Искусство

Проснулся я довольно поздно, пойти с подругой в какую-нибудь галерею
— уже темновато, в театр? — Все же решил посмотреть, что
сегодня в Музее Кино — на его собственном сайте. Оказалось —
фестиваль финского кино. Каурисмяки во всех залах. Но тут
неожиданно позвонил один музыкальный издатель — срочно надо
перегнать с минидисков на компакт-диски какие-то его концертные
записи. СРОЧНО! В результате Каурисмяки и прочие финны
отпали, но я уже пообещал подруге, что сегодня мы пойдем в кино,
поэтому успели лишь на последний сеанс. Фильм оказался
американо-европейского совместного производства. Моя подруга в
особом антиамериканизме замечена не была, все же решили
почитать аннотации в Интернете. В аннотациях нас заинтриговали и
ободрили неизвестные обманщики тем, что это кино нам, скорее
всего, не понравится, так как оно — не для всех. Для всех,
автор интернет-рецензии полагал, видимо, «Властелина Колец»
или «Матрицу №»...

В последние месяцы почему-то нечасто получалось ходить в кино. И
когда выдался свободный вечер и возникла потребность куда-то
пойти-проветриться, отправился в Музей Кино. Вообще-то в Музей
Кино я хожу давно и более-менее регулярно. Этот кинотеатр и
до недавнего времени функционировавший «Иллюзион», являются
одними из весьма немногих кинотеатров Москвы, в которых не
господствует американская киножвачка, замусорившая почти все
каналы ТВ и прилавки видеоларьков. Ну, пожалуй, еще есть
Дом Ханжонкова, но большая часть представленной там российской
кинопродукции меня также не привлекает. Технически
московские кинотеатры оснащены сейчас примерно так же, как
европейские или американские, если не лучше, то есть современнейшая
качественная проекция, как минимум — цифровой шестиканальный
звук (5+1). Последнее особенно важно, так как в домашних
условиях — в условиях домашнего кинотеатра DVD полноценно
реализовать восприятие многоканального звука нельзя из-за того,
что помещение недостаточно большое. А без современного звука
нынешнее кино уже не может обойтись. Смотреть кино по
телевизору, не говоря уже о видеокассетах — это примерно, как
читать вместо книги ее дайджест или аннотацию на обложке, или
вместо подлинника картины созерцать интернетовский JPEG-файл
размером 400x300 пикселей на экране монитора. Разве что сюжет
разобрать...

Зал — полупуст, несмотря на то, что билеты недороги даже для
взрослых, а уж для студентов... при этом в зале остались приставные
стулья — от предшествующих сеансов финского фестиваля
(Каурисмяки...) Позади слышалась негромкая английская речь,
кажется даже американская... какие-то студентки.

Сюжет мне показался довольно банальным. Я угадал уже в первой
20-минутке фильма, кто будет убийцей и каким способом убийство
будет осуществлено, а также, кто является матерью условно
главного героя фильма. Смешно, что в самом фильме этот персонаж
последнего так и не угадал.

В итоге. Сюжет — убогий, актеры — ничем особым не впечатлили, кроме
британского акцента. Операторская работа — вслед за
«Поваром, Вором...» и «Контрактом рисовальщика»; может быть, тот же
самый оператор? Но тоскливо это выяснять в Интернете, не
стоит это моего драгоценного времени. Музыка — никакая.
Создается впечатление, что режиссер чуть ли не издевается нами,
составляя почти всё из стереотипов, ходульных ходов,
автопародийных общих мест. Нарочитость эта бросается в глаза — или
просто я давно американского кино не смотрел? А что он может,
режиссер — в американском кино?! Каковой степенью свободы он
обладает в «стране свободных людей»? Каковой степенью
свободы, независимостью обладают остальные
творческие единицы в голливудском кинопроцессе? Крайне
незначительной... Не намного большей, чем какой-нибудь менеджер
среднего звена в компании по производству и реализации
презервативов. Всё, АБСОЛЮТНО ВСЁ определяется продюсерами, вплоть до
тембров звучания инструментов на фонограмме, интонаций и
оттенков цветовой гаммы. Творческий процесс в современной
коммерческой арт-продукции — это удел не художников и музыкантов, а
маркетологов-футурологов. Надо угадать потребительские
настроения в обществе к моменту, когда производственный цикл
будет закончен. Согласовать постпродукцию ленты с выпуском
других лент, биржевыми прогнозами, ростом или падением
занятости, данными о покупке домов, автомобилей и облигаций
30-летнего внутреннего займа, отпускным периодом и возможными
военными действиями. А тысячи людей, занятых в производстве
костюмов, грима, постановке света, стилисты, авторы диалогов (это в
американском кино — ни в коем случае не авторы
сценария!!!), бутафоры, реквизиторы, звукорежиссеры по звукозаписи, по
обработке, по сведению звука, по постмастерингу, монтажеры и
пр., пр., пр. при высочайшем уровне профессионализма (это
даже не должно обсуждаться — уровень профессионализма
запредельный!) непрестанно должны согласовывать каждый свой шаг с
супервайзорами. В результате фильмы похожи один на другой, как
автомобили на трассе — кажутся какими-то продолжениями
бесконечных сериалов... У режиссера остается лишь возможность
некоей фиги в кармане. Как весь этот конвейер по созданию
«продукта» обойти?.. Как выделиться? Найти какую-то деталь,
сославшись на которую, можно будет заручиться благосклонностью
инвесторов-продюсеров.

В Gosford Park'е — банально-традиционно показана Англия 1932 года,
охота, «высшее» общество. Сюжет — убогий, английские
киноактеры. НО в высшей степени интересно показана жизнь слуг. Не
какая-то личная жизнь людей, находящихся в услужении у
аристократов, а именно трудовой процесс и быт, с ним связанный. Это
именно та деталь! (Большинство американских
фильмов, достойных проката, строится именно на деталях, а с
чем-то большим в Америке туго!). Что выделяет европейскую
составляющую фильма — внимание к разговорной речи. Это даже не
особенность европейского кино, а особенность европейского
театра. Мир слуг и мир господ говорят с разными акцентами, на
разных диалектах. Особенно ярко акцент, диалектизмы слышны у
служанок/кухарок. И чем ниже они стоят в иерархической
лестнице — то есть чем дальше они от господ, тем диалект более
проявлен (в фильме это оппозиция кухня/официанты-слуги). Следует
отметить очень тонкую работу не только звукорежиссеров
речи, создавших помимо первого речевого плана еще и второй —
сложный план обрывков речи, слышимых издалека, как бы фоном, но
и авторов русских субтитров, отметивших курсивом
эти речи неясно кому принадлежащих обрывков фраз голосов из
воздуха.

Есть в фильме и элемент некоторой рефлексии, впрочем, довольно
тривиальный. В числе гостей благородного английского семейства
оказывается очень известный актер, американский режиссер и
молодой малоизвестный американский актер, выдающий себя за
слугу режиссера, чтобы набраться соответствующего опыта для
новой роли. Актер этот в первой половине фильма находится в мире
слуг, а во второй открывает свое подлинное лицо и
перемещается в мир господ. Нам как бы дают понять, что художник — он
тоже из мира слуг, но поднят до уровня господ из некоей
господской прихоти, для забавы и увеселения. Актер этот
бисексуален, увеселяет и режиссера, и хозяйку аристократического
дома.

Все без исключения аристократы реалистично показаны малоприятными
людьми. Мне трудно представить себе, что аристократы вообще
таковыми не являлись. Еще во время просмотра фильма я поймал
себя на мысли, как же все таки хорошо, что у нас в России всю
эту пену смыло в 1917!

По пути из кинотеатра домой я стал вспоминать о своих контактах с
аристократами. В 1990 году я играл в East-West New Jungle
Orchestra Пьера Дорха (Dørge). Среди прочих
выступлений был у нас и концерт перед королевой Дании в Орхусе.
Помимо музыкантов моего ансамбля ТРИ«О» в East-West Jungle
Orchestra принимала участие уникальная тувинская певица Сайнхо,
работавшая с ТРИ«О» до приезда в Данию. Готовясь к концерту,
Сайнхо поинтересовалась музыкальными вкусами и вообще
пристрастиями королевы. Оказалось, что королева Дании любит шляпки.
У нее коллекция из 20000 шляпок, и королеву никто дважды не
видел в одной и той же шляпке. Мы прикрепили Сайнхо к
голове виниловую грампластинку группы Greatful Dead наподобие
некоего декоративного головного убора и отправились на концерт.

К моему великому удивлению огромный концертный зал в Орхусе оказался
пуст! То есть почти пуст. В зрительном зале присутствовала
только королева и ее свита, человек 20 всего — прочая
публика допущена не была. То есть мы играли в буквальном смысле
только для королевы.

Перед нами выступал Сергей Курехин соло. Конечно я волновался!
Играем перед королевой — специально для нее!

По окончании мероприятия я поинтересовался у нашего администратора,
что сказала королева про нас?

— «Такой шляпки у меня нет».

— И всё?!

— Всё.

Мы (ТРИ«О») этому не очень удивились — надо заметить, что в Данию
ансамбль прибыл из Норвегии, где тоже королевская власть. В
Норвегии нам вполголоса сообщили, что их короли потомственно
страдают слабоумием.

В 1991 году, работая в Центре Экспериментального театра в Риме, я
познакомился с одной римской патрицианкой. В Италии после 1948
года были упразднены дворянские титулы, но неофициальное
деление на патрициев и плебеев все еще существует. Еще осенью
90-го я заметил необычайно красивую золотоволосую танцовщицу
в одной из авангардистских трупп танцевального театра.
Познакомились. Оказалось, что одна из ее бабушек была русской
графиней. Я был разок у нее в гостях, но продолжения это не
имело — девушка страдала какими-то серьезными психическими
расстройствами, депрессиями и вскоре бросила театр, поступила в
университет на факультет филологии, но и его оставила через
непродолжительное время.

Забавная встреча произошла у меня с каким-то герцогом в Голландии в
1992. Мы с фаготистом Александром Александровым были
приглашены в качестве музыкантов сопровождать церемонию открытия
музея Шабота (Chabot) в Роттердаме. Голландия — это
королевство Нидерланды, поэтому там церемония открытия состоялось
дважды. В 17 часов — для аристократии, в 19 — часов — для
плебеев: буржуазии и искусствоведов. Отыграв первую часть,
Александр Александров, облаченный во фрак, ничтоже сумняшеся
подошел к какому-то господину и попросил прикурить. Господин
оказался герцогом, прибывшим из своего охотничьего имения в
Швейцарии специально, дабы освятить присутствием своей Светлости
открытие музея, но это не суть важно — это он изложил в
ответ на вопрос Фагота, как, мол, дела, старик? Подошел и я (в
белой джеллабе) познакомиться. Нас с Александровым поразила
реакция окружающих. Амстердамский фотограф, организовавший
наш приезд в Голландию, и его подруга, кураторы музея замерли
у стены, не смея поднять глаз:

— «ВЫ РАЗГОВАРИВАЛИ С ТАКИМ ЧЕЛОВЕКОМ!»

— Каким-таким человеком?

— «ЭТО ОЧЕНЬ БОГАТЫЙ И ЗНАТНЫЙ ЧЕЛОВЕК!» и т. д. и т. п.

Для европейцев понятия чужого богатства и знатности — это не пустой
звук, даже если они сами элитарные артисты, музыканты,
танцовщики, фотографы. Глубоко в мозжечке сидит чувство своей
приниженности и принадлежности/непринадлежности к высшему
сословию.

Есть страны, в которых титулы упразднены, республики. Однако в той
же Франции с ее декларативным равенством и братством «Пари
Матч» посвящен преимущественно семье принцев Монако,
восполняющей для французов потребности в аристократизме. Что означает
в европейцах эта потребность в аристократии, в подражании
ей, в том, что мельчайшими подробностями жизни и быта
никчемных, умственно неполноценных бездельников интересуются
миллионы (помешанных на экономии, между прочим) людей,
обеспечивающие этим бездельникам возможность намного более комфортного
существования?

Австрийский художник-концептуалист Герт Гшвендтнер как-то сказал
мне, что современной буржуазный мир требует от художника
богемной жизни, он платит ему не столько за произведения
искусства, сколько за свою невозможность самому жить такой жизнью —
пьянствовать, блудить, употреблять наркотики, творить, в
конце концов. Это напомнило мне, что иногда люди, завязавшие с
алкоголем, получают удовольствие, напаивая окружающих,
чувствуя при этом еще большее опьянение от опьянения других.
Возвращаясь к словам Гшвендтнера о бюргерах — получается, что
монахи за них постятся и воздерживаются, а богема за них
грешит. А сами бюргеры шествуют посередине, оплачивая и тех, и
других.

В Европе до сих пор сохраняется достаточно четко артикулированная
субординация между господами и слугами. И музыканты безусловно
в этой табели о рангах принадлежат к миру слуг. Скажем так,
слуг особого рода. Служители. Можно, конечно, сказать, что
служители Муз, но на самом деле — не только их одних, и не
столько.

Мои предки были крестьянами, купцами, казаками. Я никогда об этом не
сожалел и никоим образом этого не стыдился. Мне никогда не
хотелось иметь предков-дворян, и мне искренне непонятно это
преклонение перед аристократами. Раздражает, когда меня
называют господином.

Европейство-западничество не укоренилось в России глубоко потому,
что дворянство, господствующий класс был ориентирован на
чуждую цивилизацию, на враждебные русским ценности. Вот поэтому
осмеивали либералы-просветители купечество, которое
вырабатывало альтернативную культуру и смогло при всей своей
необразованности и «тупости» и прибрать всю экономику к рукам перед
1-й мировой войной, и с французским авангардным искусством
освоиться. И супрематизм вышел не из французской живописи XIX
века, а из русского народного костюма. Это оплевывание
традиционного русского уклада сознания продолжается некоторыми
нынешними людьми без роду, без племени. Пишут, что мы —
собиратели и охотники, не ведаем их правил. На самом деле дело
обстоит не так. Ведаем, но презираем и не руководствуемся ими.
Скажем так, эти принципы в нашем BIOSe не прошиты (для
компьютерно-неграмотных, ежели такие есть среди читателей:
аббревиатура BIOS это акроним слов Basic Input/Output System.
BIOS записывают в микросхему постоянной памяти ROM)...

Вот примерно такие мысли вызвал просмотр кинофильма Gary Altman'a...

На следующий день я потащился на метро с баритон-сакософоном и
бас-флейтой в театр — за два с половиной часа до спектакля. Надо
все инструменты выставить, собрать, подготовить,
попробовать... Театр немного комично, в сниженной форме повторяет
модель европейского устройства — патриции/плебеи. В нем есть
безусловный монарх — главный режиссер, есть ведущие актеры —
нобилитет, которых связывают сложные отношения с главным
режиссером. Иногда некоторые из них бунтуют, устраивают Фронду и
их изгоняют, а иногда группе старых влиятельных актеров
удается свергнуть ненавистного режиссера — за примерами в Москве
не надо далеко ходить. Есть как бы иностранцы
неопределенного статуса — приглашенные со стороны музыканты. Есть обслуга
— невидимые зрительному залу Ларисы, Люси, Маши, Миши,
которые караулят за сценой с утюгами, гримом, приносят и помогают
одеть костюм, собирают в гримерке носки и использованную
потную одежду, стирают и чинят ее, чистят обувь и даже,
помнится, носили литавры за одним музыкантом.

Когда служанка в фильме ночью занималась блузкой баронессы, мне
вспомнилась пожилая костюмерша в театре Вахтангова, которая,
стоя передо мной на коленях, что-то на ходу поправляла,
наметывая на фрачных брюках (это было более 15 лет назад, ТРИ«О»
выступали с Александром Филиппенко — мне было ужасно неудобно
с непривычки, что, вот, женщина старше меня вдвое стоит
передо мной на коленях и застегивает мне брюки).

Какие актеры господа — они ведь только повинуются! Повинуются всем!
Повинуются режиссеру, повинуются автору пьесы или
инсценировки, произнося его текст и выполняя ремарки, повинуются
композитору, хореографу, постановщику трюков, повинуются, в конце
концов, вкусам зрителя, желая ему понравиться во что бы то
ни стало, зачастую вопреки всем установкам режиссера и
драматурга.

Все эти мои размышления в гримерке были прерваны послышавшейся из
динамика командой помощника режиссера: «ГОСПОДА АКТЕРЫ, БЫЛ
УЖЕ ТРЕТИЙ ЗВОНОК! НА СЦЕНУ!!».