ну, стой! – Послышалось сзади.

Я обернулся. Ко мне шли трое патрульных.

– Ты кто?

Я достал документы: – Журналист.

Они недоуменно переглянулись и нацелили в мою сторону автоматы:

– Откуда ты взялся?

Меня почему-то достал этот глупый вопрос. По-моему, на километры
вокруг все военные знали, что у разведчиков сидят двое журналистов
из Москвы. Мы в этом убеждались не раз.

– Мы у разведчиков стоим,– сказал я раздраженно.

– Ничего не знаю! – Сказал старший патруля. И, по-видимому, хотел
еще что-то жестко добавить, но не успел. Из-за его спины неожиданно
выглянул человек в форме, но без знаков различия. Да глядя на
его лицо и различать, собственно, ничего не надо было. У этого
типа вдоль всего лба тянулась незримая надпись «военная контрразведка».

– Алексей Николаевич, вас куда определили? – Спросил он официальным
тоном.

Патрульные сразу же примолкли и почтительно перед ним расступились.

– К разведчикам.

– Ну вот и пиздуй туда, Леша, нехуй по аэродрому шляться! – Официальность
с него слетела.– Еще раз увижу – арестую и посажу в зиндан.

Я уверен, что именно в этот момент впервые услышал про зиндан.
Это такая глубокая яма, где держат пленных и арестованных подозрительных
типов. Но больше всего меня поразило то, что меня, оказывается,
и тут прекрасно знают! Просто я налетел на тупоголовых патрульных.
То есть, спроси я его про Николь Кидман или Шона Коннери, да даже
про своего главного редактора – он бы хрен вспомнил, кто это.
А меня увидел – и сразу «Алексей Николаич! Добро пожаловать в
боевые войска, к разведчикам».

Вот она, мля, популярность! Ведь этот контрразведчик даже в документы
мои не смотрел. А уже издалека определил, кто я и откуда. Забавно.

Я спросил у него, были ли на вертолете люди из моей газеты. Контрик
(как называют их в войсках) нехотя ответил, что да, прилетал.
Назвал фамилию. Знаю ли такого? Конечно, знаю! А про меня сказали,
что я здесь? Конечно, сказал! И что он? Ни хуя он! Пиздуй домой.

На этой доброй ноте мы и расстались. Я шел и думал: – Забавно,
он сказал «домой». Надеется, что я в этом вагоне пропишусь, что
ли? Как оказалось, этот человек был не только контрразведчиком,
но и пророком. Все последующие годы я в Москву приезжал словно
в командировку, чтобы отдохнуть чуток, написать материал, взять
деньги и снова уехать жить в Грозный. Мне порой казалось, что
я родился в этой республике. И с детства ничего, кроме войны,
не видел. И была у меня только одна забота все это время – выжить.

Вот так мимолетная встреча с контрразведкой ломает людям жизнь.

На следующий день мы с фотографом решили ехать в Моздок. Пора
было передавать материал в газету. Самый быстрый способ попасть
к телефону – это сесть на вертолет. Благо они сновали десятками
по маршруту Моздок – Северный. Каждый день сюда прибывали все
новые подразделения войск. Обратно шли вертушки с ранеными. На
аэродроме в Моздоке их грузили на самолеты и отправляли по городам:
в Москву, Питер, Ростов, Волгоград и далее везде.

В сопровождении разведчиков мы приехали на аэродром. (Пусть теперь
попробует какой-нибудь патруль подойти – уебашим сразу).

Как ни парадоксально, нам повстречался все тот же генерал! Опять
подшофе! Он увидел нас и явно обрадовался:

– Ну что?! Посмотрели смерти в глаза?

– Да-да,– закивали мы с фотографом.

– Вот и славно! – Он обнял нас по-отечески.– Пишите там правду.

На вертушку в Моздок было очень много народа. Летчики стояли в
проходе и буквально ногами отбивались от настойчивых пассажиров.
Мы остановились в недоумении. Куда лезть? Если они военных вышибают,
то с гражданскими – вообще церемониться не станут. Но и тут генерал
нам подсобил. Он всех растолкал нашими телами, подтащил нас к
двери вертолета и крикнул пилотам: – Приказываю этих людей взять
с собой!

Летчики козырнули.

– Это люди видели смерть в глаза! – Добавил веско генерал, видимо,
оправдывая тем самым посадку на военный транспорт двух гражданских.

Бьюсь об заклад, что летчики только-только прилетели в зону боев
и еще не успели познакомиться с генералом. Как только он сказал,
что мы смотрели смерти в глаза, на лицах пилотов выразился ужас
и почтение одновременно. Кажется, они решили, что мы какие-то
не совсем обычные гражданские и натворили массу подвигов, раз
о нас заботится сам генерал-лейтенант.

Наконец вертушка взлетела, и через полчаса мы оказались в Моздоке.

На военной базе все по-прежнему куда-то спешили, бежали, ехали.
Мы с трудом нашли пресс-центр. Решили сразу же позвонить в Москву.
Для журналистов там поставили прямой телефон.

Я набрал редакцию. На том конце провода телефонистки обрадовались,
услышав нас, и принялись записывать под диктовку. Но, услышав
несколько фраз из моего репортажа, какой-то офицер по работе с
прессой бросился к столу и нажал рычаг телефона, обрывая связь.

– В чем дело? – Спросил я.

– Вы кто? По какому праву звоните? – Он вырвал трубку из моих
рук.

– Мы журналисты,– я показал удостоверение.

– Откуда? Я вас не видел раньше?

– Был бы в Грозном – увидел бы! – Вскипел я.

– А кто вам разрешил посещать Грозный? Это запрещено.

– Дайте телефон,– сказал я с угрозой.

– Не дам! – Военный заграбастал аппарат и прижал к груди.– Вы
не имели права быть в Грозном, это строжайше запрещено!

Вокруг образовалась толпа из любопытных журналистов. Но в спор
никто не вмешивался.

– Дайте телефон. Мне надо позвонить! – Настаивал я.

– Не дам, это мой телефон,– протестовал он.

Я развернулся и пошел к выходу. Военный из пресс-службы догнал
меня уже в коридоре:

– Что там в Грозном? Как вы там оказались? Кто вас пропустил?

Вот сучара! – Подумал я,– хочет узнать о нашей лазейке и прикрыть
ее.

– Пошел ты на хуй, военный! – Сказал я, не оборачиваясь.

Кое-как добрались мы с фотографом Серегой до Моздока. Долго плутали
по городу в поисках телефона. Нашли какой-то дом, где располагались
офисы и конторы. Ходили по коридорам, дергая двери – везде закрыто
и ни души. Наконец одна из дверей подалась, и мы зашли в кабинет.
На нас удивленно уставились четыре пары глаз. Осетин и русский.
Вид у нас был ужасный. Грязные, заросшие щетиной. Я извинился
за вторжение и попросил позвонить в Москву. Они, видимо, не оправились
от удивления и на всякий случай разрешили.

– Я отдам вам деньги,– сказал я,– Серега, засеки, сколько я буду
разговаривать. Потом подсчитаем.

Они согласно кивнули.

Первым делом я начитал приготовленный текст статьи, потом объяснялся
с редактором отдела. Владельцы кабинета внимательно слушали, потом
один исчез. Через несколько минут он вернулся с огромными пакетами
в руках. К концу моего разговора с Москвой на столике уже стояли
бутылки с водкой и хорошая закуска. Даже шашлык где-то раздобыли.

Я положил трубку. Настроение у меня было самое паршивое. После
редактора отдела трубку взял мой друг корреспондент. По секрету
он рассказал мне, что главный редактор не хочет ставить мои статьи.
По его данным, я пью водку в Моздоке возле штаба и сочиняю всякую
чернуху. Это была правда. Я пью водку. И никогда этого не скрывал.
Тем более от родной редакции. Но пью я с одним «но»... Возле штаба
действительно сидело в те дни множество журналистов. Они, как
и полагается, пили водку. Сочиняли со слов раненых и солдатских
матерей статьи. Но только нас с Серегой среди этих журналистов
не было! Мы пили в Грозном.

Я надеялся, что, попав в Грозный, мы получим полный эксклюзив.
Увидим обстановку своими глазами и возьмем информацию из первых
рук. Так оно и вышло. Мы сработали лучше всех. Мы были не просто
корреспонденты, мы были супер-корреспонденты. Мы прошли туда,
куда никого из гражданских не пускали. Мы общались с теми офицерами
и солдатами, которых генералы из Министерства обороны никогда
даже близко не подпустят к микрофонам журналистов. Мы все видели
своими глазами, знали обстановку в войсках, знали, что делается
в городе и куда все катится. У нас были уникальные, страшные фотокадры,
а на пленку записана масса интервью. Мы легко могли доказать,
что обстановка в Грозном совершенно отличается от официальной
пропаганды. Это был настоящий журналистский успех. Тот, которого
добивались многие, но получили только мы. И такой пинок от собственного
главного редактора! Это было чересчур. Это было нечестно, в конце
концов. Более того, мой коллега сказал, что прилетавший на пять
минут на аэродром «Северный» наш журналист уже описал, как он
ездил с генералами по Грозному. Как пули свистели у него над головой.
Как он прорывался с подразделениями к своим, и все в таком духе.
Даже эксклюзивное интервью с генералами поместил (Они потом долго
плевались и открещивались от них. Утверждая, что ни о чем подобном
с этим журналистом не говорили. Тому, понятно, ничего потом за
это не было).

Повесив трубку, я закурил и смотрел в окно, пытаясь совладать
с гневом и успокоиться. Все молчаливо ждали. Наконец я пришел
в себя, повернулся и как можно более спокойным голосом представился.
Но на лице все равно было написано, что все хреново.

– Вы из Грозного, да? – Спросил меня хозяин кабинета Батик.

Я кивнул.

– Ладно, говори, что случилось,– сказал Серега-фотограф.

Я выложил все начистоту. Мой напарник пригорюнился. Для наших
новых знакомых это было откровением. Они слушали, широко открыв
глаза:

– Слушай,– не выдержал Батик,– у вас там в Москве что, одни подонки
живут? Солдат бросают в чистом поле зимой, не кормят. Мы тут им
пожрать готовили. Сегодня одна улица варит, завтра другая. Так
их и снабжали. Дрова им привозили, чтобы они в палатках не позамерзали.
Медикаменты давали, в баню водили. Белье давали, теплые вещи.
О чем эти скоты в Москве думают? Я вот тебя слышал, аж мороз по
коже. Солдат посылают на убой! Что творится, а? Теперь ты мне
говоришь, что тебя кинули! Плюй ты на этих скотов. Езжай домой
и увольняйся.

От такого живого участия у меня даже на душе полегчало.

Да и Ангелы мои согласно кивали сверху.

Тут я окончательно утвердился в мысли, что я прав. Интересно,
как они мне в Москве в глаза смотреть будут? Заранее, что называется,
обосрали, но у меня есть доказательства, что я был на фронте.

– Вы, ребята, еще не знаете, редактор отдела сказал мне, чтобы
я переходил линию фронта и вместе с боевиками шел в горы. Сейчас,
мол, всем интересно, куда они уходят, сколько их там человек,
где эти базы?

– Они охерели! – Сказал фотограф.

– На хрен тебе это геройство! – Поддержал его Батик.– Они тебя
не ценят, за дурака принимают. Боевики как узнают, что ты был
в войсках – тебе пиздец. Замочат. А начнешь еще спрашивать, кто
они, куда идут, где базы? – Умрешь мучительно и страшно. Плюй
ты на свое начальство! Ты что, не видишь – они тебя просто подставляют.

Мы выпили. Потекли разговоры о Грозном, о войне, о Моздоке и Москве.
Когда мы уже дошли до кондиции, то плавно перенесли вечеринку
к Батику в дом.

Утром мы с Серегой первым делом затарились водкой, всякими одеколонами,
дезодорантами, мылом и прочим необходимым на войне припасом, которым
военное командование не снабжает свои войска.

На КПП-20 показали пропуск и так же беспрепятственно сели на военную
колонну. Доехали быстро.

Очевидно, наши лица уже примелькались в расположении части, поэтому
без лишних вопросов нас подбросили прямо к дверям вагончика. Журналисты
в части – штука, конечно, диковинная. Но и к этому можно привыкнуть.
Тем более, как я понял, все наши действия, наверное, и все разговоры
куда-то докладывались. Поэтому вышестоящие командиры, которых
мы и в глаза не видели, терпели нас и наши поездки. Кто бывал
в частях, тот знает, что не так-то просто устроиться в боевое
подразделение. Всегда найдется масса препятствий. И в первую очередь
– это вышестоящее начальство.

– О! – Воскликнули офицеры.– А мы уж думали, что хрен вас увидим.
Вы либо герои, либо идиоты.

– Скорее второе,– сказал я.– А вообще-то мы же обещали вернуться.

– Обещали-то обещали, только мы тут подумали, что после увиденного
вас сюда ни за какие деньги не затащишь.

Мы распаковали рюкзаки. Достали подарки. Офицеры обрадовались
парфюму, как дети: – Ну, ептать! – Говорили они довольными голосами,–
вот это мы понимаем, а то тут ни побриться толком, ни помыться,
ни хера.

– А где Кравченко? – Спросил я.

– Он еще вчера уехал с каким-то генералом в Грозный. На какую-то
там разведку. Сегодня вечером должен объявиться.

Мы расселись за стол и решили пока перекусить.

– Помните то поле, где перестрелка недавно была? – спросил офицер.

Я кивнул: – Это где наши солдатики ночью шастали?

– Да. Мы решили назвать его полем дураков.

– С чего это?

– Вчера ночью духи выползли из леса и поперлись по этому полю
в нашу сторону. Наверное, атаковать хотели. В общем, попали они,
как и наши до этого, под перекрестный огонь. Только вот уйти мы
им не дали.

Вечером в вагончик влетел Сергей Кравченко с офицерами из его
группы. Они буквально валились от хохота.

– Сейчас расскажу – помрете! – Пообещал Сергей.

Когда были сняты все разгрузки, повешены на гвоздики автоматы,
уложены в ящики гранаты, мы снова собрались у стола.

– Короче, слушайте, какой анекдот с нами приключился. Прибежал
генерал и сказал, что ему срочно надо попасть в район консервного
завода. Приказал собрать бронегруппу. Мы приготовились, стоим,
ждем. Прибегает этот перец и говорит:

– Кравченко – вы старший второй БМП, я возглавлю первую. Мой позывной
будет «Коршун». А вы себе какой берете?

Солдаты вокруг стали давиться от хохота. Кравченко нашелся сразу:
– Ну, а я тогда возьму себе позывной «Орел».

– Хм. Неплохо, неплохо,– одобрил генерал.

Расселись по машинам и двинулись в Грозный. Езда по городу – понятно
какая, на полной скорости, чтобы в тебя труднее попасть было,
и головой по сторонам вертишь, глазками стреляешь. Выскочили на
улицу. А там вовсю бой идет. Солдаты несутся вдоль улицы и на
бегу стреляют по окнам на другой стороне. Соображаем: одна часть
улицы – уже наша, на противоположной стороне – засели духи. Машины,
как положено, рассредотачиваются. Стреляют по окнам, чтобы поддержать
пехоту. Кравченко связывается с генералом:

– «Коршун», дальше идти нельзя. Надо прояснить обстановку.

– Понял, «Орел»!

Люк генеральской БМП откидывается, вылезает сам крупнозведный
начальник, спокойненько так разворачивает карту, словно турист
в Париже, что-то там высматривает и потом неспешным шагом идет
к солдатам. Не обращая внимания на отчаянную стрельбу и дикий
посвист пуль. Словно война его совсем не касается.

Вся бронегруппа приникла к триплексам с одним желанием: своими
глазами увидеть, как сейчас прибьют сумасшедшего генерала. Такое
зрелище не часто выпадает на долю солдата. Но пуля, оказывается,
боится не только смелого, но и дурака. Генерал пересек улицу и
уцепился за пробегающего мимо солдата.

– Как проехать на консервный завод?!

Рядовой, которого так некстати остановили, послал несколько коротких
очередей по окнам. Оттуда ответили.

– Че надо, бля? Отцепись! – Орет солдат и пытается смыться из-под
огня. Но генерал вцепился намертво: – Я генерал, товарищ рядовой.
Где завод, я вас спрашиваю?!

– Пошел на хуй,– орет в отчаянии солдат, бешено стреляет по окнам.
Он наконец вырывается из генеральских лап и бежит дальше. Многозвездный
военачальник пожимает плечами и начинает озираться в поисках подходящего
гида. Тут он видит, как из окна на первом этаже лупит пулемет.
Соседнее окно заставлено шкафом. Понятно, что на пулемет он не
идет, а стучит в шкаф.

– Эй! Кто там? Открывай!

Шкаф отодвигается. Появляется небритая физиономия офицера:

– Какого хуя?! – Орет он, перекрывая уличную стрельбу и очереди
соседнего пулемета.– Чего надо?!

– Я генерал,– орет военачальник и тычет пальцем в свои погоны.

– Ну и хули?! – Спрашивает офицер.

У него тут бой идет, а его отрывают по пустякам.

– Как проехать на консервный завод?

– Я че, бля, экскурсионное бюро?

– Я хочу знать,– настаивает генерал.

– Не знаю! – Орет офицер и задвигает шкаф на место.

Военачальник возвращается к своей БМП. Атакующие солдаты уже перебежали
по улице и зашли обороняющимся боевикам в тыл. Стрельба на улице
стихает и переносится во дворы. Боевики пытаются отступить, солдаты
изо всех сил стараются им помешать.

Поскольку улица свободна, бронегруппа двигается дальше. Немного
поплутав, нашли, наконец, консервный завод. Там генерал побежал
по своим вопросам. Остальные завалились спать. К вечеру генерал
снова прибежал и потребовал доставить его обратно. Состоялся душераздирающий
разговор. Солдаты и офицеры отказывались ехать по темноте. Генерал
настаивал. Грозил трибуналом. Расстрелом.

– Да расстреливай,– говорили ему.– Лучше здесь подохнуть, хоть
домой попадешь, чем там, на улице, и быть сожранным потом собаками.

Каждый офицер и солдат ему объяснял, что ночью добраться до своих
невозможно, такое путешествие может закончиться только одним –
гибелью. Генерал смирился и решил обождать до утра.

И вот Кравченко снова здесь, среди своих.

– Когда вам домой? – Спросил я.

– Вообще мы уже на этой неделе уезжаем отсюда. Пора уже.

Я рассказал про задание редакции. Офицеры подивились:

– Такое впечатление, что ваши начальники сбрендили. Ты журналист,
а не разведчик. На хер твоим начальникам знать, где их базы?

– И потом в городе к боевикам ты никак не перейдешь,– добавил
Сергей,– если сунешься, они тебя сразу шлепнут. Подумай сам, вокруг
война, и тут появляешься ты. Че ты им скажешь? Что ты журналист?
Документ покажешь? И кого ты своими бумажками убедишь? Они тебя
за комитетчика сразу примут и шлепнут на всякий случай. Могут
попытать для порядка. А уж под пытками ты признаешься и в том,
что было, и в том, чего не было. Мы бы, например, тебя точно шлепнули
бы, если б ты к нам во время боев со стороны боевиков пришел,
да еще начал бы про операции да маневры выяснять. Сам подумай.
Это ж война, а не «Зарница».

Я для виду согласился. Но ночью долго не мог уснуть и все размышлял:
выполнять задание редакции или нет? С одной стороны, это был вроде
как вызов моему профессионализму. С другой стороны – они же меня
уже кинули вместе с моим профессионализмом в придачу. Спросил
у Ангелов.

– Мы, честно сказать, вообще против подобных прогулок. У тебя
от этого характер портится.

– А как же профессионализм? – Возразил я.

– А на фига мертвому профессионализм? Или, скажем так, что лучше:
мертвый профессионал или живой дилетант?

– Вот и фотограф мне говорит, что ни одни в мире кадр не стоит
того, что бы за него умереть.

– Может, стоит прислушаться к умным людям? – Махнули они крыльями
и улеглись спать.

(Окончание следует)