Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Мы публикуем вторую подборку извлечений из новой поэтической книги Ильи Кутика «Гражданские войны». Первая подборка была обнародована в «Эгоисте» в рамках метаметафорческой декады не случайно — Кутик один из виднейших, как это принято говорить, представителей этого направления. Правда, постепенно Кутик ушёл в тень, занялся своей сугубо частной жизнью — сначала в Швеции, затем в Америке, и будто бы «потерялся» для российского читателя. Публикациями в «Эгоисте» мне хотелось бы стереть этот досадный пробел и вернуть в контекст одного из самых замечательных и замысловатых современных поэтов. Тем более, что в своей новой книге Кутик делает весьма интересную попытку выйти за рамки исторического процесса. Обращаясь к именам и реалиям давно ушедших времён, Кутик словно бы доказывает тезис Иосифа Бродского о том, что никогда ничего не меняется, и всерьёз можно говорить только лишь об истории костюма.

или первая часть книги «СМЕРТЬ ТРАГЕДИИ», расположенная второй

Ходасевичу. В память.

Страшно, Боже! Как же мне знаком сталактит под самым потолком.
Я живу в отеле типа Ритз. (Штык он? шприц?)
Как же страшно, Боже, и как трудно! Притяженье наше обоюдно!

17 июля 02
Отель «Маха», Прага

Поставившей свечу

Я был уверен, что ты мне поставишь свечку...
Когда ты болен, ты окружен как бы
восковыми пальцами с розовыми ногтями
(...розоперстая Эос...): и словно свинья — грибы,
ты их ищешь издали, стоящих в каком-то храме,
где ВСЕ составляют они аптечку
Бога. Свечи похожи на одноразовые шприцы.
Когда их ставят, нажимается поршень. Пламя
— как инъекция в воздух, которая всеми нами
ощущается прямо физически. И — чтоб не отдать концы
в огне антоновом — подобное можно лишь
подобным вылечить... А посему свечу
поставь мне, подруга!.. Я ею перекричу
пламя, что жжет чуть меньше, когда ты свечу палишь...

февраль 02
больница

Гость

Он пользовался мимикой по-актерски: то грозно
хмурился, то метал молнии из-под полуприкрытых век.
Но он быстро устал от игры. Ему нужна была моя помощь.

Он приехал, чтобы меня убить.
В семьдесят с небольшим. Гостя
у меня впервые. Проделав двойной кульбит
самолетом. Дитя
малое в семьдесят с небольшим, но и
прожженный — как это еще называют — киллер.
Я не знаю — от радости ли, с тоски ли —
у меня завязались в ноге гнои, едва он коснулся левой ноги
— рукой, точнее — тыльною стороною ладони — пока я
лежал такой, какой я лежу, переваривая спиртное. И стало
— в несколько дней — ТАК жарко, так удушающе жарко,
что я воздух хватал аортой.

Как было бы сказано у Плутарха:
«Он три дня пролежал в горячке и преставился на четвертый».

2

Как спрашивала Джульетта: «Ну разве эти плечи, грудь и
ноги обязательно звать Ромео?» Как зовут мою левую ногу,
которую на рассвете НЕ отрезали? — мною, естественно...
                А отрезали бы — то я не о себе бы
думал, а — именно! — как же ногу было звать? —
зарытую в помощь гречам госпитальным... — ногою?
но — слава Богу! — пронесло, и ответить Джульетте
нечем.

3

Это с ней случилось на середине пути, вернее —
на сорок первом году моей жизни... Вошла вдруг и
не вышла, оставив надежду: одежду — стервам
больничным, на вешалок их сутулость. И пока
меня дрючили внутривенно, она вошла в коричневое
Инферно, осмотрелась и — удивясь — вернулась...

4

Я живу в пост-мортуме, пережив зараженье крови,
гангрену, удивившуюся на пороге кости,
обжегшую ногу, как Данте: побывавши в анти-здоровье.
Что мне сказать о госте?
Коль не культя — то тем же двойным кульбитом:
перед отбытьем — в траву иль в вокзале спрятав:
приклад без насечки — что больше одним убитым,
ствол и прицел, что был — от привычки — матов.

15 марта 02
сразу после больницы

Новый Озимандия

1

Он долго налаживает прицел:
в наведении резкости эрос живет Эвклидов.
Как к жениху невеста, к выстрелу он летел,
но паспорт ему продлили, лишь перед отлетом выдав.

2

Он покупал оружье по косточкам, словно в «Дне шакала»:
оно — словно щит Ахилла — состоит из деталей, не
знающих о цене целого: как и в чем — каждой из оных —
сила

3

и предназначенье. Об этом лишь он один знает,
лежа сейчас на крыше в плаще жестяном... Мечтая,
как Саладин, половину карты саблею покоривши —

4

прийти к королям христианским...
                  тот саблей — тогда — рассек
платочек газовый Ричардовой супруги, подброшенный
в воздух...
                    Ричард — хоть гомосек — взъелся
на саблю... И кони — пружа подпруги —

5

понеслись английские в Ерусалим... Потом
был плен на Дунае и побег... Он лежит на крыше,
обливаясь потом и мучаясь животом,
с оружьем эпическим, что сделано здесь и выше.

6

Сколько еще лежать?! — эпос идет, терпи, эпос всегда
длинней выстрела и момента. Можно прождать сто лет
и бабою стать в степи, или — подобием монумента

7

на крыше... Падает снег, и снег
превращается в слякоть... Наступает весна и лето следом...
На крыше простершийся человек с ружьем, чье дуло — от
пистолета,

8

превращается в статую, а после — в рук-ног куски...
Цель была РАЗ видна, но отошла с коктейлем
и не вернулась... Как суслики и сурки,
цели стоят, но прячутся, когда мы в них долго целим.

9

Упустить момент — это вогнать себя
в эпос, что тянется безобразно
долго... Гребя
в кучу ВСЕ, что лежит: плохо иль слишком праздно.

Падение Римской Империи по Карлу Кристу

О Нероне

Сенека, Тацит, Светоний и Кассий Дион: Нерон был
вырожденец. Присоединяются и евреи: подавитель
восстания, Лжеаполлон, плюс он укокошил мать. Туда же
и христиане:
распятья в садах, бойни в цирках. Против этих двух — ТОЛЬКО
греки: Нерон был ПОЭТ, что за год гастролей в Греции, стихом
услаждая слух, получил под ДВЕ ТУИ лавровых венков! От
тягот
налогов — к тому же — освободив страну Грецию... Что ж
до пожара Рима — скорей всего, НЕ поджигал: про эту его
«вину» ТОЛЬКО болтали... На месте — НЕПОВТОРИМО
возвел Рим мраморный, современный, с огнеупорным фасадом!
Покончил с собой: «Какой ПОЭТ погибает!»: жил с голосом —
звонким горном (вопреки наветам), и твердой — вполне —
рукой
управлял колесницею, но — не Римом...
В результате: дурная слава (досель) от двух
первых... Для Греции был он невозместимым:
в результате: три Лженерона. Но — ни ЕДИНЫЙ стих
до нас не дошел. Публиковать запрещал. С листа — не хотел.
Лишь — по памяти, как Гомера. Легко уважа его амбиции,
скажем: не та, не та память у современников, греков даже.

2

Какой светильник разума угас,
какое сердце биться перестало! —
НЕ про Нерона!.. Он жил ведь для выкрутас
(поэтическое поведенье) и пьедестала:
жаждал памятника ЛИШЬ как поэт, а не
какой-то там император. Он был рассказчик,
панк, кто угодно — в римской своей стране,
но — НЕ вырожденец. У греков он — покровитель скачек.
В наше время он был бы не раз судим
за вождение колесницы в нетрезвом виде,
а — может быть — и разбился б...
                     Пел бы — нетрезвый в дым — стихи в
коммуналках... Как скифам своим — Овидий.

3

Ужас Рима — что в нем ну нельзя никак
не стать императором, если рожден в опале.
Возьмем Клавдия, или — даже — Каллигулу:
                 и — странно, но — ВСЕ писали, хотя и
любительски. А в целом — страна писак, этот Рим, где только
ОДИН Нерон был ПРОФЕССИОНАЛ. И пусть мы не знаем
строчек его, он — покровитель скачек у греков. А строчек — их
больше, чем легион.

О Тите

1

Нерон был из Юлиев-Клавдиев. Тит же — Флавий. И в
отличье от папы — первого буржуа —
«деньги не пахнут» — радел лишь о ЧИСТОЙ славе. Тоже —
ПОЭТ! — Способный на счет раз-два
сымпровизировать с рифмой, без всякой натуги выдав целую
вам поэму. Такое вот у друидов
считается предпоследней ступенью. Был он красив и прям.
Любил царицу еврейку и не был антисемит.
Против — только евреи: разрушил Храм.
За — в частности — Моцарт: «Благочестивый Тит».

2

Младший брат Тита, император Домициан поэтом не
был, но был как отец поэтам. Пахли при нем и цвели
Ювенал, Марциал. Циан НЕ подносился. Евреи шли за
советом.

3

Убит. Следом Нерва. Тоже — ПОЭТ! Нерон — мэтр! — его
оценил, нарекши «вторым Тибуллом». Но — бросил писать,
империей увлечен... Нерва был невротик и подвержен —
легко — загулам.

4

Траян писал только письма. Плинию.
                      Умер от странных ран
в месяц восстанья евреев. Следующий — Адриан был не
просто поэт — ЗНАМЕНИТОСТЬ!
            Дошел. Печатался. Но латынь не любил.
Доверял только древним грекам. Путешественник.
Путешествовал до пустынь, взбирался на Этну, плавал по
бурным рекам. Против — только евреи: он раздавил
мятеж Бара Кохбы, вырезав пол-мильона. За — все
остальные. Во время оно между «за» и «против»
еще оставалось «меж».

5

Дальше — Пий. Как Папа. Молился и НЕ писал.
За ним — прозаик-профессионал
Марк Аврелий. Отравлен. А дальше — сплошь некролог.
Рим, скатившийся к ПРОЗЕ, не пасть не мог.
Если два романа свести в один, то тогда
выйдет стихотворение — первой частью
посвященым одной, а второю — другой. Беда,
что можно запутаться, какая — какой. Но — к счастью —
через сколько-то лет понимаешь: вторая часть — это лишь
выдумка, тогда как в первой — все настоящее, а вторая
есть тоже власть первой женщины, что будешь любить и
стервой.

2

Казнь короля. Карл всходит на эшафот,
под которым — настилом — сидят Арамис, Атос,
Портос, д'Артаньян, с надеждою, что вот-вот
его удастся спасти. В эпоху, где нету фот,
глаза — это снимки, сырые и в красном свете
рассвета или Инферно. Напрашивается вопрос,
не нуждающийся в ответе.
На казнь из толпы — с удовольствием — смотрит Джон
Мильтон. И это — борьба авантюрной прозы
с эпосом, и где-то — меж них — король,
не понимающий в жанрах, а под корой
адреналин поднимается, чтобы сказали: слезы.
«Смотрите, он плачет!» Атосу шепчет «Молчи!»
д’Артаньян, и оба хватаются за мечи.
Мильтон же думает про чистоту стиха.
И это — шпаги, обнаженные ради, для
двух интенций, похожих на букву «х».
Но: ребром длань сверху свергается на короля.

***

Николай II, Казанова во Львове

Эндрю Вахтелу

Хроника. Николай II-ой
во Львове. Все было тогда, как есть
и сейчас. Вот в центре стоит колонна
Мицкевичу с музой над головой, протягивающей лиру.
Николай, отдающий честь, кому — непонятно...
Мицкевичу? Что ж, резонно...
Казанова въезжает во Львов и пишет: «Мой въезд во Львов»,
а дальше — про ничего во Львове:
въехал и выехал... Потом — началась гангрена
руки... Хотели отнять: от уха и до штанов.
Он — не дал. А после — потоки крови
на Стоходе и в темных лесах, в Арденнах.