Литературная критика

Трудно сказать, какого числа, но предположительно во вторник началась
«продажа» новой книжки Виктора Олеговича Пелевина под названием
«ДПП (нн)» — «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда».
Лично мы, маститые критики, называем ее «ДПП (ИНН)» — чтобы легче
было запомнить. «Дорожно-траспортное происшествие с идентификационным
номером налогоплательщика». В центре композиции главного текста
книги — романа «Числа» — находится некое дорожно-транспортное
происшествие, случившееся с двумя носителями идентификационных
кодов налогоплательщика — Степой и Жорой. Банкир Степа едет к
банкиру Жоре на разборку. По ходу езды происходят эзотерические
колебания тайных сфер, в результате которых плохой банкир Жора
гибнет еще до того, как хороший банкир Степа к нему приехал. Похоже
на «Альтиста Данилова», только без очаровательной семидесятнической
бытовухи, которую заменяет квазифилософическая порнуха, то есть
не похоже на «Альтиста Данилова».

Книжка, надо сказать, ужасная. Ну да, Пелевин как всегда много
шутит и весьма забавно пересказывает всяческую занимательную политологию
— от Хомского до Хофштадтера и на другие буквы, но шутки его как
всегда своеобразны — хороши для водочного застолья, плохи для
печатанья, запоминания и цитирования, а занимательная политология
претендует на оригинальную «теорию всего», на деле таковой не
являясь. Кроме романа «Числа» про Степу и Жору (каждый из которых
кроме того, что человек, еще и определенное число, и покемон,
и гексаграмма, и всё это находится в муторном эзотерическом взаимодействии),
в книгу входит повесть «Македонская критика французской мысли»
(на нее и приходится основная тяжесть объяснения всего: новый
русский татарин Кика, обожравшись Фуко с бодрийярами, изобрел
объяснение мировой экономики, она же информация, она же энергетика)
и рассказы — мало отличимые от худших сорокинских. Уверяю, вам
не понравится.

***

Между тем, грянуло 175 лет Льву Николаевичу Толстому. Истерика,
с какой литературно-журналистская общественность восприняла выход
очередной пелевинской книжки и то ли приписываемое, то ли и впрямь
переживаемое Пелевиным мессианство, заставляет вспомнить, КТО
был точкой приложения подобных незатейливых эмоций публики в начале
прошлого века. Мельчаем, да. О Толстом советую с приятностью прочитать
колонку
Алексея Варламова, написанную им в соавторстве с Розановым.
(Варламов, пожалуй, стал наиболее приятным чтением в Литгазете
с тех пор, как в ней появился. Кто бы подумал). «Победа
Платона Каратаева еще гораздо значительнее, чем ее оценили: это
в самом деле победа Максима Максимовича над Печориным, т. е. победа
одного из двух огромных литературных течений над враждебным...
Могло бы и не случиться...» — пишет Розанов, а Варламов
комментирует: «Однако в реальной русской истории победили
печорины...».

Не знаю, кого он там имеет в виду, может, и Березовского, а может,
и Вавилена Татарского — мне обиднее всего наблюдать, как печорины
побеждают а) во мне, б) в близких людях. Неточная цитата: «Я жизнь
свою прожил в уме и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает
дурное подражание известной ему книге». У Печорина были и ум,
и жизнь — это его спасало. Жизнь без ума — известная коллизия,
о которой уже и сказать нечего, а вот ум без жизни пока еще актуален...
Вон, Яцутко (это не выпад против него) носится со
своим проектом «текстовая реальность», подделывая постинтеллектуальную
теорию о том, что дух
дышит, где хочет, а не там, где его привечают и ждут под поганый
постмодернистский тезис «мир как текст». Если бы только «как»!..
Читаю вчера в американской книжке «Медиа вирус! Как поп-культура
тайно воздействует на ваше сознание» (краткое содержание:
с дерьмом не надо бороться, надо проникать в него на манер бактерий
и средствами дерьма же изменять его в свою пользу; еще более краткое:
с дерьмом надо не бороться — им надо быть) — читаю: «Медиа изменяют
сознание, а следовательно — действительность». По умолчанию —
сознание есть действительность. Мир — это и есть текст.

Эх, все не так... Вот у меня недавно на глазах один хороший, близкий
человек чуть не сдох. Упал на пол, бьется в судорогах, я думаю
— ну всё. И так, знаете, на душе чисто стало от «текста»!.. И
стыдно, что не так жил. Будто уже не он, а я катаюсь по полу в
судорогах. А ведь так и будет. А следовательно — Бог есть. Если
бы Бога не было, люди бы жили вечно.

***

Трудно сказать, какого числа (перед тем, как книги выходят в свет,
они еще некоторое время пишутся), но определенно в этом году исполняется
50 лет литературному персонажу Незнайке. Задумаемся над этим,
да. Две тысячи три минус пятьдесят равняется тысяча девятьсот
пятьдесят три!.. Следовательно, Незнайка родился в 1953-м году.
Следовательно, Незнайка был реинкарнацией Сталина. Он, конечно,
уже умер, после того как про него стали писать «продолжения»,
а кто стал его реинкарнацией — узнаем через пятьдесят лет.

Однажды меня спросили (мы сидели вчетвером: один секретный человек,
Александр Иванов, который тогда еще не был коммуно-фашистом и
мракобесом, а был уважаемым руководителем издательства философской
литературы, и Подорога с ним покамест здоровался, Митя Ольшанский
и я): «Какие книги оказали на тебя наибольшее влияние?». Ольшанский
стал бубнить с американским акцентом какие-то нерусские имена
и названия, из которых можно было разобрать только «ивлин во»
— всех их он прочитал в подлиннике, когда ему было то ли десять,
то ли двенадцать лет. А я тяжело задумался. И, вздохнув, признался:
«Незнайка на Луне». Иванову понравилось. С тех пор мы дружим,
а до этого по глупому друг друга подозревали, презирали и ненавидели.
Незнайка спас.

Да.