Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Собственно, у меня происходит следующее — аврал, дедлайн и все
дела. Поэтому я с утра до ночи на работе. Оно понятно — начинается
лето, а значит, мечты об отпуске, запоздалые нервные срывы и повылезавшие
болячки. У меня вот жировой гепатоз (никакого пива и т. д.), гастрит
(то же самое) и полная апатия в отношении работы. До того полная,
что даже ругаться матом с начальством мне лень. Они этим умело
пользуются, и денег дают меньше обычного.

Какая-то ностальгия меня гложет, хочется в деревню на все лето,
чтобы до обеда в огороде (лучше всего колорадского жука собирать,
или там пропалывать грядки от сорняков), потом запоздалый завтрак-обед
из дымящейся картошки, жаренной с луком, да чтоб ломтиками большими,
на масле, в огромной сковороде, рассыпается, да с зеленым лучком,
да с черным хлебом только из продмага... С молочком можно. И,
если нет грибов, можно пожарить сосиски или колбасу. Такую, за
два двадцать. Надрезанными кружками, чтобы не вспучивалась, и
прожаривалась вся, «копытцами».

И чтобы на крыльце, на столе деревянном, а не из дээспэ, и накрытом
той самой скатертью, про
которую Лёва писал — изрезанною, с проглядывающей в надрезах
тряпичной основой и крошками хлеба, и запах того, что все это
не новое, и не старое, а какое-то безвремённое...

Потом посидеть, соскрести со дна самые жаренки (это тебе, Лёва,
в твой «словарь великого своего»), ложкой, конечно, помыть посуду
разогретой водой, поваляться в темной прохладной комнате с занавешенными
старым пледом окнами, на старой скрипучей то ли кушетке, то ли
диване...

Потом пойти по деревне, собирая мальчишек и девчонок, с тем, чтобы
отправиться за водкой «на станцию», или просто искупаться и позагорать.
Загоришь, разомлеешь на солнце, обкупаешься по самое не могу,
валяешься в траве рядом с прудом, сквозь сомкнутые веки наблюдая
солнечные круги, помечтаешь, пожевывая одну травинку, другую...
Можно просто поболтать, или помолчать, или лучше всего, если попадется
кто-то из ребят баечник-рассказчик, который как зарядит историю,
а за ней вторую, а потом и все ребята, перебивая друг друга, начнут
кричать: И у меня! И я! А у меня вот было, с моим другом Петькой,
Васькой, Перепетуем Драндыбасовичем, заврутся совсем, уж ни в
какие ворота не лезет, кто про летающие тарелки, кто — как зимой,
в лунатическом сне, в одних трусах добрел бы до самого Горкома,
или что там тогда было, да соседи в подъезде поймали... Лежишь,
слушаешь, дремлешь, а самому все это грезится. И потом уже, по
прошествии лет, не знаешь, то ли ты это по телевизору видел, по
давно пропавшему каналу, то ли это с тобой самим произошло, то
ли приснилось, да и забылось, а тут вот вдруг вспомнилось...

А там уже и пора по домам, обедать-ужинать, и опять это неимоверно
вкусно, и надо припрятать с собой побольше еды, потому что кто-то
из ребят все-таки, пока ты валялся на бережку, к станции сходил,
и водку-то, «пшеничную» или «московскую», или вовсе безвестную
какую, купил, и значит вечером у того же пруда, только от него
уже и холодом повеет, и истории станут уже совсем другие, про
вампиров, про маньяков, про как там в армии у ребят постарше было,
страшилки, в общем, а водка по молодости лет идет хорошо, когда
еще и печень здоровая, и голова пьянеет приятно, весело, все таким
сразу становится, как в книжке про пиратов — «йо-хо-хо! И бутыыылка
роому!», а потом на сеновал, там теплее, керосинку зажгли, так
и светло, и уютно, мальчишки постарше девчонок тискают, опять
байки, опять враки и хвастовство, а потому что не нажили еще ничего,
и самые мелкие происшествия преподаешь как не иначе падение боинга
на крышу родного дома, с жертвами и разрушениями, а уж сколько
раз и с какими, все новыми подробностями, рассказываются истории
про то, как кто из присутствующих умирал, но выжил! Жюль Верн
блекнет перед этими рассказами, путешествие к центру земли кажется
прогулкой за хлебом в магазин, а «Война миров» Уэлса — детской
побасенкой...

Водка тем временем кончается, кто-то уже тайком блюет в уголке,
рискуя получить по шапке от хозяина сеновала, кто-то предлагает
залезть в окно к бабке, «у нее есть, я знаю», да кто ж этого не
знает, в деревне в каждом втором доме гонят, а уж у бабки-то...
Потом, после того, как вылазка не удается, бабка «палит» неудачливого
охотника за скальпами, все потихоньку расходятся, кто по парам,
кто один, придешь домой, пьяный, уставший, довольный, спаааать...
Завтра еще на огороде работать, выспаться надо...