Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

• Продолжение
• Продолжение
• Начало

Вымышленная история Молдавии в рунах, дневниках, анкетах и мифах

Часть третья

Глава десятая

В девять часов утра в редакцию звонят из городского комиссариата
полиции. Семилетний мальчик продал четырехлетнего брата проститутке.
Им как будто недостаточно того, что брат продал брата. Или в столь
юном возрасте подобные инциденты случаются гораздо реже? Мы виляем
хвостами и потявкиваем — спасибо за сахарную косточку. Из кабинета
выбегает директор, он пучеглаз и радостно возбужден. Машина, машина,
срочно нужна машина. Нужна фотография мальчика, братика и проститутки.
Я хватаю лист бумаги, ручку и фотоаппарат, водитель ждет на пороге,
придерживая рукой дверь. Так, удостоверение не забыл, теперь да
здравствует погоня. Забавно, но проститутку полиция не задержала.
Я возвращаюсь за еще одним листом бумаги, и в коридоре офиса-трубы
намеренно кричу:

— Хорошие новости — страшная катастрофа на проезжей части!

Я не циник, о руны, но тридцатилетние тетки готовы чуть ли не
аплодировать этой фразе. Ах, такая милашка, сорви-голова, кошма-а-рр-ные
вещи говорит, ах.

По-видимому, я вернулся не за бумагой, а для того, чтобы крикнуть
глупость. Я вспоминаю о проститутке и на миг представляю, как
она оказывается симпатичной и записывается ко мне в рабство. Я
закрываю дверь и вызываю лифт.

Пыльный салон автомобиля и кассета отвратительного Кузьмина. О,
о, до чего отвратительно слушать песни о сибирских морозах! Я
ненавижу морозы, я полтора года прожил в Мурманской области и
искренне убежден, что это — легендарный ад. Мы приезжаем в комиссариат,
но там никто ничего не знает. Продал и все. Где сейчас дети, неизвестно.
Вместо того, чтобы вернуться в офис и продолжить распитие кофе
и сетевые игры-стрелялки, мы отправляемся на поиски.

Пригород Кишинева — Данчены. Старый домишка, похожий на гриб.
Его наверняка не строили, он сам вырос, поэтому первый этаж выглядит
свежее второго. Нам навстречу выходит мужчина в синих тапочках
и порванной майке. Я решаю, что он не человек, а персонаж из анекдота,
и прохожу в дом.

Мужчина — отец обоих мальчишек. Он выпивает, но в меру. Про старшего,
продавца, его зовут Артемка, даже писали в газете,— с непонятной
гордостью постоянного читателя прессы сообщает мне отец. В газете?
Да, в газете. «Кишиневские Новости», Ах, да.

В «Кишиневских новостях» работает женщина, регулярно выдающая
трехсотстрочный шедевр о маленькой проститутке, голодном ребенке,
семье инвалидов... Это ее маленькая кунтскамера. Она коллекционирует
бедность, порок и презрение. Под личиной «благотворительности
и доброты», разумеется. О, благотворительность, о, доброта, я
сыт вами по горло. Эта женщина, из «Новостей», у нее наверное
нет сердца, раз она может позволить себе так много доброты. Я,
жалея нищенку, едва жив от эмоций, слез и скорби. Представьте,
что будет, когда я пожалею их всех. К тому же старушка лукавит
— ее публикации ничего не меняют в жизни персонажей-уродцев. Разве
что иногда им дают пачку стирального порошка и мешок сухариков
сердобольные уродцы-читатели. Старушка получает со своих уродцев
огромные дивиденды. Деньги — это раз. Моральное удовлетворение
затаенного извращенца — это два. Высокий моральный облик в глазах
общественности — три. Я мог бы рассказать и про семь, и про двадцать.

Папаша братиков дает мне газету с фотографией главного засранца
дня Артемки на первой полосе. Огромной фотографией, хочу отметить.
Так и есть — автор статьи та самая старушка. Текст — бредятина,
«грустные бездонные глаза маленького одиночества», «мечты о том,
что когда-то вырастут крылья», «а он мог бы стать художником»,
«стыдливо протянутая ручонка». Ручонка-мальчонка-сучонка!

Как я понял из текста, старая дура получила задание от редакционной
коллегии написать очерк о каком-нибудь уроде. А поскольку малышей
с восемью ногами и пупком во лбу в тот день в роддомах не наблюдалось,
«журналистка» вышла на проспект Штефана, взяла в охапку маленького
засранца, отвела в редакцию, поила его чаем и болтала. А мальчик
рад стараться — переврал все что мог. У него нет папы, мамы и
бабушки.

Есть! — все они стоят за моей спиной, восторженно дышат в затылок,
выражая непонятный дикий восторг родителей непутевого сына. Даже
это происшествие с маленьким братом Артема — которого еще не нашли!
— они воспринимают как очередную легенду о сорви-голове старшеньком.
Ну, они-то почти спились, а вот старушка...

«Кишиневские новости». Какое пренебрежение фактами, проверкой
информации, точными данными! Какая халатность, оплошность! Когда
я писал в эту газету, то «пунктуальность, сто раз проверь, один
— напиши» снились мне по ночам, и даже по утрам. Но я не состоял
в штате «Новостей», поэтому они драли тексты, снимали за это четверть
гонораров и позволяли своим «работникам с многолетним стажем»
врать. Врать, упиваясь собственным враньем. И обворовывать меня,
да, обворовывать — старикашка Гугевич только и делал, что башлял
себе из моих гонораров за то, что переставлял слова в моих же
материалах. Он называл это «работой над текстом». Он психопат,
этот старинный гномик! Он довел меня до неистовства и чувства
дикого страха перед окружающим миром. Ему то ли сто, то ли сто
двадцать три года, и он получил орден за операцию под Ватерлоо.
Старикашка пишет отвратительные стихи, и их издает его же газета
мизерными тиражами. Я в восторге от его приспосабливаемости! Да,
едва не забыл — он до сих пор рад стараться пощупать толстые коленки
сорокалетних «девчонок». Бесспорно, это, учитывая его возраст
— преступное деяние, иначе говоря — педофилия.

Я отдаю газету родителям и выхожу. Мы снова едем, на этот раз
— к другой бабушке мальчуганов. Мальчуганчиков. Они не вызывают
у меня ни малейшей симпатии, хотя я и прихватил их фото из семейного
альбома, на всякий случай. Мальцы еще слишком глупы, чтобы играть
в старинную газетную игру «напиши обо мне», но я-то на нее так
нагляделся, что ненавижу каждого, о ком пишу. Я расскажу вам сейчас
об игре «напиши обо мне», пока наш давно не мытый поросенок —
«Жигуль» пробирается через колдобины Данчен.

«Напиши обо мне» — это тетка с девятью детьми, сорока собаками,
племянницей-сиротой, в общем, тетка со всем этим, у которой сгорел
дом. Причем он не просто так сгорел, его подожгли буржуи. Не простые
буржуи — они строят бензоколонку и хотят поиметь землю, на которой
стоит дом многострадальной тетки. И вот тетка приходит, а я радостно
беру ее под микитки.

Здравствуй, печаль и радость моя, если бы только знала, Мадонна,
как много значат для меня твои золотые коронки, морщинистая кожа
и гнилое дыхание! Ах, почему у них всех такое гнилое дыхание?
Они раздражают меня и заставляют думать о смерти. Я не хочу, мне
противно думать о ней так, ведь смерть в моем понимании куда прекрасней
чьего-то застарелого кариеса и инфекции ротовой оболочки!

Простите, я продолжаю. И вот эта тетка сидит на моем стуле, вытирает
слезы грязным платком и ноет. Я внимаю ей. Но у нас разные цели.
Она хочет, чтобы я, вернее газета — олицетворение бога для сельского
класса постсоветских пространств — помог ей. Но ничего не писал
в газете. Потому что трое ее детей попрошайничают на рынке по
приказу мамы, кобелей она продает на трансплантацию органов, а
сирота племянница делает минет прохожим за десять леев. Торопитесь,
пока у малышки не развился кариес! А он будет, будет обязательно,
потому что они отвратительно питаются, чистят зубы один раз в
день, а надо два, и не ходят к дантисту, хоть это и недорого.
О, торопитесь, пока у малышки не развился кариес! Она такая свежая,
и если бы только помыть...

А у меня цель — первая полоса. Фото сгоревшего дома. Читательское
— «молодцы, заступаются за народ». Повышение тиража. Имиджа. Крутости.
Поэтому после того, как статья опубликована, тетка может пойти
в задницу. Хотя бывают разные тетки. Одна ходила по редакциям
с просьбами помочь ей и ее дочурке уехать в Израиль. Папа помер
от работы, родственников нет, а вот в Израиле — есть, но нельзя
связаться, оу, ау! Муторная дама, непонятная. Но клянусь, что
Гугевич пощупал пухлые коленки дочурки. Только пусть не удивляется,
когда узнает, что дочурке — тридцать лет, что она не дочурка,
а племянница, и не племянница, а трансвестит из террористической
корпорации «Именем Бин Ладена».

И вот, пока я все это рассказываю и объясняю шоферу теорию игры
«напиши обо мне», мы подъезжаем к задрипанному дому Второй Бабушки.
Звучит, как Третий Принц, или Последний Раунд. Малыш там.

Выясняется, что Артемка сам подошел к проститутке с просьбой купить
братца, потому что курить очень хочется. Падшая женщина из добрых
(вот она, настоящая доброта) побуждений дала засранцу пять леев,
узнала адрес, и отнесла малыша к бабке. Та, к счастью, единственный
непьющий представитель этого славного молдавского клана. Я фотографирую
мальчонку на руках бабушки и ухожу.

Мы едем к дому, у которого все произошло. Ну, вы понимаете, подпись
под фотографией — «место трагедии», «здесь ребенок продал жестокой
наркоманке-проституке своего братика», о, меня еще раз бросает
в жар от ненависти к ублюдку Артемке и воспевшей его старухе,
да будьте вы прокляты все. Ради своего брата я убил бы сотни тысяч
проституток, пять миллионов Артемок и одного? да, пожалуй, одного
Гугевича.

Я выхожу из машины, и жильцы говорят, что проститутка — здесь.
Какое удачное совпадение! Три представителя одной профессии собрались
в этом месте в этот час: журналист, проститутка и Фортуна, тоже
проститутка. Это забавно. Куда хуже, если в одном месте соберутся
коммерческий директор, не пишущий редактор, плохой хирург, судья-взяточник.
Это уже не проститутки, а дерьмо.

Шофер не хочет лезть в подвал. Проститутка там валяется мертвецки
пьяная, говорят жильцы. С ней это часто бывает. Я звоню по мобильному
телефону (неужели правда, что от них — рак?) в редакцию, говорю,
что мы задерживаемся. Я беру фотоаппарат и лезу в пыльный подвал.

Глава одиннадцатая

Споткнувшись на последней ступеньке, я попадаю в темное сырое
помещение. В темноте едва ощутимы — я близорук, я не вижу, а ощущаю
— силуэты труб. Один, мастер рун, возлюбленная Фрея, я сейчас
отдам все, чтобы сидеть на носу вашего дракара, любуясь океаном.
По вечерам мы бы тайком уединялись с Фреей за парусами. Днем распивали
бы с Одином вино — как чудненько быть приятелем мужа своей любовницы!
Но вы там, дышите морем, а я — гнилым дыханием городских отопительных
систем. Эта система — чудовище, спрут, гадина, прорывшая туннель
под городом. Да, конечно, она греет нас так же, как навозная куча,
но как она смрадна и отвратительна, когда видишь ее! Будь проклято
нутро этого города! Будь благословенна его поверхность!

Вы когда-нибудь заглядывали в открытый люк, под которым протянуты
трубы теплотрассы? Туда, где греются по ночам бродяги и бездомные
псы?

В углу сопение. А что если... Нет, нет, я не разденусь, здесь
крысы, блохи... Но блохи не страшны, они крупные, я видел даже
морских блох — куда хуже вши, маленькая черная пакость. Одно фото
и я ухожу. Наугад, на сопение, навожу фотоаппарат и щелкаю. Резкая
вспышка — кажется попал. Да, там, в углу. Спит, пьяная вусмерть.
Проститутка — бомж. Это все равно что повар — язвенник или Казанова
— гомосек.

Я разворачиваюсь, стараясь не задеть головой какие-то крюки, свисающие
с потолка, и иду к ступенькам. Внезапно я сбиваюсь с пути и попадаю
в темный длинный коридор. Черт, здесь целое ответвление подвалов?!
Хотя...

Глава двенадцатая

Я не пишу, что вижу в коридоре свет, потому что это было бы неправдой.
В коридоре темно, но вдалеке я ощущаю сгусток тьмы, ее концентрацию.
Где-то мелькает серебристая борода Одина. Вот оно что — сошествие
в ад. Где здесь Орфей и Данте. Тот, говорят, рыжебородый. Кто
еще рыжебородый? Фридрих Барбаросса. Интересно, его я здесь тоже
встречу? И встречу ли кого-нибудь вообще?

Я иду вперед все смелее, и, наконец, попадаю в комнату. Я слышу
сопение. Что, еще одна пьяная проститутка? Нет, это, судя по дыханию,
мужчина. А вы что, не знали, что у мужчин и женщин разные дыхания?

— Кто здесь? — спрашиваю я.

В комнате по-прежнему ничего не видно. Низкий голос говорит:

— Это я — самый великий грешник на земле.

— Чингизхан, Атилла, Адольф Гитлер? — деловито осведомляюсь я.

Он для меня — новый любитель «напиши обо мне», он хочет жалости.

— Имя мое тебе ничего не скажет,— вздохнув, отвечает голос.

— Но послушай, о человек, мою историю.

Рассказ самого великого грешника на земле

«Я родился в 1936-м году в Соединенных Штатах Америки, в Айове.
Мои родители — состоятельные белые люди — с самого детства привили
мне идеи равенства между белыми и черными, несмотря на то, что
в те годы подобные мысли считались достойными презрения. Я же
всегда уважал человека, независимо от цвета его кожи, пола, расы.
Закончив школу с отличием, поступил в Массачусетский технический
университет. Тогда появились первые компьютеры. Я разрабатывал
программы для них. Это была высокооплачиваемая работа. Я купил
дом, автомобиль и сборник японских эротических стихов. У меня
появилась любовница. Я бросил ее и женился. Потом я завел себе
пять новых любовниц. Иногда я тайком сбегал от них всех — жены,
любовниц, работы в исследовательском институте, и ехал на озеро
порыбачить. Я очень любил рыбалку. О, чего бы я не отдал сейчас
за полчаса, проведенных на берегу небольшого пруда с удочкой!

Так постепенно проходила моя жизнь. Я скопил много денег, мои
дети учились в престижных университетах. На лето мы ездили отдыхать
всей семьей на престижные курорты.

Я не пил, и никогда не пробовал закурить. Был щедр — жадные, корыстолюбивые
люди вызывали во мне омерзение. Я старался привить своим детям
те качества, которые воспитали во мне родители. Может быть, любовницы
— единственная моя слабость, но на Суде мне сказали, что не они
виной моим нынешним мучениям. К тому же я был разумен, посещал
любовниц не часто, и мы не предавались извращениям. Скорее всего,
я их просто любил.

Пожалуй, я расскажу тебе еще об одном ярком эпизоде моей жизни.
Когда мне исполнилось пятьдесят лет, я поехал на поезде к своим
родителям. Был июнь. Стекло в моем купе было золотым из-за солнечного
света. Неожиданно в купе залетела муха. Она села на стекло. Я
взял газету, свернул ее трубочкой и... нет, нет, мне всегда претило
убивать живые существа, я всего лишь смахнул муху со стекла. Но,
ужас, когда я отбросил ее — а махнул я сильно, слишком сильно,
муха отлетела по инерции к стене купе, а в этот момент вошел проводник.
Он толкнул дверь, она открылась внутрь купе и ударила по стенке,
той самой стенке, к которой отлетела муха... И дверь расплющила
муху! О, горе мне...»

— Ну,— теряя терпение, спрашиваю я,— и в чем же твой грех? Неужели
эта муха была реинкарнацией мамы Терезы?

— Знай, что убив ее, я уничтожил Сына Божьего!

— Как?!

— Как объяснил мне адвокат,— а небесное судопроизводство не стоит
на месте и помимо обвинения там теперь есть и защита,— господь
посылает сыновей своих не только к людям. Нам проповедовал Христос.
На завоевание и укрепление позиций христианства в среде человечества
ушло две тысячи лет. В 1678 году Господь, убедившись, что с людьми
все движется в верном направлении, послал в Канаду бобра Эммануила
Ганса фон Шпейхеля проповедовать христианство, как единственную
истинную религию. За короткий срок этот красноречивый бобер обратил
в христианство девяносто процентов своих собратьев. Конкурентов:
посланника Яхве — бобра Абрахама Шарона, посланника Мухаммеда
— бобра Абдаллы ибн Малийяма, христианский бобер Эммануил сумел
победить. Они пали от зубов своих разъяренных собратьев — христиан.
Позже ученые по останкам животных сделали выводы о непонятной
эпидемии — вспышке родового самоуничтожения канадских бобров.
Посланник Будды — бобер Раджъявала Индир, уцелел лишь потому,
что избрал принцип непротивления и спешно покинул Канаду. В 1789
году Господь послал проповедовать сородичам оленя Чаймыра, сокола
Пилиуху, медведя Раджоведа, хомяка Грунзунла, попугая Рикки, носорога
Абудаби и многих других. И олень шел к стойбищу, хомяк — к норкам,
а медведь — к берлогам, а сокол летел к скалам. И каждый обратил
племена свои в христианскую веру. Только с мухами не получалось.
Они — закоренелые последовательницы зороастризма — никак не желали
внимать Евангелию (для каждого рода Господь писал отдельное).
Так продолжалось до тех пор, пока внимание Создателя не обратила
на себя муха Жжуз. Интеллигентная, одаренная особь, она с детства
исповедовала христианскую религию, из-за чего была постоянным
объектом насмешек соплеменниц. Тогда Господь вдохнул в нее дар
убеждения. Масть пошла, мухи крестились сотнями тысяч, Господь
ликовал, а Жжуз проповедовал. Мухи стали почитать его как сына
Божьего. И, конечно, они представляли себе Создателя в виде огромной
сияющей мухи с золотыми крылами, серебряным брюшком и бирюзовыми
лапками, усыпанными рубинами и алмазами.

...Ты, наверное, уже понял, что муха, которую я убил, была Жжузом.
Самое трагичное — Жжуз должен был умереть, поддерживая легенду
об искуплении. И его должен был кто-то убить, как и других сыновей
человеческих, орлиных, бобровых, тигриных и прочих. Таков замысел
Создателя. Я же стал орудием в руках Его.

— Тогда почему ты, слепое орудие,— самый великий грешник на Земле?
— спросил я.

— Видишь ли, Иуда тоже был орудием, но от расплаты его это не
спасло. Да и после смерти Жжуза — прирожденного краснобая, обладавшего
даром убеждения,— мухи постепенно отвернулись от христианства.

— Разве так уж важны Создателю миллионы мерзких, надоедливых насекомых,
воняющих дерьмом?

— Увы, да. Дело в том, что самый великий Господь вселенной и всего
сущего (а для Сущего Вселенная — как для тебя — муха) определяется
по количеству приверженцев своей религии. Принимается в расчет
живое создание. Один организм. Иными словами, по данной классификации
сиамские близнецы, чьи задницы еще не распилил хирург — одна единица
рейтинга. Но вернемся к мухам. Именно они могли бы поднять рейтинг
нашего Господа до невиданных высот. Благодаря неустанной работе
Жжуза, конечно...

Я вышел из комнаты, проклиная этого мерзавца — самого великого
грешника на Земле и во всем Сущем. Щетина моя порыжела.

Окончание следует.