Проза

Начало

Продолжение

Часть вторая
В городе Антоне

Я приехал в город Антон, где остановился у своего друга Пабло. Чудной этот город. Первые дни мы обходились без происшествий, гуляли по городу, пили чай. Кроме того, я встречался с Соколом, о котором речь впереди. Но стоило мне остаться одному на короткое время, как начались со мной странные происшествия. Я словно только на секунду отвлекся, словно уловив в воздухе какую-то песенку, как события уже посадили меня на цепь, крепко схватившуюся на моих ногах. Что и говорить, цепь то была вся из золота.

Автобус

Многие, наверное, слышали об автобусе, который кружит по городу ночью, собирая по дороге покойников, поющих нищих, калек и сумасшедших. Он раскачивается и гудит, в салоне его горит свет, а водителя за рулем нет. Если встретишь такой автобус – беги со всех ног, хотя куда бежать? Спрятаться можно, пожалуй, только в церкви, да разве туда достучишься? Известна лишь одна, конечная его остановка – городское кладбище, где днем бабушки продают искусственные цветы, а в кустах то тут, то там сверкают на солнце зеленые трубы похоронных оркестров.

Мне не доводилось самому сесть в такой автобус, зато я знаю другие маршруты: например, вскочишь на подножку, двери захлопнутся, и ты уже видишь, что окружают тебя одни уроды, страшные рожи, не похожие на людей, то собачья морда, то свиное рыло. Почувствуешь тогда их жаркое поганое дыхание, и в сердце кольнет, и в ухе затаится свист спрятанного где-то ножа. Или, бывало, даже еще не вскочишь на подножку, а дверь уже захлопнется, и поволочит тебя телега за ногу по земле, шершавому асфальту и грязи. Счастье если потом подойдет сердобольная девушка и подаст тебе маленький надушенный носовой платочек, чтобы утереться.

Потому, когда садишься в автобус, нужно знать, где твоя остановка. А то попадешь неведомо куда. Или воротишься на то же место. Однажды со мной так и случилось.

Зимним утром я вышел из квартиры моего друга Паблы, чтобы отправиться к Д. Пришел к остановке и стал ждать. Подошел автобус нужного мне номера, и я стал садиться в него, тем более что водитель, кажется, кивнул мне. А я словно и ждал от него какого-то знака. Дело в том, что за день до этого я был в Музее Маяковского, где мне начали подавать эти знаки.

Во-первых, я обнаружил, что в Музее всего два зеркала, одно в вестибюле, а второе в той комнате, куда нельзя заходить, и в это зеркало нельзя заглянуть. Во-вторых, я обнаружил, что на трех этажах работает одна и та же женщина, в трех разных обличьях, и что никак нельзя назвать ее по имени – это Смерть. В третьих, у черного гроба Маяковского, где я вспоминал своих родственников, молчаливо покачиваясь на волнах собственного дыхания, закрыв глаза, и ждал, что кто-то окликнет меня, пока мое сердце еще билось, и в лифте, в котором я ехал, было такое напряженное молчаливое гудение, и чувствовалось присутствие какой-то силы, вовлекавшей мое тело и мой ум в какую-то непонятную колею. Вся моя жизнь прошла передо мною у одра Маяковского, в портрете Сталина, как в негативе, я узнал моего деду Яшу, а в футуристических манифестах – предвестие мировых войн.

Когда я пришел вечером в квартиру Паблы, то долго не мог уснуть, бесконечно ворочаясь на полу кухни, крутясь вокруг своей оси. Гудение продолжалось и здесь в виде дрожи холодильника, компьютера и прочих, хотя и выключенных, приборов. Звезды сквозили через холодное стекло. Заболело слева в груди, и я стал бояться, что если не посмотрюсь в зеркало, то обязательно сегодня умру. Я сел перед мерцающим монитором и начал писать гимны любви и смерти, а также секретные документы Морового Мравительства, в состав кабинета которого я, казалось, вошел. Одновременно меня не покидала уверенность в полной синхронизации всех событий, но эта синхронизация была лишь ложным совпадением. Ложным совпадением было и то, что, как мы установили с Паблою, все наши знакомые по фамилии Муравьев, были рыжими, а наши родственники, независимо от нас, были знакомы друг с другом. Итак, я стал судорожно искать зеркало, но в кухне его не было.

Случайно нажал я на кнопку CD-roma, и оттуда выехал диск, в котором я и узрел лицо свое, с остановившимся остекленевшим взором. От радости я начал подавать этим зеркальцем сигналы в окно, в полной уверенности, что нужные люди их услышат. Я проснулся, когда в комнату вошел Пабло. Его отражение закружилось на дне моего глаза, поскольку я всю ночь беспрестанно ворочался, Пабло предстал передо мной в свисте вертолетных лопастей. Пабло сказал, что кухня закружилась и перед ним также, поскольку он не надел контактных линз, так что не сразу нашел меня, лежащего на полу посреди. И тогда мне показалось, что я ночью умер, но не один, а вместе со всеми моими родственниками на другом конце телефонного провода, которые не брали трубку, не один, а вместе с Пабло. Тогда я позвонил Д., который сказал мне, как до него добраться, добавив при этом, чтоб я не спешил, так как здесь еще никто не ложился. Я воспринял эту информацию как намек на то, что Рождество на Земле близко, что приблизилось Царствие Небесное, и стал скорее звонить председателю Морового Мравительства. Председатель несколько дней и ночей не спал, потому что пребывал в сомнамбулическом состоянии, что не мешало ему производить нужные документы и циркуляры. Я разбудил Председателя и не узнал его по заспанному голосу. Это тоже, явно на что-то намекало. На что, спросите вы. Да все на то же.

Итак, я, летчик Иванов, направился к Д. Пока я дошел до остановки, я временно забыл обстоятельства собственной смерти, но помнил о тотальной синхронизации всех событий, замкнутых на меня, и помнил, что мне должны подавать сигналы, а я должен их воспринимать. И вот уже я ехал в автобусе, сидя в удобном кресле и глядя в окно. Проплывающие дома, вывески, прохожие сильно занимали меня. Мы ехали уже довольно долго, и все никак не могли приехать к остановке, нужной мне. Вместо этого мы подъехали к тому же самому месту, откуда я начал свой путь. Я вышел из автобуса, поняв, что поехал не в ту сторону. Я перешел на другую сторону улицы, дождался автобуса и очень скоро прибыл на место пересадки. Я ехал в Северное Чертаново до остановки «Дом номер семь». Вскоре подъехал автобус. Почему-то вновь мне пришло в голову, что я умер, а теперь выполняю некий посмертный ритуал. Я стал всматриваться в лица других пассажиров, и пересаживаться с одного сиденья на другое, поставив себе целью посидеть на каждом кресле. Итак, я стал всматриваться в лица других пассажиров, а они входили и выходили. Напротив меня сидел старик, который глядел несколько кривовато вбок, рот его был полуоткрыт, и в нем поблескивала некрасивая железная коронка. Вглядевшись в его лицо, я вдруг молча заплакал, потому как узнал в старике мою бабушку, что умерла десять лет тому назад. Я понял, что все пассажиры этого автобуса мне знакомы, но спрятаны за другими, временными лицами. Я увидел мою мать, но седую, высокую, в долгополом пальто. Перекувырнувшись через голову, встав сперва ногами на кресло, я сел рядом с ней, но женщина как-то попятилась, встала и быстро пересела в другое место, так что я не успел с ней заговорить. Вдруг на самых задних сиденьях, возвышавшихся в конце салона, я увидел кого-то, похожего на Святую Троицу, с мальчиком или девочкой – Христом, и еще там была женщина, похожая на Божественную Премудрость. Вскоре автобус почти опустел, и тогда я начал читать расклеенные в нем надписи – не бросайте мусор и главное – не прикасайтесь к стеклу. Я начал ползать по салону и вытирать мусор руками, а к стеклу смертельно боялся прикоснуться, вспомнив о зеркале, вспомнив о том, что могу умереть во второй раз. Тем временем мы проезжали под мостом, где велись строительные работы, и строители в оранжевых накидках зачем-то махали водителю, пропуская его вперед в преддверие города Мертвых, или в ад. Я начал нажимать на все кнопки, и водитель согласно кивал мне. Он был в очках с зелеными стеклами, но я понял, что это был мой покойный отец. Под одним из кресел я нашел какие-то железные трубы, прикрепленные к полу цепями, и попытался их оторвать, но кто-то сказал мне: разве водитель разрешает это делать, и тогда я нажал на красную кнопку на поручне и посмотрел на водителя, тот отрицательно помотал головой. Тогда я успокоился и сел в кресло, ожидая прибытия к дому номер семь, который почитал конечным пунктом путешествия. Мы ехали еще довольно долго, когда водитель открыл окошко и сказал: все, приехали, конечная остановка. Я вышел на улицу и увидел, что стою на том же самом месте.

Поняв, что на автобусе я никуда не доеду, я попытался сесть в маршрутку. Она стояла в отдалении, и там не было пассажиров. Я сел и стал ждать. Водитель-армянин о чем-то переговаривался с женщиной на своем армянском языке. Я подал ему деньги, но он вернул их мне. Так как мы по-прежнему никуда не ехали, я протянул ему паспорт. Он внимательно посмотрел сперва на него, потом на меня, и вернул мне обратно. Делать было нечего, и я вылез из этой маршрутки. Рядом был зоомагазин, и я решил заглянуть в него. Там в качестве заветных амулетов я приобрел искусственную собачью косточку и розовый фрукт, сделанный из непонятного материала. Это были мои последние деньги, более того, это были вовсе не мои деньги, а последние деньги моего друга Пабло, которые он мне дал утром. Но у меня оставались еще записная книжка, телефонная карточка и карточка на метро. Я пошел по улице и скоро добрел до площади Хо Ши Мина, где было метро и телефонная будка. Я долго не мог дозвониться до Д., и тогда набрал номер И., которому поведал свое бедственное положение. И. сперва очень обрадовался, а потом сказал, чтоб я ехал до станции Коломенской, где он будет меня ждать.

Когда я прибыл на станцию Коломенскую, то встретил сначала не И. а С., который обжег глаз солнечным затмением, и напоминал мне моего брата. Злой человек нагадал ему, что он умрет от венерического заболевания. Принимая во внимание все вышесказанное, я посвятил С. в планы Морового Мравительства. С. сказал, что отправляется на свадьбу. В это время подошел И. Мы распрощались с С. И. сказал, что они соседи, и встреча – простое совпадение, на что я возразил, что и Волга впадает в Каспийское море, и рассказал И. о тотальной синхронизации событий, и передал ему секретные документы, написанные мной ночью, и гимны любви и смерти. Рассказывать И. о приближении Царствия Небесного я не стал, потому как понял, что он давно уже в курсе. И. рассказал мне о вечере замечательного поэта Воденникова и сопровождал меня, подобно доброму дядюшке до самого дома Д., очень бережно, и при этом отобрал у меня рваный красный пакет, который я носил на случай приобретения новых ценных вещей. Я простился с И. и шагнул в подъезд дома номер семь, а затем и в лифт, который почему-то высадил меня не на том этаже, как было и в Музее Маяковского. Но там уже стоял специальный человек, который показал мне куда идти.

Я позвонил в дверь. Д. открыл мне, сказав, что я основательно опоздал. В комнате было еще два человека, которые скрылись, когда я начал говорить. Но пока я еще не начал говорить, я увидел, что на внутренней стороны двери написано Бокс, как в больницах, но наоборот. Я понял, что это сделано для защиты от злых духов. Комната же оказалась копией моей комнаты в далеком городе, с таким же портретом девушки на стене, только в голубом свете, с такой же лежанкой, с такой же кроватью, комната показалась мне суммой всех комнат, где я некогда спал. Итак, те двое скрылись, и я начал говорить. Я говорил о теории совпадений, о всеобщей синхронной смерти, о наступлении Царствия Небесного, о своей родословной и о воображаемой родословной Д, о графике солнечных затмений и падении большого небесного тела на Землю, но я умолчал о завоевании подземного города обезьянами, я умолчал о Великой Войне, и не стал посвящать Д. в планы Морового Мравительства. Д. слушал меня внимательно, а потом сказал, что собирается работать на телевидении. Внутри меня все горело, оттого что я непрестанно курил, и под свое мерное дыхание, на его черных волнах я словно опять возвращался к гробу Маяковского, и поскольку я горел, а телевидение – не более увеличительной линзы, я подумал, что Д. увеличит меня, и мы зажжем сердца наших компатриотов. Д. сказал, что пора собираться на вечер поэта Воденникова, но мне стало лень. Д. напомнил мне девушку, которую я когда-то любил. Но я любил и Д. тоже, иначе зачем я стал бы перед ним раздеваться и развязывать галстук, который никогда бы не смог завязать обратно? Д. очень странно на меня посмотрел, и после пятиминутных уговоров ему все же удалось заставить меня одеться, и мы пошли. В качестве уступки Д. согласился подать мне пальто. Он повторял: жизнь прекрасна, и как это трогательно. Я отвечал ему: как серп и молот и звезда. На улице выяснилось, что я хочу есть. Д. зашел в магазин и купил мне пирожок с вишней. В его руках были одни медяки, и я понял, что остались лишь мелкие монеты, их подают только из приличия, а другие деньги отменили. В магазине слышалась прекрасная музыка, там пели на всех известных мне иностранных языках. Я понял, что и я могу говорить на любом языке мира. Мы подошли к автобусной остановке, и Д. вдруг спросил, не было ли у меня какого-то МДП. Я ответил, что не понимаю. Тогда он спросил зачем-то, не представляю ли я себя Наполеоном. Я сказал, что был бы Наполеоном, если бы лежал в сумасшедшем доме, а Д. сидела бы в изголовье моей кровати и пела, как только она умеет, тогда я начал бы мысленно какое-нибудь завоевание, например Египетский поход. Я спросил, а что, мы едем на вечер? Д. Сказал, нет, плевать на искусство!

Подошел автобус, где Д. два раза нажал на кнопку компостера, хотя билетов у него не было. Он сказал, что нужно заехать к одной его знакомой. По середине пути автобус – гармошку перекосило, и он стал сотрясаться на месте, а все в нем сидящие начали сотрясаться от хохота. Д. сказал, что наверно начали уже праздновать. Что они могли праздновать – Царствие Небесное конечно! Мы вышли из автобуса, и подошли к дому, где Д. поднялся наверх, а мне сказал подождать внизу. Я стал ждать. В это время зашла незнакомая девушка, и поздоровалась со мной. Когда она стала подниматься по лестнице, я узнал куртку моего Януса и заплакал горькими слезами. Все поменяли свой внешний облик, кроме членов Морового Мравительства, и теперь нам больше никогда не встретиться! Какое мне дело до того, что промышленность может выпускать до миллиона одинаковых курток!

Вскоре Д. вышел на улицу, и я вновь начал плясать, от нестерпимого посмертного жжения в легких. Д. сказал, что напишет обо мне мемуар. Еще он зачем-то спросил, не кормил ли меня Пабло чем-то, например галлюциногенными грибами. Я сказал, что мы могли бы позвонить Пабле по телефонной карточке, поскольку у Д. сели батарейки в мобильнике, и спросить. Он вскричал, так что же ты раньше не сказал! Я сказал ему, что мы не узнаем Пабло, поскольку, все поменяли обличье. Тем не менее, скоро мы его увидели. Он вышел на улицу нам на встречу. Все трое были взаимно удивлены. Мы расстались с Д. Тут я понял, что никто не умер, рассказал обо всем Пабле, который сказал, что Д. очень строго с ним разговаривал. Я начал смеяться от радости. Я не знал тогда, что у Пабло были большие неприятности с налоговой инспекцией. Вот такая история со мной приключилась в автобусе. Ах да, чуть не забыл, в городе Антоне лифты останавливаются между этажами.

Дурак

Прошло несколько дней с тех пор, как Сокол позвал Д., М. и меня на экскурсию в город Звенигород. Там мы планировали посетить монастырь и сумасшедший дом, в котором лежал поэт С. Жаворонков, друг Сокола. В последний момент выяснилось, что я ужасно занят и ехать не могу, и они отправились туда без меня. И это было мне каким-то указанием, что я все равно туда когда-нибудь попаду. Но я не придал этому ровно никакого значения, ноль внимания, фунт презрения. Хотя Сокол предупреждал меня. Я сказал, что не хочу покидать город Антон, никогда не хочу возвращаться домой. Сокол предупреждал меня. Он сказал: ты не знаешь этого города, он пребывает в состоянии тотального галлюциноза, он словно видит себя во сне, он двоится, он подобен спящему на земле, он забывает о своих моргах и кладбищах. Сокол сказал: я не найду тебя, не найду твоего тела, когда ты будешь лежать в канаве с проломленной головой. Председатель знает этот город, он умеет жить в нем, несмотря на то, что у него тонкие нежные ребра, несмотря на то, что существуют кованые башмаки. Председатель, он как принц воров, появляется там, где нужно и ночует на конспиративных квартирах. А ты, ты же пьешь, у тебя трясутся руки, тебе надо ехать домой и там все обдумать. И Сокол начал читать мне стихи С. Жаворонкова, сперва из книжки, а потом из тетрадки, написанные в больнице.

Пока Сокол читал, голос его все усиливался, он сам словно бы превращался в некий солярный знак, в глазах его стояли в зените два солнца, он прожигал меня, в глазах его виднелись три царства, медное, серебряное и золотое. Стихи Жаворонкова из маленькой книжицы поразили меня. Я оказался как будто бы на сеансе магнетизма, слова сцеплялись друг с другом, образуя одно большое слово, которое нельзя было назвать, и оно получало право давать имена и крестить. Стихи из тетрадки, написанные в состоянии безумия, поразили меня не меньше, все связи распались, слова словно забыли, как их зовут, во всем сквозило различие, они словно улыбались идиотской щербатой и потому блаженной улыбкой. И это было для меня предупреждением, но я не заметил его. Приближался день Зимнего солнцестояния. Я забыл, что каждые восемь лет накануне католического рождества со мной случаются нервные припадки.

Знаки вообще бывают разными, их не поймешь. Вот, например, что произошло с Яковом.

Однажды он поехал на велосипеде в город из отдаленного района, самой окольной дорогой, через Первомайку. Он переехал через Иню по маленькому мостику, проехал мимо сине-зеленого аммиачного озера, и вдруг въехал во двор дома, словно случайно. Въехал он, значит, во двор и увидел, что из подъезда выходит Смерть с косою и в капюшоне и улыбается кому-то своей неживой улыбкой. Только Смерть больше похожа на мужика. Видение длилось недолго, потом вместо Смерти там оказался действительно какой-то мужик, вытиравший лицо рукавом. Яков поехал дальше, проехал ТЭЦ, Пентагон, мой дом, доехал до самых Пяти углов. Он стал возвращаться назад. Хотел ехать прямой дорогой, а выехал почему-то опять к тому же самому дому. И что же он там увидел? Во дворе стоял гроб, в гробу лежала какая-то старуха, вокруг толпилось человек пятьдесят. Все они замерли в полной неподвижности, и полностью загородили проезд. Якову пришлось пробираться мимо них, и тогда они стали беспокойно оглядываться и мотать головами. Яков читал утром где-то, что у всех стрельцов по гороскопу в этот день может произойти встреча с их ангелами-хранителями. Еще двое суток время от времени Яков неприятно поеживался, поглядывал на часы, опасаясь, что с ним может что-нибудь произойти. Тем более, что на утро следующего дня он увидел у подъезда мужика, который точил косу. Но это был уже просто мужик. Вот что случилось с Яковом. И кто бы мог мне объяснить, что бы это значило?

А вот что случилось со мной. После моего возвращения от Д. мы с Пабло провели весь вечер за разговором, мы вспоминали нашу прежнюю жизнь и перечисляли всех наших знакомых. Но потом я вдруг стал назначать свидания. Для этого я писал маленькие записочки с шифром, прятал их в конвертики из под чайных пакетиков и все раскладывал в вазочки. Это были записки для Ю., которую я планировал 4 апреля пригласить на кладбище на могилку бабушки. Туда должны были прийти также Янус и Д., и мы все вместе должны были воскресить покойную.

А утром мы с Пабло стали пить чай. У него нашлась последняя сигарета «Житана», привезенного из Германии. Мы стали по очереди глотать дым. Сигарета показалась особенно вкусной, как бывает обычно только на поминках. В это время синхронизация событий оборвалась. Я позвонил Янусу, который был в далеком городе, сказал, что никогда не вернусь, и нагрубил ему. Как только я повесил трубку, раздался звонок, так что я даже испугался. Ю. сказала, что заболела и не придет. И я не смогу передать ей записку с приглашением на праздник, для которого я припас коньяк «Арарат». До этого меня еще никто не динамил. Но у меня была еще встреча с Т., которая решила одолжить мне немного денег, и войти, таким образом, в мое положение. До встречи оставалось еще много времени, но я поехал пораньше, чтобы посмотреть город. Мы вышли с Пабло, и на остановке он наскреб последние пять рублей, и купил мне пачку «Беломора».

Моим конечным пунктом была станция «Библиотека имени Ленина», но я доехал до Пушки и отправился оттуда пешком. У меня осталось две поездки на карточке, и три разговора на телефонной карточке, оранжевой, с надписью «Je t`aime». Названий улиц я не запомнил, так как ориентировался по плану метро. По дороге я увидел большой и красивый дом, и захотел пройти через двор, но милиционер остановил меня, сказав, что это Министерство, и проход для меня закрыт. Более того, он сказал, что сам не знает, что там внутри. Торжественные приемы можно иногда видеть по телевизору. Он был так любезен, что указал мне дорогу. Я шел по морозцу и думал, что обязательно встречу Ю. Эта мысль глубоко засела у меня в голове. Периодически я не шел, а прямо бежал, завидев вдали казавшиеся знакомыми очертания, оранжевую шубу и вязаную шапочку.

Случайно я набрел на институт Мировой Литературы, и захотел поговорить с Е. Арензоном, у которого хотел выманить третий том нового собрания сочинений Хлебникова. На входе меня встретил высокий горбоносый человек, один глаз которого немного косил. Он почему-то стал называть меня летчиком и вспомнил Покрышкина. Дело в том, что моя куртка немного напоминала летчицкую. Узнав, кого я ищу, горбоносый человек сказал, что никакой он не Арензон, а Аронсон, и что он похож на Андерсена. И затем, зачем-то пожелал мне всяческого здоровья. Мне показалось, что он узнал меня, хотя никогда прежде не видел.

Потом я пришел на улицу Новый Арбат, и стал заходить во всякие кафе и курить там свой Беломор. С нового Арбата я перешел на старый. Мне рассказывали, что там собираются грязные панки, а по ночам дерутся бомжи. В этом городе ненавидят бомжей.

Но я ничего такого не увидел, зато нашел памятник Пушкину и Наталье Гончаровой. Бронзовые они стояли, взявшись за руки. Я подумал, что Ю. обязательно придет сюда, и сам назначил время по часам. Никто не пришел. Мне пришлось идти до маленького павильона станции Арбат. Там я сориентировался по сторонам света по пачке Беломора, зашел в метро и по переходу дошел до Библиотеки. Улицы, вроде бы, были прямые, но я все равно двигался по кругу, будто скользя по касательной многих окружностей, соскакивая, сбиваясь с одной на другую. Заблудиться было невозможно.

Вышедши наружу, я увидел памятник Достоевскому, который, по определению моего друга Явы, дрочится. Я стал расхаживать вокруг памятника и произносить стихотворения «Семеро» и «На смерть Жукова». Вскоре я замерз и зашел внутрь библиотеки. Там на гардеробе получил номер 1941, и на этом основании подарил молодому человеку, попросившему у меня ручку, книжку «Война и мир 2001». Молодой человек спросил, про что эта книжка. И я ответил ему: про войну. Там же я встретил очкастого старика-букиниста и женщину-хромоножку из Магазина «Летний сад».

Мне нужно было вновь зайти в метро, и для этого я продал девушке книжку «Анатомия Ангела» за семь рублей. Там, на станции я нашел грот, где была назначена встреча, и стал ждать Т.

Я встретился с Т. в назначенное время, получил от нее сто рублей, купил новую карточку на метро. Теперь можно было приводить мой план в исполнение. А план был таков: я никогда, нет, никогда не хотел возвращаться домой. Поэтому я поехал до станции Добрынинская, нашел там авиакассу, и сдал свой авиабилет, получив за него мизер, около тысячи рублей. На эти деньги можно было еще купить билет на поезд.

Но, почувствовав себя при деньгах, я решил отпраздновать это событие. Однако когда я проходил по длинному переходу, где гитарист играл свою печальную песню, мне захотелось подать ему денег, чтобы избавится от чувства гнетущей, снедавшей печали, ведь я никогда не вернусь и увижу не скоро моего Януса, моих родственников, мой двор, могилу моей бабушки. В этот момент мне следовало бы отправиться прямо к Пабло, а назавтра найти Я., который обещал дать мне работу.

Но нет. Когда я получал какие-то деньги, я тотчас же начинал их тратить, в основном на выпивку и дорогие сигареты, и не успокаивался, пока не истрачивал все до копейки. Вот и теперь, я решил вернуться на Арбат, где днем курил свой Беломор в многочисленных кафе, и в удовольствие там выпить. Я до сих пор почему-то надеялся, что встречу там Ю., которая отведет меня прямо на праздник, который, как мне стало казаться, состоится именно сегодня. Что это был за праздник? Приближение Царствия Небесного, конечно же!

В последние дни я так мало ел, так мало спал. Я бродил по городу, я проезжал его из конца в конец по нескольку раз. Я уже полгода не работал, и меня опять содержали родственники. Больше всего на свете я хотел денег. Даже больше, чем казаться красивым и смелым героем. Я плевал на своих прежних начальников, благо они казались мне уродами. Нигде я не задерживался долее двух месяцев. Я хотел казаться красивым и смелым, но на самом деле – был ужасным трусом. Я боялся и пикнуть на своих начальников. Мир мне виделся большим зеркалом, в тайных знаках которого я мог узнать себя. Когда я приехал в город Антон, привычные знаки стали обманными знаками. Как будто бы все вывески, все фонари, все номера домов за ночь поменял кто-то. Даже слова стали обозначать что-то иное, или они забылись, загрезили, и перестали обращать внимание на меня, перестали быть знаками. Я всегда верил, что во всех книгах, которые я читал, написана правда, более того, в них написано про меня. Теперь мне показалось, что я попал в большую книгу, и что я в ней самый преглавный герой.

И я мигом забыл своих родственников, которые меня содержали, я забыл моего Януса, который меня любил, я забыл могилу своей бабушки, я наплевал слепому в глаза, а думать я перестал. Больше всего на свете я боялся смерти, и потому хотел, чтобы Царствие небесное поскорей наступило, еще при жизни. А пока я решил покуражиться, полюбоваться собой, как некий глупый павлин, увидевший свое отражение в луже. К тому же, я был большим пошляком.

В первом кафе, куда я забрел, я попросил индийского чая, но мне ответили, что чай у них подают только утром, и потому я заказал грогу. Мне понравилось, что он стоит ровно 99 руб., то есть почти сотню. К тому же, никогда еще не пивал я горячего грогу.

Вот принесли мне грог, и достал я бесплатную газету на английском языке, и начал я курить свой Беломор. Я недостаточно бегло читал по-английски, но тут сразу же вник в содержанье статей. Это был рождественский выпуск, люди во всем мире завершали свои земные дела и готовились к празднику. Все черты наступления грядущего царствия проступили в газетных колонках. Но они говорили о нем не напрямую, а намеками, косвенно и иносказательно. Одна статья навсегда отпечаталась мне в памяти, вернее, ее заголовок: Москве никогда не бывать Индией. Честно говоря, ниже заголовка я и не стал заглядывать. Я сразу же вспомнил стихотворение Слуцкого, в котором старухи хоронят мужей, селятся в пустые кварталы, где они о смерти болтают, и сидят сухие, скорбные, точно индусы, и глядятся в пустые зеркала своими темными лицами, словно прокопченные темные абиссинские иконы, с негритянскими Мадоннами и Младенцами. Вспомнил я и Индию глаз, в которую превратилась Москва. Я словно бы вынул стопу из вод темного подземного Ганга. Тысячи лиц, в которых проявлялся один Божественный лик, многократно запечатленное сходство, вылитое, как вылитое, копия Ты, проплывали перед моим разверстым взором. Передо мной вставали картины избиения в подземных переходах, картины царственных шествий, картины похорон, все что мы видели с Д. и с Соколом, во время наших недолгих прогулок. Все эти лица должны были мы запомнить, всех этих людей должны были мы поименно перечислить, чтобы потом по сигналу трубы поднять их на восстание мертвых, на восстание народов, которое повлекло бы падение всех земных царств, которое приготовило бы пути Господу, прямыми сделало бы стези Его.

В условленный час должны были собрать мы людей из всех мировых столиц в подземных городах Москвы, Стамбула, Лондона и Сан-Франциско, в условленную годину должны были объявить мы войну. Ведь замки мирового торга уже пали, в два мига, когда над Манхэттеном столбом встали дымы, и люди, ослепленные, пали ниц, и стали скрести свои головы, словно бы от лепры, головы, спекшиеся, как головы вьетнамских младенцев, из которых американские солдаты делали в свое время себе медальоны. Падение Башен-Близнецов, единственное подлинное событие, которое можно было лицезреть по телевидению, было нам сигналом.

Итак, с мыслью о том, что Москве никогда не бывать Индией, вышел я из кафе и сразу набрел на индийский ресторан. За его цветной цирковой дверью начинались коридоры, все ведшие в центральную залу, обитую розовой тканью. И здесь готовились к празднеству.

Выйти из залы было непросто. Почти все коридоры вели тебя обратно, в самый центр ее, и только один коридор вел на улицу. В зале выпил я чашку каппучино. Вспомнил я и индуса в чалме, который показал мне дорогу к музею Маяковского, и мысленно послал ему поклон.

Именно с этого момента я опять начал двигаться по ложному кругу, попадая все на то же самое место. С большим трудом отыскал я выход из индийского ресторана, вышел на улицу и прошмыгнул под аркой из Нового на старый Арбат.

Все дальнейшие события склеились в моей памяти, словно в одном шарике, в котором отражается все, но если поднести его к глазам, то видно одно бледное пятно, размером с Луну. Придется расслаивать его, колоть специальным двуострым топориком на части, и раскладывать их по порядку.

Д. сказал, что праздник состоится во вторник, в день моего назначенного отлета. Сегодня был понедельник, и мне вдруг показалось, что он меня обманул. Праздник должен был состояться сегодня, в 10 часов. Мы должны были пировать неделю, а потом лечь спать на неопределенное время, нагие, словно в общей могиле. В Новый год должны мы были проснуться и увидеть новое небо и новую землю. До 10 часов оставалось еще немного времени, и я решил попить пока в удовольствие, в каждом новом кафе только одну чашку того или иного напитка. В первом же кафе, куда я зашел, чтобы выпить чешского пива, на входе меня встретила гардеробщица, с лицом певца Укупника, то есть сам Укупник в женском обличье. В баре было пусто, только мрачный бармен-армянин поглядывал в телевизоры, где отражались представители нашей эстрады. Причем одни и те же на всех экранах. Мне это не понравилось, и я покинул заведение.

Но других кафе не оказалось поблизости, вместо них набрел я на театр, в котором был спектакль «Ужин с дураком».

Многие видели карту Таро «Дурак»: человек с завязанными глазами, с веселой улыбкой заносит ногу над пропастью. Эта карта выпала мне первой, когда Ява, гадатель, гадал мне. Я понял, что я и есть тот самый дурак, которого приглашают на ужин. Я втридорога купил билет у какого-то пройдохи, и отправился было на свое место, где, как я предполагал, должна была ждать меня Ю.

Но я так долго ждал ее сегодня, возле телефонных будок, в кафе, у памятника Пушкину и Наталье Гончаровой, я так часто метался за нею, что затаил обиду, и не пошел на свое место. Вместо этого я поднялся на третий этаж театра, выбросил номерок в урну с водой, зашел на галерку, дважды прошелся по ногам зрителей, сказав при этом «извините умножить на n+1». На сцене я увидел актера Хазанова, с которым несколько часов назад буквально столкнулся на улице. Спектакль тотчас же перестал интересовать меня, и решил осмотреть внутренности театра. Я набрел на какую-то комнату, где стоял компьютер, и попытался вылезти в интернет, чтобы отправить всем свое сообщение. Вход в систему был заблокирован, к тому же пришел какой-то человек, который довольно вежливо попросил меня вон. Я спустился по лестнице, и сказал гардеробщице, что не могу сам достать номерок из урны с водой, потому как боюсь разлить ее по всему полу. Прибежала женщина-администратор, она сказала, что нужно вызвать бригаду. Но охранник, который был там, остановил ее, сказав, что поможет мне и проводит меня. Я сразу же проникся к охраннику необыкновенной симпатией, начал спрашивать его о том, как его зовут, и где он воевал. Он ответил, что зовут его Сережа, а где он воевал, я сам и так знаю. Необыкновенная симпатия к людям в форме не покидала меня несколько дней. Они казались мне специальным кортежем, который осторожно и тайно охраняет меня. Секрет урны оказался прост. Темная вода, как линза, создавала иллюзию глубокого дна. Достаточно было запустить туда руку по локоть, и вот номерок уже у меня в кармане. Охранник осторожно проводил меня к выходу из театра.

Вышедши на воздух, я стал спрашивать прохожих, где мне найти букинистический магазин. Там я хотел достать старинную книгу с засушенным цветком внутри. Мне отвечали, что букинист уже закрыт. Тогда я увидел цветочный магазин, где также продавались благовония и разные статуэтки. Там я купил фигурку Чарли Чаплина в подарок Янусу, и ароматную жидкость для напитания комнаты запахами. Так я пополнил число своих волшебных амулетов.

Итак, перечислим, что было при мне, перед тем как я попал в кафе «Последняя капля». Я был человек-шкаф. На мне был гладкий синтетический костюм, в карманах которого лежали паспорт, военный билет (подтверждающий, что я могу принять участие в возможных боевых действиях), развязанный у Д. и смотанный малиновый галстук, пакетик со светодиодами для того, чтобы моя сестра могла лазить в пещерах, маленькая искусственная косточка и непонятный розовый плод, купленные в зоомагазине, записная книжка со всеми-всеми необходимыми телефонами, из которых лишь телефон Пабло я успел выучить наизусть, оранжевая телефонная карточка Je t`aime, схема московского метрополитена, карточка на метро, ароматная жидкость, фигурка Чарли Чаплина и 50 рублей денег. На правой руке были часы. Поверх пиджака на мне была надета кожаная «летчицкая куртка», во внутреннем кармане которой находилась запасная карта метрополитена, а в боковых карманах лежали пачка Беломора и кошелек, в котором было 600 рублей денег.

Я довольно долго искал кафе, чтобы как следует там выпить, но все они были еще закрыты, только одно оставалось открытым, называлось оно «Последняя капля». Я отправился в «Последнюю каплю», но вместо нее оказался в кавказском кафе «Кенто», где на входе были воткнуты в урны какие-то искусственные павлиньи перья, напоминающие траурные венки. Подумав, что Царствие Небесное близко, я смело оставил куртку с кошельком в передней, хотя там не было никакого гардеробщика. И поднялся наверх. Там играла армянская, грузинская музыка, по стенам развешаны были кинжалы, фотографии грузинских старейшин, горцев, черно-белые, висели картины грузинских художников, видны были предметы утвари. Красивые грузинки-официантки разносили еду. За столами сидели несколько человек, улыбались, разговаривали и вовсе не походили на кавказцев.

Я решил устроить себе подготовительный пир, заказал мамалыгу, сигареты «Мальборо» (беломор остался внизу) и рюмку мукузани. Вскоре вино и сигареты были поданы к столу. Я начал выпивать и закуривать. Выпив, я стал рассматривать занимательные предметы и картины грузинских художников, начал ходить и приплясывать.

Вдруг, откуда ни возьмись, появился администратор. Он нес мою летчицкую куртку. Администратор сказал мне, что я напрасно оставил ее внизу. С беспокойством начал я обшаривать карманы, и не нашел там маминого маленького красного кошелька. В волнении стал я рыться по карманам пиджака, нашел там пятьдесят рублей, и в ужасе бросился отменять все заказы. Два заказа отменить я не смог – рюмка мукузани была уже выпита, а в руке моей дымилась сигарета из початой уже пачки. Денег хватало только на рюмку. Дрожащим голосом я сообщил об этом администратору. Тот не сразу понял меня, а потом сказал, что за это можно получить пизды. Я молчал. Тогда администратор отобрал у меня паспорт, сказав, что вернет, когда я принесу деньги, и выгнал меня из кафе.

Когда я вышел на улицу, то понял, что меня обокрали, причем, возможно, сам администратор. Я бросился к милиционеру, который стоял недалеко от кафе. Я, запинаясь, рассказал ему, что случилось. Усатый милиционер спросил, есть ли мне куда пойти, а услышав про Пабло, сказал: приходи с обращением завтра, а сейчас пиздуй к своему Паше, пока ты не получил пизды здесь.

Я никогда в жизни еще не получал пизды. Мысль об этом сразу разогнала все обещания Царствия небесного, все посулы праздника, и они разбежались, как толпа при виде конной милиции. Эта мысль оказалась столь ужасной, что я сразу же вспомнил, что могу пасть жертвой маньяка, что меня обязательно сегодня зарежут. Я огляделся вокруг, несколько групп молодых людей, одетые в черные куртки, словно бы поджидали меня. Покорно идти за ними было невыносимо. Я вспомнил о Веничке. В совершенной панике я снова огляделся вокруг и увидел аптеку, которая уже закрывалась. На входе я отчетливо почувствовал трупный запах. Тут же мне вспомнилось, что я выполняю некий посмертный ритуал, и я шагнул внутрь. Там я огляделся и решил приготовить противоядие, подобное чудесному бальзаму Дон-Кихота.

На оставшиеся копейки я купил бальзам «золотая звезда», и зажевал его обертку, потому как не смог открыть саму круглую красную коробочку. Трупный запах исчез. Я понял, что когда выйду из аптеки, меня будут убивать. Поэтому я проглотил бумажку, пропитанную бальзамом, запил ее ароматной жидкостью, и вышел на улицу, куда меня уже выгонял охранник.

Там мне следовало бы конечно закурить, и еще раз все взвесить, но вместо этого я направился к ближайшей телефонной будке. Я позвонил Пабло, но его не было дома. Руки мои замерзли, и я с трудом перелистывал страницы записной книжки, забывая номера телефонов, прежде чем подносил палец к кнопке. В последний, запоздалый момент я почувствовал приближенье припадка и набрал номер скорой помощи. Номер почему-то не набрался.

Тогда я понял, что скоро наступит конец. Мигом вообразив телефонную будку кабинкой для переодевания, я сбросил с себя всю одежду, кроме одного ботинка, на котором был слишком тугой завязан шнурок, на всякий случай порезал себе вену на руке и лоб бритвой (испугавшись все-таки перерезать себе горло), зажевал лезвие и выплюнул, проглотил последние десять копеек, и бросился бежать по улице голый, подбрасывая куртку и шапку до второго этажа, подавая людям знаки и крича о помощи.

Вдруг возле меня остановились синие «Жигули». Я вообразил, что они должны отвезти меня в Буэнос-Айрес. Но дверцы автомобиля не поддавались. Напротив, машина вдруг поехала. Тогда я уцепился за бампер, и стал бежать ногами по земле. Машина поехала быстрее. Не в силах бежать боле, я упал на асфальт, покрытый тонкой ледяной коркой и тончайшим снежным пушком.

Я решил умирать прямо здесь, либо от холода, либо под колесами машины.

Прошло несколько минут. Никто меня не давил. Тогда я поднялся и помчался вдоль по улице, а потом забежал во двор. Там я увидел женщину. Которая в ответ на просьбы о помощи, в ответ на протянутые руки, закричала: не подходите ко мне! Я был, наверное страшен в тот миг, я был гол и по лицу моему сочилась, замерзала и запекалась кровь.

Я бросился к подъездной двери, стал нажимать кнопки кода, и звать Ю. в микрофончик. Мне не ответили. Я бросился вглубь двора по крышам автомобилей, стоящих на стоянке. Брюки волочились за мной, болтаясь на левом ботинке.

Я забежал в какой-то закуток, начал там валяться на холодном льду, пытаясь согреться его грязью. Я звал на помощь, я шептал букву «ю». Не знаю, сколько времени прошло.

Я услышал голос, звавший меня и увидел милиционеров, бегущих ко мне от машины. Милиционеры накрыли меня моею же курткой и посадили внутрь. Видимо, по дороге они собирали раскиданную мною одежду.

Меня привезли в участок, где было тепло. Там я почувствовал, что шарик, в котором отражается все окружающее, этот волшебный фонарик, с хохотом разлетается. Хохотали милиционеры. Каждый из них, как минимум, двоился. Они были и здесь, и везде, и нигде. Они задавали вопросы. Я назвал свое имя, громко, чтобы меня услышали все. Потом я начал очень громко читать стихи Пушкина, а также «девочка пела в церковном хоре», звериным голосом, так что стекла дрожали. Милиционеры смеялись. Они поднесли мне мою одежду и теплого, почти горячего напитка, чтобы я подкрепил свои силы.

Я подошел и стал одеваться у батареи. Правая нога, та что была без ботинка, страшно болела. Батарея жглась. Я посмотрел на свои вещи и увидел, что они раздвоились попарно, и пары их связались в один общий узел-клубок. Я начал разматывать этот узел. Это длилось долго. Одна и та же вещь уже была на мне и одновременно лежала на полу поодаль. Мой глупый полуголый вид очень смешил милиционеров. Они просили, чтобы я почитал еще стихов, и спросили меня, не знаю ли я, кому памятник поставлен на улице, где я бегал. Я спросил: Пушкину?, но они засмеялись снова и сказали, что Окуджаве. Наконец я оделся. Оставалось напялить ботинок на непослушную, твердую и мягкую неподатливую ногу.

Когда с этим было покончено, меня отвели в соседнее помещение, и бросили туда пакет с моими вещами. Там были несколько книжек, бальзам золотая звезда, амулеты из зоомагазина, военный билет. Не доставало шапки, галстука, часов, записной книжки, карточек на метро и телефон, Чарли Чаплина, которого я выкинул по дороге.

Сперва я хотел устроиться на скамье и заснуть. Но это мне не удалось, потому как нога стала гореть. Тогда я начал плясать, громко читая вслух стихи Хлебникова и свои собственные. Приплясывая так хроменько, я заметил за другой решеткой спящего Председателя. Я понял, что нам предстоит боевое задание, а сюда бросили для подготовки. Я думал, что председатель мертв, и стал будить его не своим голосом, потому как мне хотелось с ним побеседовать.

Председатель все не просыпался, а нога горела все сильнее. Тогда я начал лечиться. Для этого, я смазал ступню бальзамом «золотая звезда», разжевал и проглотил амулеты из зоомагазина. Поняв, что для боевого задания мне выдадут новый военный билет, разорвал в клочки старый, пощадив только свою фотокарточку. Ковыляя встал, и начал еще сильнее будить председателя.

Вместо председателя в щель двери заглянул милиционер, и долго смотрел мне в глаза, пока я изрыгал слова стихов вон. Наконец проснулся председатель. Он начал материться и оказался не председателем, а каким-то пьяным мужиком.

Вскоре пришла какая-то женщина и с ней плотный мужчина, им показали на меня, а потом на вещи, что были разбросаны на полу, и выблеванные амулеты из зоомагазина, и клочья военного билета. Женщина с мужчиной недолго говорили со мной, и сказали, что будут меня забирать. Я сказал, пусть позвонят Пабло. Все, что я помнил, это свое имя, фамилию, отчество, адрес в далеком городе, и телефон Пабло. Женщина и мужчина недолго попререкались с Пабло, а потом сказали, что все же надо меня забрать, несмотря на мои протесты. Меня посадили в особую Скорую помощь, с койкой на ремнях, но не на койку положили, а на кресло рядом. Близко ко мне сел мужчина, он был очень крупный и сильный, так, что мог легко меня схватить, если что-то ему не понравится.

Поняв это, я стал молча смотреть в окно. Мы ехали довольно долго, кружили по безлюдным вечерним улицам, освещенным на удивление прямыми фонарями, сверху падал и падал снег, заметая все, кроме этих самых светящих неярко фонарей.

Наконец мы подъехали к какому-то зданию, въехали в обнесенный высоким каменным забором двор, и вышли, наконец, из машины.

Это был Сумасшедший дом на улице Потешной. Так, не помня себя, и себя не зная, несмотря на все угрожающие приметы, несмотря на предупреждения Сокола, я туда угодил.

Рассказывают, что ресторан, где у меня отняли паспорт, спустя три месяца был взорван, конкурентами, хотя разные назывались причины. Погибли люди. В доме располагалась одна единственная квартира, хозяйка которой, старушка, незадолго до взрыва ушла из дома вместе со своей собачкой, и больше никто ее не видел.

Окончание следует.