Проза

• Начало.

И я пошел пешком. Потом думаю, нет, на трассе холодно и там негде
спать, а спать уже дико хочется, потому что в электричках ни
высыпаешься ни фига, а в снегу точно что-нибудь отморозишь.
Решил походить по этому поселку, хоть дома рядом. Прошелся
немного, тут малышня такая: «Эй, иди сюда, ты что здесь
бегаешь? Тебе чего здесь надо?» Я как-то разрулил: «А что такое,
что случилось?» Как-то что-то ладно. Ну, думаю, еще часа два
и точно приключений себе найду.

Там остановка автобусная была кирпичная, я туда залез посидеть. И ни
фига не сидится. А когда к остановке шел, там неподалеку
КАМАЗист один заехал, у него что-то сломалось. Он ремонтирует
и боится, потому что там всякие бандиты живут. Я его
спрашиваю: «Эта трасса на Чебоксары?» — он уклончиво так: «Да, есть
такое дело»,— видно, что боится. И я сижу в этой остановке
и чувствую, что чувак обсирается, думает, что я его пасу. И
какое-то ощущение, что к смерти идет вообще... Все, что
сейчас происходит, ведет к смерти. Где-то час в этой остановке
просидел, промучился, ни сигарет, ничего, думаю: «Да пошло
все в жопу!», и вперед по трассе.

Потом вспомнил, что у меня мечта в детстве была куда-то идти все
время, идти, идти и идти. Думаю, вот тебе, пожалуйста, мечты
сбываются. А я не ходил, потому что в городе ходи не ходи, все
равно домой вернешься, не было реальной цели.

И вот иду по трассе, а ноги сырые, хоть и носки переодел...

А еще у меня была другая мечта, я хотел отравиться в лесу.
Автостопом отъехать подальше, взять с собой бутылку водки, ехать,
беззаботно болтать с водилой, выбирать место, где покрасивей, и
водку попивать. Выпить водку, найти место, выйти, таблеток
наглотаться и в лес уползти, пока не кокнет. Такая была
мечта. И никак у меня это не получалось. Я у Сереги двести
рублей на таблетки займу, а мы их тут же пропьем. И, понимаешь,
никто это всерьез не воспринимает. Серега говорит: «Что,
снежком припорошило?» — «Да, снежком припорошило». Я ему
подробно не объяснял, как я хотел...

И я все время забывал, как эти таблетки называются, а записывать не
стал из принципа. И взял с собой другие, пузырек таблеток,
американские, два года как просроченные. Думал, мне этого
хватит, наверное.

С этими таблетками иду по трассе. Часа четыре шел, думал, и так меня
это все задело, что из-за такой глупости можно из Матрицы
вылететь, настолько все хрупкое там... на мать обиделся. И
мне как будто говорят, вон, лес, темно, садись на пенек — ешь
таблетки. Я говорю: «А у меня воды нету».— Снежком закуси. Я
представил тогда, если эти таблетки снегом заедать, со
слезами и с соплями — нет, не хочу. И так пешком шел, шел, шел и
даже, кажется, с трассы сбился. Иду, меня уже из стороны в
сторону качает... Но, правда, «Дойчлянд зольдатен унзе
официрен» дух поднимает, что рюкзак, руки свободные, идешь прямо,
руками машешь — классно.

Тут меня стало уже клинить, я подумал, что когда едут водители ночью
по трассе, дорогу видно плохо, и они ориентируются по
идущему человеку — это край дороги. А это не край, он вообще в
сугробе где-то, просто боится близко подходить, ну и водитель,
особенно спросонок, он же засыпает там, за рулем, может в
кювет залететь. И когда навстречу едут, я стал в кювет
прыгать, там меня не видно. Как партизан с гранатой, у моста. Ну,
чтобы за собой не утащить, умру, но с собой никого не
заберу. А дорога-то высокая, кювет глубокий, обратно вылазить
трудно. Потом мне это надоело, сил нет уже выкарабкиваться,
очень высокая насыпь, и я решил просто переходить на другую
сторону. Те, которые едут навстречу, они уже по мне не
ориентируются, а кто сзади едет — я сразу перехожу на противоположную
сторону и иду, тот, кто сзади едет, по мне уже не
ориентируется. А потом едут две машины, спереди и сзади, и как раз
возле меня пересекаются. «Я не хочу прыгать в обочину»,—
«Прыгай»,— «Не хочу!» — «Прыгай!». И со слезами опять в кювет.
Они проехали, я опять выползаю, и так вот шел.

И какая-то деревня, названия даже не помню, Выхухуевск какой-то.
Помню, удивился названию. Иду, слышу неподалеку то ли праздник,
то ли пьянка просто, девчонки, парни кричат, радостно так,
гуляют. Слышу, весело у них, а я уже дошел до ручки, думаю,
подойду, хоть сигарет попрошу, авось и на ночлег куда-нибудь
устроюсь. Драйвовым прикинусь.

И вот, в деревню эту идет поворот с трассы, а избушка, где гуляют,
стояла крайняя. И на ней прожектор, как на стройках раньше
были. И вот, заметили меня, навели прожектор этот: «О,
смотрите, чувак идет!»,— ну ладно, думаю, смотрите. А они пьяные,
орут громко, слышу: «Вован, ты правильно придумал, сейчас мы
его встретим!»

Тут я, короче, чувствую, что-то не то, развернулся и пошел обратно,
на трассу. А они, видать, стояли возле дома, меня поджидали.
И потом опять на меня луч прожектора: «А он уходит,
смотрите, уходит!» Я думаю, ну и фиг на вас, и спокойно так по
трассе иду. И слышу, дрынн-дрынн, мотоцикл заводят. У меня сразу
внутри похолодело, все, думаю, пришел. В обочину спрыгнул,
потом заполз за дерево, которое там росло, от него в камыши
переполз. И затаился. А мотоциклист этот, чтобы я не убежал,
решил объехать деревню и навстречу мне выехать, доехал
обратно до той избы, а меня так и не встретил. Остановился возле
дерева, за которым я сижу. Я уже начинаю думать: пойти
сразу сдаться — меньше пиздюлей получишь. До инвалидности,
наверное, не дойдет. И побежал. А ветер с моей стороны пошел, и
он по звуку решил, что я где-то с другой стороны. И поехал
туда. Ну, ладно, подождем — думаю, опять закопался в эти
камыши. В общем, он там ездил-ездил и эти фонарем туда-сюда
водят, от леса до деревни освещают всю трассу. А я старался на
них не реагировать. Я просто лежал, думал, ну все, сейчас
поймают, тут же бить начнут... У меня еще рюкзак такой —
СС-овский «экстрим» от фирмы «Sela». Внутри, правда, он в первую же
неделю рваться начал, а снаружи очень даже ничего. Полезут,
думаю, а у меня там банка таблеток, за террориста или за
наркомана ведь примут. Я ее тут же вытащил и закопал. Лежу,
лежу, а этот чувак туда-сюда ездит, в одну сторону по трассе,
потом в другую. Я думаю: «Один он или двое?»,— так в ту
сторону и не смотрю. Он потом по дворам поехал, дворов пять,
наверное, разбудил, голоса слышны, что-то кричат. Я чувствую,
сейчас до инвалидности дойдет, потому что чувак уже
разозлился, пьяный, на морозе. И вот я лежал-лежал и чувствую, что
уже спать сильно хочется. Но и страх я чувствовал, вообще
очень сильный, что сейчас что-нибудь точно случится.

Я представлял этого мотоциклиста и мысленно ему внушал: «Чувак, я
твой ангел-хранитель, и ты правильно поступаешь, что ищешь его
в том месте» и отправлял его мысленно в противоположный
конец деревни, и он действительно время от времени туда
приезжал, там искал. «Да, чувак, тебя интуиция не подводит, ты
действительно крутой»,— внушал я ему. «Тот, которого ты ищешь,
находится вон там». У меня чувства вообще обострены были. Не
знаю, может, получилось.

Так я лежал, лежал, вроде задремывать начал, и у меня появилось
такое ощущение, будто во мне два человека, один такой мягкий, а
другой жесткий. Это в прошлом году еще все заметили, когда
трезвый — добрый, мягкий, а когда напьюсь — там вообще такой
драйв идет. И вот этот мягкий человек говорит: «Ну,
Коленька, я вытаскивал тебя в городе, мягкость в городе помогает, а
сейчас нужна жесткость». Другой: «Держись, Колян, сейчас
поползем»,— у меня шизофрения уже покатила. «Ну что, поползли?
Фонарем уже не вертят»,— «Да я устал, еще полежать хочу»,—
«Поползли, все, ничего не знаю!»

В общем, дождался, когда этот прожектор вообще перестал крутиться.
Ну я так и понял, что они с обиды приедут и напьются опять. И
точно, минут через пятнадцать после того как он приехал,
фонарь перестал ходить туда-сюда.

Дождался я и в лес пополз, а там метров пятьсот по целине, если бы
навели прожектор, то сразу бы увидели. И машины когда
проезжали, они это поле освещали фарами, я просто падал тогда.
Потом к той избушке менты подъезжали, они что-то с ментами
выясняли, тут я совсем обсираться стал, думаю, сейчас приедут с
собаками...

И стал я в этот лес заходить, а там такой подъем и горы снега. Я
туда забрался и стали мне голоса чудиться, крики, как будто за
мной погоня. Остановился, чтобы прислушаться — и тут такая
тишина... Сучок оторвался где-то далеко и слышно как он
падает, об ветки стукается, все слышно. Страх, тишина, лес, ночь,
зима, мороз, и ты один неизвестно где. Если бы ел что-то в
дороге, то обосрался бы точно. И за тобой еще кто-то
гонится. Падаешь в снег, и исчезаешь, как тать в ночи, словно тебя
никогда и не было. Такое вот состояние...

Сейчас, думаю, если поймают — точно пристрелят. Мысли какие-то
черные пошли: говно, я просто шел, блядь, я им никому ничего
плохого не хотел. Еще лес ебучий со своими разговорами крышу
срывает. Лес, как только я в него вошел, стал со мною говорить
и в темноте, когда я, как это говориться, шкерился, и мне в
глаза сучками постоянно тыкать. Что такое вообще? Потом
остановился, успокоился, вроде. Все! Все! Все! Я понял тебя.
Прости, лес. Прости. Перестал думать о плохом и сучки как будто
перестали в глаза лезть.

Слышу, никого нет. Вроде перестал торопиться. А в поле выйти, чтобы
до трассы дойти, я боялся еще. Поэтому шел лесом, как мне
казалось, вдоль дороги. Там поле полностью и, как панорама,
километров на пять-шесть видно. А лес в сторону уходил от
дороги.

И вдруг слышу — журчит. Так мягко, спокойно. Бля, в лесу речка? Вот
тут и заиграла музыка Анжело Бадаламенти ... Твин Пикс уже
был, «Огонь, иди за мной». Смотрю — действительно течет.
Зима, речка, хочешь — утопись. В одном месте течет, журчит, а
ниже замерзла. Крышу вообще сорвало и унесло. Сейчас думаю,
если бы стал пить, то потом бы просто в воду нырнул. И я эту
речку обошел, где замерзла, и по полю пошел, потому что там
километра два уже от дороги было. И пошел по полю, а кукушку
унесло, когда я этот ручей увидел.

И так я по этому полю шел, шел, шел, и вдруг меня осенило. Вспомнил,
что мягкий Коленька спать просил. Все, думаю, замерз как
папанинец. Сугроб-то большой, почему я не проваливаюсь, а по
этому сугробу «аки посуху» иду? Значит, подумал я, я умер, а
это мой дух ходит.

Почему, думаю, темно-то так? По моим подсчетам, часов девять утра,
должно быть уже светло, а тут такая темнота. И я решил, что
когда хотелось спать, то слабый из нас замерз, а сильный —
дух — выжил.

Тогда, думаю, надо пойти тело закопать, а то дух тут ходит, а тело
там лежит, нехорошо.

И дальше иду уже, там такие стебли торчат, от подсолнухов, как на
Марсе. И машина какая-то стояла на повороте, они меня
осветили. То ли ждали, то ли просто увидели на горизонте — кто-то
идет. Ненадолго дальний свет включили, и выключили фары. Я
думаю, ну и что, поймаете, не поймаете? Смотрю — дальше лес и
мысль такая: «Это мой лес». И все.

Пошел к нему, а по пути четыре березы росли, как квадрат. Я к
каждому дереву подошел, поцеловал его, все, я теперь здесь... В
лес захожу, там следы, а рядом детские. Надо его найти, только
бы с ума при виде ЕГО не сойти. Лицо ребенка-то я еще
переживу, а если он еще и заговорит... Все равно это нужно. Пошел
их искать. Шел и обсирался. Эти следы как-то кольцом
замыкались. Где-то час я наворачивал круги. Потом увидел следы от
лыж... Кто, думаю, в моем лесу ходит? И пошел по этим
следам. И заблудился. Ходил там, наверное, еще часа два.

И ощущение такое, будто я мертвый. Ни боли, ни холода, идешь, и даже
в снег не проваливаешься. Ходил-ходил, потом вышел на
опушку, по фонарю сориентировался как дорога идет, и все, решил
пойти на трассу, проверить, живой я все-таки или мертвый. Это
надо определиться, потому что если мертвый — пойду сейчас
тело спрячу, чтобы не надругались уроды, и возвращаюсь в
Тюмень.

И пошел проверять. Иду по полю где-то с километр и не проваливаюсь,
пару раз, правда, по самые помидоры проваливался, но только
убедился, что сугробы глубокие. Стал выходить, а там
обочина, она вся залита водой и тонкая корка льда. Вокруг
фантастические загнутые деревья, никого нет, и ничто о человеке не
показывает, следов нет, и на поле тоже. Еще луна светит, свет
от нее голубой, так освещает лед и снег, что все нереальным
кажется. «Твин Пикс». Натурально, как сталкер пробирался. А
еще часов-то у меня нет, я думаю утро уже, или даже к обеду,
а вокруг темно. Значит, на том свете темно? Ну, это
реально, что там темно. Хотя в раю должно быть светло, значит,
здесь не рай, но и не ад, потому что плохого тоже ничего нет.

Вышел на трассу, опять «Дойчланд сольдатен унзе официрен» в голове
заиграл. Я еще одет был в спортивный пуховик, сверху ветровка
черного цвета, получается как «бомбер», широкие джинсы
цвета «я воевал в Ираке», спортивная шапка и европейский рюкзак.
Смотрю огни, машина едет. Ну, сейчас узнаю, живой я или
неживой. Торможу ее, он, такой, мимо проехал, потом открыл
окно: «Не понял! Чувак в лесу, ночью!», ночь, лес, что здесь за
модный чувак на обочине тормозит. Машина, причем, BMW
«пятерка», выпуска, наверное, конца 80-х. Задом подъезжают:
«Садись, ты куда?» — «В город».— «В какой город? Говори
быстрей!»,— А меня когда торопят, сразу из головы вылетает,— «Быстрее
говори куда! В Пижанку? Или в Иранск?» Я: «В Пижамку»,— «К
кому?»,— отъебитесь, думаю, страшные люди — «К подруге»,—
«Как фамилия? Говори быстрей!» — «Мы тебя сейчас отвезем в
клуб»,— Я: «В какой клуб?»,— «В Иранск»,— «Что, есть такой
клуб?» Они, по ходу, обкуренные все были, только этого, напротив,
на юмор больше тянуло. Попросил сигарету, дали. А на
переднем сиденье там толстый такой сидит: «Ну чё, к кому
едешь-то?» — «Да чё пиздишь, чё врешь-то?! Ты офигел, что ли? Откуда
едешь?» Я говорю: «Из Кирова». А этот, который самый
обкуренный, говорит: «Я тебе не верю, что ты за сутки досюда доехал
из Кирова. Ты чё пиздишь-то? Ты что нам тут катаешь?» И
этот на переднем сидении ко мне поворачивается, на коленки там
встал и фонариком в лицо светит: «Да мы тебя сейчас
прирежем! Ты чё тут пиздишь?» А тот, который рядом сидит, дверь
открывает: «Давай, выбрасывайся из машины!» Я свой рюкзачок беру
одной рукой, дескать, ладно, без проблем. Водитель: «Да он
же сейчас разобьется!» — «Да пусть выбрасывается». Я свой
рюкзак выбросил, а этот притормозил в это время. «Ты только
обивку на двери не замарай» Тут я такой: «Первый, пошел!», сам
выкинулся, покувыркался немножко, и они метрах в двадцати
затормозили. Я поднялся, рюкзак достал, и у меня даже
сигарета в руке не сломалась, я ее машинально в зубы сунул и дальше
пошел. Они остановились, двери открыли и на меня
уставились: «Что, прикурить еще надо?» Поржали и уехали.

И это меня конкретно убедило, что я мертвый. Прокатился,
покувыркался — ничего не болит, даже сигарета не сломалась. Еще думаю:
«Надо же так город назвать — Пижамка. Да, юмор определенный
есть на том свете».

Я определял город так: вот трасса, а впереди как бы зарево. Я стою,
прикидываю: здесь единственный город, его называют Пижамка,
надо съездить посмотреть, определиться.

И вдруг у меня появилось ощущение дежавю, как будто я здесь уже был.
Иду, меня автовоз обгоняет, торможу его, он с большими
шарами прокатил. Шагаю, значит, дальше, удивляюсь, что-то не
сходится: запах сигареты чувствую, себя ощущаю, а мертвый.
Что-то не то, земля, воздух — все реально.

Смотрю, автобус едет, я его останавливаю, он резко затормозил, так,
что даже занесло, а я думаю, ну это на том свете реально,
что по ночам автобусы ходят. Захожу, говорю: «До города
подбросите?»,— а какой город — не стал говорить. И поехали. Он еще
как-то неодобрительно на меня посмотрел, типа, достали эти
автостопщики. А в автобусе только парень с девушкой сидели
какие-то бледные.

И вот, стали мы заезжать в город, а там домов не видно, потому что
они густо обсажены деревьями. Ну, я так и понял, что люди
живут в деревьях. Потом смотрю, дорожный знак стоит —
«Пижанка».

Приехали к автовокзалу, и вижу, что опять я в ту же точку попал,
откуда выезжал до Советска, автовокзал, откуда я уже драйва
дал. И вот опять на то же место приехал, тут у меня кукушку,
которая только вроде приготовилась на место вставать, снесло
по новой.

Я вышел, темно так же, но народу побольше, парни стоят, девушки,
люди разные. Я думаю, ну это тоже мертвые, наверное, ждут своей
очереди.

Смотрю, те же самые парни на BMW подъезжают и прямо тут в летнем
кафе начинают разборку устраивать, морду бить кому-то. Один
вскочил на стул и давай кричать как Годзилла. Типа, пижанские
местные крутые бандиты оказались. Причем, «бобик» милицейский
рядом стоит и внимания на происходящее совсем не обращает.

Тут у меня подозрение и появилось, подхожу к какому-то парню: «Что,
есть такой город Пижанка?» — он отвечает: «Есть». И тогда
только меня как-то мягко так вернуло к нормальному состоянию,
к реальности.

До утра я на автовокзале возле батареи просидел, туда поставил
сапоги, стельки, носки, сам в тапочках.

И возле автовокзала таксисты стоят, которые за двести рублей довезут
до Чебоксар, автобусов туда нет. «Давай поехали».— «Да
можешь не волноваться, денег нет».— «Ты что, самодельный что
ли?» — «Автостопом». Потом говорит кому-то: «Подвези
самодельного» — «Да на хер он мне нужен?»

Где-то в одиннадцать светло стало. Подъезжают на машине четыре
урода: «Где твой автостопщик?» — «Да уехал»,— «Как уехал, куда
уехал?» — «Ждал-ждал тебя, да уехал»,— «Да вот же он сидит в
шапке» — «Это другой сидит».

Что-то не очень мне это понравилось, думаю, пора сваливать.
Дождался, пока вещи подсохнут, вышел на трассу, пошел. Никто не
останавливается, в выходные вообще хуже останавливаются. Смотрю,
фура едет, встаю в стойку и так же внушаю: «Все будет
классно!». Он затормозил, импортная машина «DAW» или «IVECO». Мне
у него сразу лицо понравилось, доброжелательное какое-то. Я
говорю: «Мне до Чебоксар», он достал свой атлас: «Слушай,—
говорит,— никак не получается. Мне до Нижнего Новгорода,
могу до Йошкар-Олы добросить».— «Да мне пофиг»,— отвечаю.

И вот, мы с ним ехали, поговорили так классно. «Куда едешь?» — «В
Москву»,— «Зачем?»,— «Поумнеть. Пора умнеть, надоело уже!» Так
и разговорились. Он мне сигарет дал, кури. У него еще
машина крутая, сигарету закуриваешь, кнопку нажимаешь — стекло
опускается. Потом предложил перекусить, у него еда своя была:
огурцы маринованные, украинские, рыба жареная, он достал
газовую горелку, поджарили все, чай закипятили. Поели так
классно. Поговорили с ним еще хорошо: о девчонках, о любви, он
мне интересные вещи рассказывал, какие парадоксы бывают в
любви. Я ему потом темные очки свои подарил, сам всего пару раз
одевал.

Так мы ехали-ехали, и стали подъезжать к Нижнему Новгороду. Я
засыпать уже стал, рассказал ему, как по лесу бегал всю ночь, как
кукушку снесло, думал — мертвый. И у нас какая-то душевная
аура образовалась. Он говорит: «Я счастье своими руками
сделал», я говорю: «А я не напрягаюсь. Делал все, что хочется, и
просто из-за любви, из-за доброты такое стало происходить,
что нужны деньги — пожалуйста, в общем, все было
божественное, а потом «выкинули из матрицы» по глупости».

Доехали до Нижнего Новгорода, стал я выходить возле ж/д вокзала, и
он целую пачку сигарет мне дал.

Пошел на вокзал. А бабулька в Захеранске мне объясняла, как до
Чебоксар доехать. Там Шехунь есть, от Шехуни пятнадцать рублей
билет до Чебоксар. Только она забыла сказать, что это в
восьмидесятых годах было. Я смотрю, через час электричка в Шехунь,
а у меня ноги стали болеть, судороги какие-то — всю ночь по
сугробам бегал. А в кабине снять ботинки я постеснялся,
сейчас, думаю, как завоняет носками, неприятно.

Пришел на вокзал и забыл, что в Нижнем Новгороде время московское.
Думал, через два часа пятнадцать минут будет поезд, а он
через пятнадцать минут. И опоздал на электричку.

Пошел гулять по Нижнему Новгороду — город волчий. Абсолютно негде
даже присесть отдохнуть, ни одной скамейки ни вокруг вокзала,
ни у супермаркета, даже на остановках их нет, демонтировали.
И ритм жизни у них такой, аж подталкивают, чего ты так тихо
идешь-то? Хотя уже вечер, рабочий день закончился.

И тут я вижу знакомые лица, всю эту шлоеботину, которая в
Замухранске хотела зека ВИЧ-инфицированного прирезать, обворовали там
мужика и на эти деньги приехали. Они тоже меня узнали, хотя
не скажу, что особо обрадовались.

Денег нет, а чтобы пройти в зал ожидания, нужно пятнадцать рублей. И
я думаю, все, что тебе нужно, все равно разруливается.
Пошел к начальнице вокзала, говорю, ноги болят, нужно позвонить,
дайте записку, чтобы пройти в зал ожидания, и она мне
написала записку. Менты меня пропустили, я там переночевал и
утром уехал в Шехунь.

Приехал в Шехунь, электрички до Чебоксар не ходят, автобусы не
ходят, частники просят триста рублей. И я в этой Шехуни решил
выйти на трассу, до вечера простоял, никого не остановил.
Темнеть начало — пошел на вокзал обратно. И там меня сняли
скрытой камерой на местное телевидение. Мальчик стоит посреди
улицы с веревкой во рту и говорит: «Дяденька, помогите вырвать
зуб». Передал привет Тюмени.

Вечером подошла какая-то электричка, встретил чувака, растамана из
Сочи, тоже приехал стопом, мы с ним посидели-поговорили, он
дал мне несколько адресов в Питере. Фамилия у него интересная
— Смертин. Настреляли десятку, бутылку пива выпили.
Встретился там парень, из армии ехал, видно, из Чечни, у него
деньги были, и он давай местных, не знаю кого, водкой поить.
Менты пришли и всех разогнали. Он с нами сел, мы водки немножко
выпили, голова как-то закружилась. А он говорит: «Парни, что
ж мне делать, как дальше-то жить? Я же убивал людей! Вы это
представляете?» И ни я ничего ему ответить не смог, ни этот
растаман.

Менты нас пару раз проверяли, документы и что везешь.

И на второй день я пошел на трассу. Парень с девушкой меня
подбросили до придорожного кафе, и там я встречаю фуру, которая меня
обогнала. Говорю: «Подбросите?» — «Видишь, колесо проколол»
— «Давайте, помогу» — «А что, можешь?»

И, в общем, мы с ним до вечера два колеса перебортовали, и как-то
само собой, что он меня посадил.

Я давай его разводить, хочу в Чебоксары, а денег нет. Он
остановился, спросил у ментов, как до Чебоксар доехать. Они объяснили:
до Йошкар-Олы пятьдесят, от Йошкар-Олы пятьдесят, и он дал
мне сто двадцать рублей, двадцатка — в кафе посидишь
придорожном. Там, правда, братва зависает, но если умереть не хочешь
— не умрешь.

Ну и я семьдесят рублей сразу потратил, водки сто грамм купил,
сигареты. Поел и сижу засыпаю, ночь уже. Ну и будит меня эта
женщина, которая в кафе работает: «Молодой человек, хотите
поесть?». И потом, когда собрался уже уезжать, она показала
парня, который до Йошкар-Олы меня может подбросить.

А этот парень такой — удмурт, наверное — бородатый, солидный такой,
на УАЗике с будкой, сотовый телефон тут у него лежит.
Деревенский корень такой, основательный. Проехали, потом он
говорит: «Пойду в будку посплю, ты через полчаса меня разбуди».
Тут же сотовый оставил, чувствует, что человек у него красть
не будет. Так и доехали до Йошкар-Олы.

До автовокзала дошел пешком. Мне по дороге понравилась одна отлитая
скульптура: Человек как будто парящий в космосе, в нем такая
свобода, уверенность, и рядом звезда такая. Мне так это
понравилось, даже сфотографировать захотелось.

На автовокзале сразу сел на маршрутку и в Чебоксары приехал. И
заснул по дороге. А он с меня пятьдесят рублей не брал. Я сперва,
вышел, думаю, классно, пятьдесят рублей сэкономил, а потом
думаю, нет, нехорошо, еле сюда приехал. Вернулся и отдал
деньги. И все, к родственникам поехал Новый год встречать.

Доехал до главпочтамта, получил там даже не триста, а пятьсот рублей
мне брат прислал. С этими деньгами сразу в магазин, пиво
там по шесть рублей. Выпил, поел и к родственникам. Как раз
Новый год, тридцать первого я приехал, часов в десять.

Мы встречали у сестры отца Новый год, и я сразу в ванну залез, там
меня ждали уже. Дочь у них, Катя, к ней подруги пришли,
классные все такие, такие красавицы все.

Потом я уже к Тукеру поехал, там куда круче было. Он сделал так,
чтобы я совсем бросил пить. Но там уже другая история.

И вот, эти мои приключения привели меня к мысли, я как бы на
собственной шкуре почувствовал прописную истину, что когда человек
умирает, он с собой ничего не берет. Когда я чуть не умер в
2000 году, то только сейчас, через четыре года до меня
дошло, что берешь с собой только то, что у тебя в голове. Все
твои мысли, без всяких цензур, они вместе с тобой уходят. Мне
казалось, что они сами по себе, происходят без моего участия,
а оказывается, надо здесь, на земле научиться тому, что
тебе будет там нужно...