Рыбный четверг. Постмодернизм и национальная идентичность.
Бессонница, хоккей, немыты волоса – вик-энд прошел на даче Басинского... У Басинского хорошая дача. Когда я тоже стану уважаемым и богатым, как реалистическая сволочь Басинский, обязательно себе такую куплю. Может, даже именно эту (Басинский имеет обыкновение распродавать поднадоевшим друзьям разные ненужные вещи). Короче, там были Волга, соловьи и звезды, но это ночью, а сначала закат, и вот прямо через забор – лес, причем смешанный, прямо напополам березы и ели. Стоит ли теперь говорить, что эта вопиющая о своей полезности мне картина не лезет из головы?..
* * *
Возвратившись в так называемое «домой», с нечеловеческим удовольствием прочел статью Липовецкого в майском «Знамени»; слава Богу, что уже висит в Интернете, а то пришлось бы пересказывать целиком, путаясь в сюжетных линиях и щедро делясь со слушателем слюной. Липовецкий там гениально предугадал батальную шнягу с Упромыслами и Петюками – гениально предугадал и гениально же подытожил. Одно лишь режет печалью глаз: продлевая в настоящее свой уже ставший достоянием истории любимый предмет, бывший соратник неистового Курицына окончательно утвердился в поле немодных академических штудий: верность постмодернизму его подвела. Будет теперь постмодернизм вроде куры с яйками: сверху на живом жопой. Я-то бы, конечно, хотел, чтобы всякое слово о новых тенденциях грелось от иных брендов... Ну да фигня.
Постмодернизмов было два, пишет Липовецкий пополам со своим голландским подельником. Ранний представлял собою «бурю и натиск». Это когда хуй проссышь и все матерятся, потому что «мир как текст». Поздний постмодернизм, наученный горьким опытом пиздюлей, научился допускать наличие вне текста некоей «референциальной реальности», которая, может, и ноуменальна, но изредка сигнализирует о себе. Например, тем, что хочется каких-нибудь денег. А это уже, простите, не революция. В результате сегодняшних «поздних» постмодернистов бывает трудно отличить от нормальных людей: Мишка Шишкин, Таня Толстая, Королев, Дмитриев, Улицкая, Эппель уже не ходят с колокольцами и мешком, как это было заведено в приличные времена у Пригова с Рубинштейном.
Далее автор статьи с подельником вычленяют новые типы письма, характерные для «позднего постмодернизма»: это феминистическая литература, историографическая метапроза, постколониальное и автобиографическое письмо, а также «проза, фокусирующаяся на культурной идентичности». Вот этого самого последнего не весьма достает нам, справедливо сетует Липовецкий М. Неудивительно, что на святом месте пышным цветом произросло всякое, про Проханова что. Тут надобно лирически отступить.
В 1801 году Тургенев А. И. заметил: «Есть литература французская, немецкая, английская, но есть ли русская?» В 1841 году Белинский заметил: «Существование русской литературы есть факт, не подверженный никакому сомнению». В 1878 году Тургенев И. С. на открытии Международного конгресса писателей в Париже заметил, обращаясь к собравшимся: «Сто лет назад мы были вашими учениками; теперь вы принимаете нас как своих товарищей». В 2002 году А. Т. Иванов заметил: «Пушкин был у всех, а Сталин – только у нас».
Понятно, что для того, чтобы обрасти ракушками мирового опыта, надобно включиться в мировой же контекст. А туда не берут на шару, как в НАТО. Туда можно вступить, только изумив мировой контекст какой-нибудь национально-культурной идентичностью. То, что в свое время не удалось Пушкину (хоть он и был хороший), – удалось Лермонтову, одному из первых протопостмодернистов. Не секрет же, что Достоевский всю идентичность у Лермонтова списал. А потом развелись все эти Киеркегоры и «Приближения к Свану». И Камусы, а потом – кампусы!!! Вот же шь!.. Взаимосвязано. И Джойсы с Генри-миллерами еще. С которых чистые наивной душой младопостмодернисты посписывали весь свой вредительски-сиволапый бред (что якобы можно матом, ссать, срать и ебаться).
Но сперва – Лермонтов. Именно он заразил европейцев идеей насчет того, что все говно, кроме пчел, и пчелы говно. Она и так в европейских мозгах бродила, но вот дистиллировать смог только он – в образе «лишнего человека». Ведь весь постмодернизм был последовательной и упорной разработка мысли о том, что человек – лишний.
Спрашивается, а у Пушкина не было идентичности за душой? Или он сознательно обслуживал только внутренний рынок?.. Ну, видимо, идентичность тоже разделяется на два научных этапа. Сначала – впитывать, потом – тошнить. Именно блевотные идентичности на внешнем рынке идут. Ну хоть Маклюэна взять вашего этого... Хотя это уже другое лиротступление будет.
Короче, в обрисованном выше контексте под «идентичностью» следует понимать продукты вторичной переработки Чужого. Не первичной, товарищ, заметь, как если бы Ильф и Петров написали «Одноэтажную Америку», и она стала бестселлером в САСШ, а вторичной переработки. Взаимными отражениями кормится литература (и Липовецкий посвятил этой мысли не один многотрудный абзац).
Теперь представим себе, будет ли в этом свете интересна зарубежному потребителю шняга про Гексоген? Непосредственно – нет. Уж скорее следующий проханороман, про «трагедию 11 сентября». Но в стратегическом смысле – да. Проханова конкретно тошнит – культурными стереотипами западной масс-культуры, с которой он и ведет свой неравный, диалектический бой. Не «первично» тошнит, как, допустим, наивных Спайкера и Собакку или хитрого Балабанова, а тошнит добротно, уже переваренным и на вновь готовое к употребленью похожим. (Под масс-культурой, разумеется, следует понимать не MTV, а весь комплекс наработанных Западом, пока у нас был Коммунизм, политических, социальных, экономических и прочих традиций.)
Дальнейшее осмыслено Липовецким вполне правильно, не считая того, что он еврей и родине изменил, и Рубинштейн тоже еврей, а мы, люди со здоровой идентичностью, евреев, как известно, не очень... Однако прелесть заключающей статью байки искупает этот их недостаток.
Для ленящихся тыкать в ссылки перескажу:
«В тот раз я сидел в вагоне в полном одиночестве. На одной из остановок в вагон ввалился громадный, пьяный и страшный “шкаф” в разорванной до пупа рубахе и с совершенно разбитой мордой. Повертев ею по сторонам, он плюхнулся рядом со мной, приобнял меня за плечи и доверительно спросил: «Слышь, друг! Как ты думаешь, кого бы мне здесь убить?»
В порядке диалога культур расскажу и я байку – бывшую место быть в аккурат на басинской даче, писать о которой мне по сию пору приятнее, нежели про постмодернизм и даже постинтеллекутализм.
Итак, ночной магазин в дачном поселке. Очередь. Подъезжает автомобиль BMW; седок лет сорока с золотой цепью берет водку. Разумеется, без очереди, но и без хамства (хозяин приехал). На прилавке замечает ящик для пожертвований – на реставрацию местной церквушки. На лицо вдруг ниспадает тень философского размышления.
- Это, блль... Я уже Богу стоко раз платил! И никакой прибыли мне за это! Ххуй, блль... Я вообще – скоро буду с Ним разговаривать!..
Он серьезен, и судя по тому, что сквозь пьяную дурь в глазах проступила нешуточная тоска, разговаривать будет...
Вот где История-то с Культурой, взявшись за руки, бродят. А Липовецкому с Рубинштейном все мнится, что мир существует только затем, чтобы угрожать их местечковой, локализованной в сигнификате, неправильной идентичности... «Смешно? Очень. Однако сам этот комедийный подход основан на противоположности двух концепций языка: для западного постмодернизма язык подлежит разборке как социальный продукт, благодаря которому можно понять (и попытаться изменить) внутренние механизмы политического и культурного бессознательного. Этому механизму противопоставлен укорененный в русской традиции взгляд на язык, и особенно – на поэтический язык, как на богоданное отражение высшей истины и гармонии, не подлежащее анализу, как нельзя анализировать красоту заката. Точнее, можно, только глупо. Постмодернистами-постструктуралистами этот взгляд заклеймлен как логоцентризм, а для русского интеллигента без него и жизни нет».
Сверху – Бог, снизу – мелкий бес, посередине мое сердце – распято в сетке стальных дорог и полощется... полощется... Хочет назад, на дачу.
Предыдущие публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
