Онтологические прогулки

Мы не просто попали в середине матча на захватывающую игру и не
знаем счета; мы также вынуждены будем уйти, не дождавшись конца
состязания. И не у кого будет потом даже справиться о счете. Что
мешает нам признать эту игру своей. Сколько будет
длиться еще эта игра – неизвестно, зрителей уводят поодиночке,
и они уходят, как правило (надо отдать им должное), не сопротивляясь.
Просто, их время, как говорится, пришло, а смысла этой беготни
по полю за мячом они все равно не поймут, просиди на трибуне хоть
еще сто лет. Поэтому все, даже женщины и дети, уходят без особых
сожалений.

Они исчезают один за другим, под уханье мяча и рев трибун, иногда
их уводят десятками, сотнями, тысячами, иногда рушатся целые секторы
стадиона, погребая под обломками ликующих зрителей, но другие,
кому повезло больше, этого даже не замечают. Уводят почему-то
даже полицейских, призванных блюсти порядок. Уводят понемногу
даже игроков, боковых судей, даже сидящих на скамейке запасных,
даже врачей и тренеров, даже главного судью, заменяя их по мере
надобности кем-нибудь из зрителей. Зрители не протестуют. Они
быстро переодеваются и выходят на поле, умело включаясь в игру.
Игрок ты или зритель, все равно – в жизни часто приходится быть
и тем, и этим.

По рядам разносят мороженое и напитки, попкорн и другие лакомства,
болельщики не глядя берут их у торговцев и, не отрываясь, следят
за поединком. Все смешалось: тот, кто сейчас, вот только что,
сидел рядом – уже на поле и играет в чужой команде, да и сам ты
вот-вот заменишь кого-нибудь из игроков, так что не знаешь, с
кем ты и за кого надо болеть. Где-то далеко, внутри поля, поверх
уханья мяча, он догадывается, что болеть нужно только за себя.
Даже не за товарищей по команде. Иначе в твои ворота может быть
назначен штрафной.

Ревущий, негодующий свисток судьи: одной из команд сейчас будет
назначен штрафной удар. Игра руками, тем более на собственной
штрафной площадке, запрещена. По правде сказать, игрок лишь спасал
свои ворота. Кто бросит в него камень?

Стадион стихает. Мяч на одиннадцатиметровой отметке. Болельщики
впопыхах приводят свои чувства в порядок, выбирая себе противника
скорее не по обязанности, а наугад. По неотвратимости и случайно
– не дай бог, если мяч влетит в твои ворота раньше, чем ты решил
– смеяться или плакать. Вратарь стоит, отлитый в бронзе, посреди
ворот, как посреди судьбы. Он гипнотизирует мяч, как маг. Он один
его враг, этот мяч, – не болельщики, не команда противника, не
нога игрока. Вся ненависть, все зло мира сосредоточены сейчас
в этом мяче. Вратарь сам даже не ощущает себя. Другие тоже не
видят вратаря, его словно бы нет, он словно вынесен за скобки
солнечной системы и за скобки солнечной системы игры. Весь стадион
сейчас против одинокого его, но без него. Ибо враг у всех только
один, круглый. Все хотят, чтобы мяч влетел в сетку – даже, втайне,
на самом деле, игроки его собственной команды, его друзья. Даже
тренер. Даже он сам. И уж тем более столпившиеся за его спиной
репортеры. Что же говорить о простых зрителях? (Даже судьи подсуживают
сейчас его врагам своим хорошо скрытым ожиданием.) Они ждут. Потому
что все, в каждое мгновенье игры, – всегда – желают только развязки.
В этом все дело. Всегда.

Но на самом деле все они боятся другого: что удар так и не будет
нанесен, что мяч так и останется на меловой отметке, что набранный
до горла воздух в легких так и не будет выдохнут стадионом, и,
конечно, вратарем, и, разумеется, мячом. Потому что мяч тоже ждет,
и еще неизвестно, кто больше, и если он начнет свое движение раньше,
чем его коснется нога игрока, он неизбежно уйдет мимо. (Ожидавшие
одиннадцатиметрового в свои ворота это знают.) Потому что стремление
мяча и движение игрока должны начинаться синхронно и совпасть
в роковой точке удара. И, разумеется, стремление стадиона не должно
доминировать над двумя этими стремлениями – игрока и мяча – иначе
результат тоже будет плачевным. Всё со всем должно совпасть –
и стрела, и дыхание лучника, и цель. Ибо мишень все знает наперед
еще до того, как лук натянут. И все участники игры, и мяч, и зрители
всё знают тоже. Ибо цель всегда недостижима и всегда поражена
– одновременно. И это является истинной причиной напряжения стадиона:
истинной подоплекой игры. И все поэтому боятся, что пробивающий
пенальти сумеет лишь разбежаться, но так и не добежит до мяча,
что может быть даже коснется его, но не поднимет в воздух, что
может быть поднимет, но мяч не долетит до ворот, а застынет где-нибудь
посередине судьбы, как вратарь, как бронза. А все это провоцируют
разнонаправленные стремления, переходящие в нетерпение. И у мяча
могут сдать нервы.

Но больше всего этого боится вратарь. Потому что – он один это
знает – он так никогда и не дождется штрафного, его так или иначе
уведут и заменят, как раз на середине удара, на полпути мяча к
цели, на полпути его ожидания развязки, посреди судьбы. И по реву
стадиона он так и не сумеет понять, к чему отнести ликование трибун:
то ли к забитому в его ворота голу, то ли к промаху пробивающего
одиннадцатиметровый удар игрока.

Но ему уже будет все равно. Потому что это будет уже совсем другая,
не его, игра, потому что в его воротах будет стоять другой голкипер,
потому что оглянуться нельзя, и потому что он выдохнет с облегчением
воздух уже за пределами этой чужой игры – равно как и влетевший
в его ворота мяч.

Когда попадаешь в центр самого себя, то обретаешь чувство равновесия
и понимаешь, что безумие тебе больше не грозит, что оно лежит
где-то в темных областях, окружающих этот центр, и вращается вместе
с ними, притянутое другими планетами, и что ими называется все,
что было блужданием вокруг этого центра, чем бы оно ни называлось
у мира – философией, литературой, религией, семьей, родиной, верой,
любовью – что этот центр не их центр, он лежит
вне их круга и периферии, что он является центром самого
себя.

Безумие – это опасное вращение "я" вокруг нескольких центров сознания,
равных по величине и массе, между которыми "я" неизбежно будет
разорвано или раздавлено.

Религия, искусство, наука, любой объект, превращенный в сверхценность
нашего "я", кроме самого "я", свободного от самосознания, готовят
клиентов для дома умалишенных.

Особенно когда на "я" надвигается Юпитер Бога.