Комментарий |

Мертвец. Окончание


В пятницу, 4 июня, он поднялся по звонку мобильного телефона Siemens
ME 45. Он тщательно выбрился, как не брился, должно быть,
никогда, стараясь срезать даже мельчайшие волоски на скулах и
под глазами, чем обычно пренебрегал, расчесал волосы на
пробор, надел белую хрустящую рубашку, новехонькие брюки в
тончайшую «актуальную» полоску. Система еще работала, еще давала
«подсказки» об «актуальном», Система въелась в мозг,
проточила в нем извилистые ходы насильственной памяти. Система —
это колоссальная сеть «предзнаний» о том, что нужно тебе, а
что не нужно. Вернее, о том, что ты хочешь и чего не хочешь.
О том, что желанно тебе, но при этом совсем не нужно.
Тотальная словесно-образно-звуковая зависимость. «Сформированное
желанное». Он надел вчера еще подготовленный кожаный пиджак,
посмотрел на себя в зеркало и в первый раз за долгое время
остался доволен. Даже пожелтевшие, прокуренные зубы не
вызвали у него привычного раздражения. Он сунул руку в карман — на
всякий случай придерживать «ствол» — и взял жестяную
коробку с бомбой под мышку. Точно подарок невесте.

Он уже придумал, куда положит «сюрприз».

В тот день было отвратительно жарко, еще жарче, чем обычно, так
жарко, что и мертвец выдержать не мог. Мелков обливался потом
под своим кожаным «сюртуком», рубашка противно прилипла к
спине и груди. Мелков постепенно оживал. Привычное живое
раздражение закипало в нем. Хотелось на воздух, хотелось избавиться
от этого страшного давления на стенки черепа, хотелось
холодной воды — ледяной бутылки «Кока-колы».

Его стиснули, сдавили со всех сторон, вагон летел и раскачивался,
Мелкова толкало туда-сюда, тащило, вело, волокло вместе с
общей массой, и все они вместе чуть не падали. Малолетние
пигалицы и девицы повизгивали от восторга, люди начинали гоготать,
кто-то продирался к выходу, кто-то умолял не давить на
мочевой пузырь — было весело.

Как он будет дальше без этих тупых, закомплексованных, озабоченных,
бедных людишек? Без этих крепкозадых фифочек, так
доверчиво-нежно приоткрывающих свои губки? Без этих дешевых остряков,
уверенных, что придумали гениальную шутку? В том, что они
вообще не могут придумать ничего негениального? Без этих
«хозяев мира», «креативных директоров», избалованных своей
бесплотной и самой прочной властью, с их маечками и очечками, с их
вечным мальчишеством, с немереными запросами и совершенным
отсутствием малейшего чувства реальности? Мелков знал их
такими и такими успел полюбить. Ведь они любили его, хвалили
его, и Мелков нуждался в их пусть и незначительной, по
«остаточному принципу», любви. Мелков остаточно сопротивлялся:
«быть может, в этом мире и в самом деле есть что-то хорошее».

Асфальт был таким белым под солнцем, что на него было больно
смотреть. Дети лезли в фонтаны. Москвичи и гости столицы жадно
поглощали мороженое. Мелков вспомнил, что в детстве мать
запрещала ему есть мороженое даже летом, опасаясь, что у Сережи
случится воспаление горла; она приносила сливочные брикеты по
22 копейки домой и растапливала их в жестяной миске, так что
Мелкову приходилось есть не обычное мороженое, а пить
сладкую белую водичку, в которой плавали кусочки размякшей вафли.
Из динамиков пело: «Дай мне пять минут, я узнаю, как тебя
зовут, Дай мне полчаса — ты чудесно хороша».

Мелков пошел через сквер, чего не делал раньше никогда. С какой-то
последней бешеной радостью он ощутил: вот оно —
непредусмотренный сбой программы. Он сел на скамейку и завел часовой
механизм.

Через два часа бомба взорвется в его руках, если он не положит ее на
место. «Дай мне полчаса... дай мне пять минут, ты узнаешь,
как на свете мухи мрут». Он прикрепит ее под собственным
столом. В хорошо знакомом ему помещении, в офисе на 7-мом.

Офис на 7-мом — самый важный, в нем сконцентрирована вся креативная
часть компании: пиар-менеджеры и креативные директора,
копирайтеры и одаренные рисовальщики, создающие рекламный образ.
С самого утра иступленно стучат по клавишам и крутят
«клитор» мыши. Их держат здесь, как забавных зверьков, свиней,
умеющих находить под землей трюфеля. Очень часто их закрывают в
одном кабинете на ночь, поставив бутылку водки на стол, и не
выпускают до самого утра. Между словами и лицами, между
пластами отработанной породы штопором в глубину ввинчивается
мысль, нащупывая, доставая до
неиспользованного: до нового названия, до нового лица товара, до
новой, еще ни разу не использованной формы. По-настоящему
стоящие образы создаются на грани сна и бодрствования, когда
сознание погружается в сумеречную зону. Они сидят и хлещут
водку, постепенно погружаясь на такую глубину, что,
вернувшись на поверхность, уже не узнают ее.

Мелков сегодня явился раньше всех, озираться по сторонам не стал,
заведомо зная, что еще минут 20 сюда никто не войдет, и
укрепил под своим столом жестяную коробку шоколадных конфет
«Коркунов» — вот теперь вы точно попадете на праздник вкуса,
умоетесь шоколадом. Обрез он вынул и спрятал под столом у себя на
коленях — на тот случай, если кто-нибудь вздумает подойти к
нему и обезвредить бомбу (эту бестолковую жестянку,
начиненную разноцветным конфетти).

Через 20 минут все расселись по своим местам и стали вскакивать,
метаться, кричать по телефонам, расхаживать, посылать друг
друга в жопу и безотчетно-соблазнительно вилять бедрами, не видя
сидящего среди них мертвеца и не боясь перестать быть
живыми. Через сорок минут вошел «сам». «Хозяин» Коновницын. Все
бодро приветствовали его, делая энергичные жесты и не давая
сомневаться в своем позитивном настрое. У Мелкова совсем не
осталось личного предубеждения, личной ненависти к
Коновницыну. Коновницын как никто воплощал ненавистную ему идею
«внешнего успеха». «Хотел» и «сделал»
— выстроил империю с нуля. В «обществе равных возможностей».
Хочешь «сделать успех» — должен целиком отдать себя. Да и
просто «жить по-человечески», в нормальной квартире и в
брюках в «актуальную полоску» — отдавай себя. Стремительное
сокращение личного пространства. В обмен на обладание чем-то, в
обмен на «исполнение желаний». Перед Мелковым стоял не
человек, а высокое, элегантное, стройное, в английском твидовом
пиджаке, сохранившее юношеское устремление ввысь, 40-летнее
воплощение Системы. Гнусно тоталитарной, куда более гнусной,
чем любая другая, ибо любая современная корпорация диктует
тебе кодекс «нормальных человеческих отношений». Они — твоя
семья, ты должен любить их, как свою семью, как свой род, свое
племя, уж коли они приняли тебя и дают возможность
прокормления, уж коли прикрывают тебя и не бросают. А «хозяин» в
этой семье — всем отец. Корпорация — это постоянное
принуждение к росту, вечная потребность и
соблазн сменить свой социальный, имущественный, должностной
статус. Как это хорошо — однажды встать с «отцами» вровень.
Перестать быть «пешками», рядовыми «крутящими элементами», и
«подтянуться» к ним — «отцам». Они заставляют тебя хотеть
того, что тебе вовсе не нужно. Вот что является корнем Системы
— неосознанная, внушенная, как бы даже и врожденная
необходимость хотеть ненужного. Мелков
вскинул обрез и выпалил сразу из двух стволов. Двойной заряд
разорвал Коновницыну живот, отшвырнул его и вбил в стену,
«хозяин» так и остался сидеть с изумлено приоткрытым ртом,
прислонившись спиной к стене.

Через полчаса жестянка лопнет, выстрелит дождем гвоздей, разрывая,
расшвыривая молодые тела, вышибая «креативные» мозги, и
разлетится все: права человека и гражданина, черная икра,
либеральные ценности, алюминиевые банки, общество равных
возможностей, тугие икры и упругие груди, свобода слова, проколотый
пупок, попрание справедливости, прокладки с крылышками,
национальная идея, менструальная кровь, цены на нефть, инфляция,
титанические пенисы, застрявшие в пещерах ротовых полостей,
жизнь человеческого духа, кружевные лифчики, диктатура
совести, кроссовки «найк», «просто сделай это», «без меня народ не
полный», «не дай себе засохнуть», «иметь или быть»,
ожидание ребенка, пилюли бессмертия, бациллы тоталитаризма, болюсы
хуато, алтайский корень, мечта о детях, желчный камень
обезьяны, доказательство красоты, спирали против беременности и
антицеллюлитные гели, диета по крови, дающая поразительный
эффект, закат над Петербургом, йогурты «Данон», соус кари,
трение внутренностей, «человек – мера всех вещей»,
торжественные похороны, любовь, которую не купишь за деньги, «быть не
таким, как все», голодные старики, дети в разноцветных
комбинезонах, счастливое отцовство, шины «Мишлен», половое
бессилие, твой контроль над дорогой, революционная модель продаж,
торжество совокупления, иллюзия слитности, запасные покрышки.
Все надежды, все ожидания, все «хотения», вся телесная
теплота, весь холод бесконечного отчуждения от всего, что не «я»,
и вся податливость, вся ласковость мира. «Все яйца разбиты
и сделана яичница». Мир должен погрузиться в блаженное
неведение. Мелков не будет знать о нем НИЧЕГО.



Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка