Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

– Ну и что ты там найдешь, на этих могилах?! – орала она.

– Золото, – говорил я.

– Какое золото, ты, ненормальный?! – возникала она в дверях ванной с
руками, по традиции воткнутыми в бока.

– Слушай ты, вали отсюда, – говорил я, причесываясь.

– Что ты там чешешь, у тебя же волос почти не осталось от пьянок
этих, ты же пропил их вместе с мозгами последними! – орала она.

– Слушай, Наташа, не беси меня! – говорил я терпеливо, и открывал
пивко о край ванной.

– Не бесите его!!! – орала она, – нет, это же надо!

– А ну пошла отсюда!!! – орал я.

– Заткнитесь вы там, придурки! – орали соседи.

– Пошли к дьяволу вы, недоумки! – орал я.

– А, ну все, тебе конец!!! – орал сосед.

И начинал ломиться в дверь. Наташа немножко визжала, выбегала на
балкон и орала...

«ЛюдидобрыепомогитеЗелинскогодвадцатьтридробьдваквартирапятьнасубиваетсоседпсихскореевызывайтеполициюаспаситеапомогите!!!!»

На что ей, поскольку все-таки был третий час ночи, кто-то лениво
возражал из соседского дома:

– Да заткнись ты, сумасшедшая!

– Кто сумасшедшая, я?! – спрашивала эта сумасшедшая, которая
переключалась мгновенно.

– Ты, – говорили откуда-то из темноты, хихикали, и умолкали.

Я, допив пиво, разбивал бутылку, брал в правую руку горлышко с очень
– ОЧЕНЬ – неровными краями, и рывком правой распахивал
дверь, за которой стоял сосед. Первое, что говорил этот
испуганный мужчина:

– Давай выпьем!

– Иди к черту, – говорил я.

Не то, чтобы мне не хотелось выпить. Просто это был мой последний
бастион. Я не пил ни с кем в этом доме, расположенном в
Кишиневе по улице Зелинского. В одном из многочисленных
русскоязычных гетто. Нет, молдаване в Кишиневе в гетто не живут. Они
вообще в Кишиневе не живут, селятся по окраинам, и засоряют
их похлеще спившиейся русскоязычной клоаки, среди которой
довелось в тот год жить мне. Так вот, в этом доме я ни с кем не
пил. Из принципа. Остатки гордости, что ли. Опять же, тут
если с кем выпьешь, примут за своего, а это финал. Я и так в
тот год почти не писал, а если бы еще пил с алкоголиками
Старой Ботаники – ну, район такой – то вообще бы помер. Хотя и
так был близок к этому. По крайней мере, на кладбище
собирался. Что очень волновало мою подружку, Наташу. Слава Богу,
расписаны мы не были, хоть и собирались. Но я был слишком
ослаблен для того, чтобы пойти с ней в загс, как она того
хотела. Очень хотела.

– Ну что, ты довольна? – спрашивал я, выпроводив соседа.

– Что, довела мужика до слез?! – спрашивал я, хлебнув еще пива.

– Нет волос, говоришь?! – это у меня было позднее зажигание, до меня
начинали доходить ее оскорбления по поводу моей скудной на
голове растительности, и мне становилось действительно
обидно.

– Да, нет волос!!! – орала она.

– Ну тогда смотри, стерва ты этакая! – говорил я, и снимал штаны.

– Фу, застегнись! – кричала она.

– А чего фу, чего фу?! – орал я. – Я же в тебя это Сую!

– Никогда больше не сунешь! – орала она.

– И слава богу! – орал я.

– Вот зашибу золотишка на кладбище, издам пару книжек, и стану
мировой звездой, Фитц... Фидж... Фитцдж... Скоттом короче! – орал
я.

– Ты и так скот, – орала она.

– Ты даже не знаешь о каком Скотте я говорю, тупица! – орал я.

– Проваливай й и ты, и твои скоты! – орала она.

– Я пойду в зал мировой славы! – орал я. – А ты, истеричка, сгниешь!

– Да кому ты нужен со своими книжками! – орала она.

– Тебе уж точно нет!!! – орал я.

Глаз у меня подергивался, потому что пил я почти четыре месяца.

Вовсе не так, чтобы запоем, но каждый день. Это налагало
определенные обязательства, согласны? Тем не менее, на работу я не
торопился – с прошлой оставалось еще денежных запасов на
год-полтора. И здоровьишка, не зря ж я года два, – пока работал, –
бегал по стадиону, да штанги тягал. Я всегда так делаю.
Жирка накопишь и в берлогу. Бутылку посасывать, запасы организма
растрачивать. Вместе с этой ненормальной, которая все время
доставала меня своими «давай поженимся». Но я не хотел,
потому что прекрасно видел, что она из-за секса лишь с ума
сходит и дело лишь в нем. Она утверждала, что будет примерной
супругой. С чего бы, милая, спрашивал ее все время я, ты же с
половиной города переспала, и встреча со второй половиной не
за горами. Ну, говорила она, если ты будешь мой, мне никто
не будет нужен. Как же, говорил я. Слабый передок это как
вирус. Которая шлялась при муже единожды, та будет шляться до
конца дней. Ну и кто ты после этого, спрашивала она, ведь
спал же со мной, еще когда я была замужем, именно ТЫ. Отвали,
говорил я. Ах ты урод, говорила она, ты намекаешь на то, что
я на передок слаба и гулящая? Заткнись , говорил я, я тебе
прямо говорю, что ты слаба на передок и ты гулящая. Сам
заткнись, говорила она. Урод, говорила она. О кей, говорил я.
Допивал пиво, разбивал бутылку, брал ее за горлышко правой
рукой, а Наташу за горлышко левой. Она вырывалась, бежала на
балкон, и, пока я пытался разбить стекло, орала:

«ЛюдидобрыепомогитеЗелинскогодвадцатьтридробьдваквартирапятьнасубиваетмоймужикскореевызывайтеполициюаспаситеапомогите!!!!»

ххх

В доме оставаться больше сил не было: как водится, эта «примерная
жена», любившая поговорить про свои замечательные кулинарные
способности, и побросать в воздух слова «ризотто, кляр,
молекулярная кулинария», есть не готовила, уборкой занималась
редко, и слово «уют» носило для нас довольно абстрактный
характер. Попросту говоря, ничего не значило. Потому что никакого
уюта у нас не было. Так что я, побрившись, оделся в свой
лучший костюм – ждавший своего часа – и спустился на три
остановки к железнодорожному вокзалу. Здесь была чудная
забегаловка, в которой я и пил до семи утра в окружении вокзальных
проституток, вокзальных полицейских, вокзальных попрошаек и
просто людей, ждавших свой ночной поезд. Ну и, конечно,
вокзальных проституток. Уже говорил про них? Неважно. Одну, с очень
красивым телом, но никаким лицом, я даже сделал героиней
своей старой повести. К счастью, она об этом не знала. Иначе,
думаю, она бы загордилась и повысила таксу.

В кафе было накурено. Но кое что различить было можно. Мне все время
хотелось привести сюда Наташу, чтобы показать ей, что такое
НАСТОЯЩИЕ проблемы, а не ее «великие беды», о которых эта
дура постоянно ныла. Среди перечня этих ужасных Бичей
Цивилизации было: то, что я на ней не женюсь, ее несчастный
поломанный каблук, то, что ее фотографии с претензией на
оригинальность не взяли в какой-то модный молдавский журнал, и тому
подобное фуфло. Думаю, расскажи я об этом в привокзальном
кабаке всем этим псевдо-паралитикам, сифилитичкам-потаскухам,
ментам, крышевавшим игровые автоматы, и стрелявшимся иногда
из-за сифилитичек-проституток, в которых они влюблялись,
подросткам-нищим и прочему контингенту, – от грохота и смеха там
упали бы люстры. Хотя я, конечно, вру. Никаких люстр там не
было.

В любом случае я Наташу сюда не приводил. И никого не приводил. Ну,
кроме своей первой и единственной любимой жены Ирины. Но она
разбила мне сердце, так что я не буду о ней говорить.

Итак. Если бы я привел сюда Наташу, она бы с ума сошла от ревности,
глядя на ту самую проститутку, о которой уже говорил. Тело у
нее было как у Наоми Кэмпбел в лучшие годы. А у Наташи,
хоть она и была смазлива, ноги были коротковаты, спина –
широковата, и она вечно боролась со своим проклятымлишним весом.
Пока получалось, но что будет лет через пятнадцать, было
очевидно. Еще один повод не пойти в загс. Так вот, красивая
проститутка... Нет, я с ней не спал. Говорю же, триппер был
самым безболезненным, что вы могли подхватить на вокзале. Его –
вокзала – чудный мир я открыл для себя, когда был студентом,
и приходил сюда ночевать в зал ожидания. С тех пор я здесь
частый гость. Здесь, да на кладбище, куда любил приходить,
чтобы побыть в одиночестве. Кстати.

В семь утра открывалось кладбище.

Перед тем, как туда отправиться, я зашел в туалет, и, обойдя пару
куч на полу, глянул на себя в мутное зеркало. Остался доволен.
Выглядел я как надо. Как всегда, когда пьешь очень долго, и
так, что уже и уснуть не можешь.

Не то, чтобы опустился, но состояние уже сумеречное.

ххх

На кладбище я поехал на такси.

Парень за рулем был мрачный. Судя по всему, окуренный.

– Ты, что ли, обкуренный? – спросил я.

– Ну типа того... – промычал он.

– Тогда останови здесь, – сказал я.

Он остановил. Я зашел в магазин, купил пару бутылок вина, – белого
«Траминера», – вернулся к машине и сел.

– Я думал, ты хочешь уйти, – сказал он.

– Почему же ты, чтоб тебя, не уехал? – спросил я, открывая бутылку.

– Ну так я же обкуренный, – сказал он медленно.

– Поехали, хочешь вина? – спросил я.

– Нет, я лучшу покурю, – сказал он.

– Кишиневские таксисты, – сказал я.

– Вы еще потом жалуетесь на то, что вас все за наркомановсчитают, – сказал я.

– Работа нервная, – сказал он, выкурил полкосяка, и мы поехали.

– Чувак, а зачем тебе на кладбище с утра? – спросил он.

Я расплатился и сказал:

– Днем я здесь отсыпаюсь.

– Ты вампир, что ли? – спросил он медленно.

– Хуже, – сказал я.

– А хуже это как? – спросил он непонимающе.

– Езжай отсыпаться, – сказал я.

ххх

– Иванов, Петров, Сидоров, Михайлов, Лоринков – читал я фамилии
героев Бессарабии, павших во время первой Мировой во славу
короля Румынии Михая.

По крайней мере, так было написано на их помпезных могилах.

– Вот идиоты, – сплюнул я. – И ни одной молдавской фамилии...

Впрочем, для человека, откосившего от молдавской армии, я плевался
чересчур энергично. Да и никого рядом не было, так что можно
было не играть. И я сразу забыл про все это.

Аллея героев была у самого входа. Ворота уже были открыты, так что
на территорию я попал вполне легко. Что с вином и с утра –
мало ли. Случаи разные бывают. Да и охраны на Армянском
кладбище, хоть это и самое мажорское кладбище города, попросту
нет. Молдаване экономят на всем, чем только могут, подумал я. И
сэкономил на цветах, купив в киоске при церквушке свечку.
Прогулялся к своим могилкам, зажег там свечушку, выдул литр
винца, и стал гулять. Но пришел-то я сюда не за этим. Пришел
я сюда за золотишком.

Дело, конечно, было вовсе не в жадности.

Просто, когда пьешь четыре месяца, и работы ближайшие полгода-год не
предвидится, ты начинаешь не то, чтобы паниковать, но
задавать себе вопросы. Ты спрашиваешь себя: что я буду делать,
когда деньги кончатся? И чем дольше ты пьешь, тем отчетливее
ты понимаешь, что выходить на работу тебе не хочется. Ты
говоришь себе: о кей, так что же делать? В молодости я всегда
знал, что, – когда деньги кончатся, а сил на то, чтобы
заработать новые не будет – остается самоубийство. С возрастом я,
как и все старые трусливые ублюдки, начал любить это гнусное
времяпровождение в ожидании конца – жизнь. Поэтому я,
проезжая случайно мимо кладбища пару недель назад, вдруг понял.

– Да это же Клондайк! – сказал я соседке в автобусе, которая
отодвинулась, потому что от меня пахло.

Нет, только спиртным. Я ужасно чистоплотен, купаюсь по три раза в
день. Наташа говорит, что это инстинктивное желание отмыть
черную – как печная труба внутри – душу. А по мне так, она
дешевка. Впрочем, Бог нас рассудит, Бог да третья мировая война.
Так или иначе я, когда раздобуду деньжат, просто-напросто
выгоню ее и заживу сам, подумал я и успокоился.

Ладно. Кладбище и в самом деле представляло собой Клондайк. Здесь же
похоронены мужчины и женщины со всеми их золотыми зубами,
крестиками, банкнотами, которые любящие местные жители кладут
в могилы... А склепы?! Да каждый склеп просто нафарширован
деньгами, я думаю! Вот я и решил, что прошвырнусь немного по
склепам, да и разживусь золотишком всяким. Особенно много
его, подумал я, – отправляясь за винцом в магазине у
кладбища, – в старинных склепах. Наверняка же все эти графы
старинные, князья да купцы, клали своих мертвецов в землишку не
просто так, а в куче драгоценных камней! Это же престиж, гламур,
или как оно там у них все называлось лет двести назад?

– Куча золотишка, – сказал я, вновь заходя на кладбище.

– Старые склепы благородных бессарабских семей, – сказал я,
устраиваясь на скамеечке в темной алллее могилок девятнадцатого
века, куда редко кто заходит.

– Жалкие драгоценности, не нужные покойникам, – сказал я, достав из
пакета бутылки.

– Заодно давно пора стать тем, кто я есть, – сказал я, проталкивая
пробку в бутылку.

– Свободным человеком, способным сделать что угодно, как угодно и
где угодно, – сказал я, хлебнув.

– Хватить пить, вообще-то, – сказал я, с сожалением выпив половину бутылки.

– С другой стороны, – сказал я, допивая бутылку, – сейчас уже поздно
рыться в склепах , утро же, сейчас принесут какого-нибудь
жмурика несчастного, и увидят меня...

– Не пытайся соскочить, – сказал я себе, откупоривая новую.

– Что ты все пьешь и пьешь, – сказал я.

– Словно в тебе губка, – сказал я.

– Ладно, заткнись! – сказал я себе.

– Сейчас сделаем, – сказал я.

Попил еще. Сказал, обращаясь ко всем покойникам этого жалкого кладюбища:

– Вы навоз

– А я живой человек.

– Сверхчеловек, – добавил я.

– Я пришел плюнуть на ваши могилы! – сказал я.

– Это будет акт литературы, – сказал я покойникам.

– Эть авангардизм, а я творец, – сказал я.

– Поэтому я пришел плюнуть на ваши могилы, – повторил я.

И понял, что сказал это чересчур громко. До полного опьянения
оставалось совсем чуть-чуть. Пора было решать, что делать. Я
выбрал славу и золото. Встал, с сожалением глянул на две пустые
бутылки – конечно, я не кретин, и взял четыре, – и пошел к
склепу, который выбрал, прогуливаясь. Высокое каменное
сооружение, окруженное проволокой– сеткой, кое где порезанной. С
бюстом в центре. Какого-то ротмистра, который погиб здесь, в
Бессарабии, на дуэли, в 1864 году. О чем и сообщала надпись
на камне у бюста. На бюсте был изображен молодой мужик, с
орденами какими-то. Я подумал, что похоронили его, наверняка, с
наградами. А их раньше делали из драгоценных металлов.
Отлично. Ротмистру было двадцать семь лет.

– Идиот ты ротмистр, – сказал я, и понял, что меня пошатывает.

– Подождал бы ночью возле угла, выстрелил бы в спину тому чуваку,
который тебя пришил на честной дуэли – сказал я.

– Дурак, – сказал я.

И заплакал. Потому что ниже была еще одна подпись «от безутешной
молодой матери», и мне стало дико жаль этого пацана, до слез.
Итак, я разрыдался. Потом вытер лицо, открыл еще бутылку и
понял, что я набрался серьезно. О кей. Я вылил в себя вино,
даже не почувствовав вкуса, отбросил бутылку, и полез в склеп.
Зашел в этот сырой, затхлый домик, не чувствуя ничего, –
что странно, так как покойников я опасаюсь, – и увидел
лестницу из нескольких черных ступенек. Встал на верхнюю. Начал
спускаться. Ступенька пошатнулась. Я подвернул ногу. Упал.
Сильно ударился головой.

Перед тем, как вырубиться, с облегчением увидел, что последняя
бутылка упала со мной и не разбилась.

ххх

Очнулся я часов пять спустя.

Лежал в самом склепе, рядом с покойником. Вернее, тем, что от него
осталось. Какие-то тряпки, пожелтевшие кости. Ни намека на
червей и мясо, так что я не переживал. Как ни странно, было
мне не очень плохо. По мобильному телефону определил время
суток и какой день. Конечно, я порылся в останках. Но не нашел,
ничего не нашел. Впрочем, на трезвую голову идея
обогатиться кладоискательством на кладбище представлялась уже не такой
блестящей. Так что я обыскал кости ротмистра проформы ради.
Ну, раз уж полез...

Потом пощупал ногу и голову. Все болело, но не очень. Попробовал
встать. Получилось. Правда, ударился головой о потолок склепа.
Полусогнутый, вышел по ступенькам, держась руками за стены.
Глянул вниз. Обычная черная дыра. Пошатываясь, вышел на свет
Божий. Выбрался за территорию склепа, и побрел в укромный
угол кладбища, о котором мало кто знает. Полянка, окруженная
кустарником за самыми старыми могилами. Встал там, на
солнышке, и вдруг понял, что пережил зиму и в городе уже апрель.
Все было зеленым, деревья цвели, и пели птицы. Я прилег.

Солнце пригревало, и я впервые за несколько месяцев уснул.

Приснилось мне почему-то сражение персов с римлянами. Я командовал
когортой. Шел чуть сбоку от нее, плакал, кричал, просил
держать строй – нас атаковала конница – и убил троих всадников. А
от копья четвертого увернуться не успел и почувствовал
сильный удар ледяного металла в грудь. Проснулся, и увидел, что
Солнце садится, и земля уже холодная. Сел. Помассировал
виски. Допил вино. Вышел за ворота, вызвал такси. Дома никого не
было. Только записка.

«ты самовлюбленная пьяная сволочь, я ухожу от тебя,
соскакиваю с тебя как с наркотика, иди к черту, провались ты
пропадом, и я вовсе не шлюха, сам ты такой понял?я кинула тебя,
ха-ха, я, а не ты!»

Я выбросил записку в ведро, и положил руку на грудь. Сердце ухало,
на висках был пот. Так всегда, когда запой заканчивается. Я
разделся, и часа три драил квартиру. Когда она, наконец,
заблестела, включил радио и лег в ванную. Налил туда колпачок
пены. Закрыл глаза. Минут через десять вода набралась, так что
я выключил кран. Стало слышно радио.

Передавали Баха.

КОНЕЦ

(с) Владимир Лорченков