Литературная критика

Существует миф о том, что российская наша нестильность, а также и
некое русское, плебейское презрение к стилю и моде произошли,
в значительной степени, из знаменитой, или пресловутой,
русской литературы, которая же все больше о вечном,
непреходящем, о душе, в то время как мода и диктуемые ею стили — вещи
мгновенно — быстро меняющиеся и, следовательно, с одной
стороны, заставляющие человека смотреть на свою жизнь с
определенным оптимизмом, а с другой стороны — как бы протрезвляющие
его перманентно, доставляющие с небес на землю. Короче,
русская литература — это пафос и отстой, а мода и стиль это кул
(cool) и драйв (drive).

Ясно, что в противопоставлении «души» и моды отражаются и два
подхода к самой литературе, к искусству. Спор этот давний,
казалось бы, доставший уже всех, но вот никак все не затихающий, и
это, вероятно, не случайно, и, видимо, у этого спора есть
своя метафизика, которая его вечно программирует в наших умах
и, простите, душах.

Эта дихотомия для русских из того же ряда, что и восток — запад,
Европа — Азия, консервативное — либеральное, правое — левое, то
есть, с нашим, русским акцентом дихотомия. Это и
исторически так. Например, если подумать о происхождение моды в
России, то сразу выясниться, что быть немодным, нестильным в
России — это тоже некая сверхзадача, миссия и философия. Я даже
не Петровские реформы имею в виду в части портняжного и
кауферского дела (когда насильно!), а наличие старой и новой
веры, двуперстия и троеперстия. Всем понятно, что когда мы в
России рассуждаем о моде, о ширине брюк и длине юбок, о цвете
перчаток, пирсинге, тату, или о модном писателе, мы всегда
рассуждаем и об Антихристе.

При этом модное состояние иронической отстраненности, в котором
пребывают обычно продвинутые художники, писатели, интеллектуалы
и просто молодые люди, для которых мода и стиль, или
стиль-мода так же жизненно необходимы и потребны для созревания,
как гормон роста в крови, так вот, это состояние не может не
восприниматься частью русского сознания, как богомерзкая
ересь. Так что западное cool в России приобретает вдруг если не
агрессивность, то неожиданную глубину, и само по себе уже
этот cool и эта ироническая отстраненность становятся по
своему пафосными и, следовательно, вполне уязвимыми, открытыми
для иронической атаки. Но, разумеется, не страхом перед такой
атакой объясняется то не часто встречающееся состояние духа,
которое я бы определил как ироническое отстранение от
иронического отстранения. Это сама атака и есть, правда неявная,
тихая и скромная. Или это просто попытка уйти от надоевшего
спора — обсуждения, поэтическая попытка?!

Но вернемся к русской литературе! Говорят, что именно она внедрила в
сознание масс мысль о том, что красота это зло, несмотря на
некоторые широко известные противоположные декларации. Это,
конечно, миф. Происходит этот миф от простой путаницы,
когда, собственно, литературу отождествляют с той или иной
школьной учительницей литературы, которая была в жизни каждого из
нас, и вот путают и путают предмет с его идеей в виде этой
великой и ужасной, универсальной Учительницы, особы
чрезвычайно озабоченной разумным, добрым и вечным, которая просто
как секретарша самого Добра в приемной Рая словно бы учила нас
от щедрот, как себя вести там, в Кабинете товарища Д., если
нас туда, разумеется, когда-нибудь, по недоразумению,
пустят.

Но времена изменились. И вот уже новые универсальные машины,
учительницы — секретарши учат нас сквозь зубы, снисходя, как себя
вести в кабинете господина З., в который, впрочем, нас уж
точно не пустят никогда. Главное, be cool, деревня!

К черту душу, и не надо скулить! Ритм, стиль, энергия, мода!
Поменьше добра вот этого, и побольше карнавала! Тусуемся!

В качестве примера приводятся иногда разные правильные эпохи, когда
люди и в России умели жить. Например, двадцатые — тридцатые
годы двадцатого века, когда все ходили в таких модных
кителях, в косоворотках и в матерчатых туфлях, или в полосатых
футболках, кожаных куртках и красных косынках. Это было
стильно. И литература была соответствующей, так сказать,
соотносимой с культурным ландшафтом, когда поэтика революционной (а
потом — контрреволюционной) формы была как маузер,
приставленный к затылку аморфного, мелкобуржуазного «содержания».
Сталинские высотки и разнообразные девушки с веслом были ведь
тогда и в кино, и в литературе, это ясно, никто теперь и не
подумает оспорить это величие и этот большой стиль. Правда,
встречались и в то правильное время всякие ублюдки (это цитата)
типа Платонова, да ведь на каждый роток не накинешь платок!

А мне повезло! Или не повезло, судите сами! У меня была другая,
необычная учительница литературы, немного чудаковатая пожилая
бабуля, по виду старосветская помещица, и полный внешне отстой
в круглых очечках. Так вот, эта с виду совершенно
допотопная бабка была буквально помешана на моде. Прежде всего она
учила нас при чтении русской классики обращать внимание на то,
как и во что одеты герои того или иного романа. Вот
посмотрите, говорила старушка, как одет Раскольников до
преступления! Это круче, чем Наполеон! Это настоящий король! Его
длинное истлевшее пальто — мантия! Его немыслимая шляпа — корона!
И он решает, казнить или миловать человечество. И во что он
превращается после?! Когда потерпел поражение, отрекся,
бедный мальчик, от своего трона?! Разумихин приволок ему из
секонд-хенда какие-то мещанские обноски, хотя и вполне еще
прочные, какой-то картуз холопский, и Раскольников смиренно
облачился во все это. А Софи Мармеладова?! Что в ней самое
главное и важное?! И самое яркое, содержательное, прекрасное или
страшное?! Разумеется, ее одежда и ее дорогая чистота! И ее
наряд, и чистота, которую она совершенно
обязана соблюдать! Это ее обязанность — это указание нам на
существование чего-то очень важного, и при этом в сознании
общества вполне легального, и, следовательно, не зла в чистом
виде. Разве может общество примириться с постоянным намеком на
зло, как на праздник?! Но ведь и не на добро же указывает
Сонечкина чистота, ее специфическое платье, ее высокие
ботиночки! На добро как раз указует прямо и явно стильность П. П.
Лужина, его лиловые перчатки и, вообще, его приверженность
моде, поэтому стиль-мода Лужина — пародия на всякую
метафизику моды. Лужин — прогноз Достоевского! Лужин это cool и
drive. Вообще, одежде героев в Преступлении предается значение,
как нигде! Это костюмный роман какой-то и, возможно, самый
костюмный, модный роман, или роман о моде в русской
литературе.

И вот, когда теперь я вспоминаю эти уроки литературы и думаю о том
значении, которое Достоевский придавал одежде, чистоте и
красоте, я все-таки начинаю приходить к выводу, что, пожалуй,
действительно русская литература в лице ФМД видела в моде если
не зло, то нечто сверхчеловеческое, или только
внечеловеческое. Это не совсем миф, пожалуй, или это другой, так
сказать, немиф, поскольку не надо упрощать, потому что cool и drive
Лужина, его лиловые перчатки, в чем-то это все-таки
симпатичнее, да и милосерднее попросту, чем бесформенные обноски и
мещанский картуз Раскольникова после его поражения. Тут
метафизика!

Что касается меня лично, то я выбираю наряд Раскольникова — короля!
Вот он бредет — молодой, красивый, полусумасшедший, в
длинном истлевшем пальто-мантии, в немыслимой шляпе-короне, гордый
и одинокий, как и положено королю, и ему еще не нужен
шут-преподаватель Порфирий, cool и drive Лужина еще только
презрение и ненависть вызывают у него, но не страх!

Чистая романтика! Я бы, пожалуй, так и закончил этот роман,
где-нибудь на Кокушкином мосту, а лучше на Канаве, по набережной
которой студент вечно идет к тому дому. И никак не дойдет. Да
здравствует король типа!