Комментарий |

Улялюм мертва!

 

Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует неминуемо смерть.

                                                                                                                                                                  Гоголь

1.

Пот каплями выступал на лбу и катился. Как сквозь тесную стенку аквариума, его бутылочное коричневое стекло, смотрел П. на освещенный поздним солнцем и висящий на ветке венок, мохнатый и жирный, как будто от ила и налипших водорослей. Надписи золочеными пока еще буквами: «любим, помним, скорбим» виднелись. Мальчики загорали на могильных плитах. В чаще одна на одну громоздились крашеные серебрянкой оградки. Попались фамилии Зайчик, Бобрик и Перчик. Овальные портреты брата и сестры Сирот Розы и Льва выглядывали по разные стороны дороги. Он остановился у общей могилы погибших авиаторов ТУ 134.

Ребенком он отводил глаза от запекшихся чернил надписей и имен, казалось, суливших ему что-то, набухавших буквой в мозгу, бывших всем, что осталось от крови и ставших инъекцией в его кровь, и от фотографий канцелярских, непохожих уже на людей, да и на чертей то не очень похожих. Начинало укачивать после, в машине, и виделись черные точки на потолке салона и белизна, не молочных зубов, но побелка какая-то налипала налетом на всем и спазмами подбиралась ко рту. А после сидели на светлой кухне и дрожжевой пивной дух шел от больших, замлевших и вдруг уморившихся, и читал он желтую с синим наклейку от «Жигулевского».

А когда на 9-е мая в синем дыму больших мусорных погребений стояли нищие цыганские дети и, коснувшись земли рукою, целовали ее и протягивали вам, и люди шли и шли, как будто на похоронах вождя, или так, как если Гулливера хоронили бы лилипуты, пела музыка басом, и трубы звучали, то когда уходили к дальней могиле, минуя холмики Мархот и Понганской, и мама пела тоненьким ломающимся голоском то, что сейчас уже не услышишь, то он плакал и сквозь воду глаз, которой крестил его свет, наступало вознесенье на небо всех героев и доносился как будто лепет младенческий, и сладкий плач богородицын.

А когда хоронили в подвенечном платье девочку, убитую без мотива неизвестным убийцею, не достигшей еще 14 лет, то сомневался он, принята ли будет жертва, и станут ли молиться новой невесте Христовой.

И когда в автобусе марки «ЛИАЗ» возвращался с этого кладбища в прошлогодний августовский денек, видя одни только загорелые холодные ноги в тонких от пота цветных платьях и юбках, да головы, что будто несли в руках простоволосые женщины, думал он, что каждая могла бы быть его матерью, но что каждый раз не было бы его на свете.

2.

На Арбате в «Макдональдсе» три или четыре черноголовых уборщика равномерно протирали полы туалетов валиками. На самом почти выходе в залы питания, где звучала песня «Она тебе нужна» он увидел ее, И., девушку с фиалковыми глазами и немного казавшуюся горбатенькой, закрывшую уже белую офисную дверь кабинки. Впервые он встретился в городе со знакомой и прежде ему, а не бегал за только казавшимися знакомыми шубкой и шапочкой, и это в самый первый-то день! В письмах он в трогательных выражениях повторял ей, что она напомнила ему первую его девушку, но никогда так и не получил ответа. Теперь оказалось, что ровно то же он говорил одному кудрявому мальчику с заячьей губой и фиолетовыми волосами. Стоит ли оговариваться, что речь тогда шла о первой девочке, что поцеловала его?

И стали тогда они вспоминать, как прогуливались около часу двенадцатого по берегу Черной речки, of his most immemorial year, и как встретилась им по дороге тетенька с белой собачкой-бультерьером по имени Агнесса. И. тогда рассказала ему свой сон. И снилась ей город Флоренция в этом сне, и жила в этом городе Прекрасная дама, чьи портреты, но всегда только в профиль, оставили многие знаменитые живописцы. И обернулась та дама лицом к сновидящей, и оказалась она одноглазой, на месте второго же глаза оказалось гладкое как зеркало пустое место. И никто ведь не знал, что красавица дама, появлявшаяся только на балконе ровно в полдень, была одноглазой!

Подобно фимиаму из кадильниц вздохи их замерзали в ночном воздухе. Ночь он провел в веселом доме, но и там чудилось ему, как будто, неживое лицо, которое он и упомнить не мог, и скорбный вид бескровных милых губ.

На следующий день, на ярмонке, повстречал он настоящую Алису, и видел рой медведей, и Жореса И., которому, кстати сказать, учинил форменный допрос, и старушку – медиевистку, которая сказала ему, что не припомнит других флорентиек, кроме донны Лауры и донны Беатриче.

3.

Когда он отправлялся далеко, ехал довольно долго, и когда попадал после длительного перерыва в какое-нибудь место, он никак сначала не мог привыкнуть к тому, что тянется за окном, как палочка теста, земля, а при остановках щелкает как резина-«бинтовуха», сокращаясь и жаля руку, не мог он привыкнуть ко сну, укачиванию, к жестам своим собственным привыкнуть не мог, все казалось ему будто чешется, будто пыль садится на лоб и затылок; ехал в поезде он, и пил чай из пакетиков, по многу раз возвращаясь к титану, а потом курил папиросы, в тамбуре глядя в окно, в котором человек помещался по пояс, привыкал он, на сонных и спящих смотрел, видел пятки их на уровне головы, все в плацкартном вагоне, помнит на плечиках висящий фрак какого-то конферансье, занавески из бархата, что черкешенки вывесили, лунатичные лица помнит, а по имени никого уже не назовет; нажимая ногой на педаль унитаза смотрел он на бегущую воду и не знаю о чем уже думал тогда, а потом забирался на верхнюю полку и сами собой начинали мысли бежать – вот лужайка, вот мячик, и воспоминания сами начинали к нему приходить, словно веселящего газа нюхнул, и нависал над ним, и давил на грудь ему словно тяжелый зеркальный близнец его отделенного прошлого там остававшегося, откуда он ускользал.

Ускользнув же, оказывался он как солнечный зайчик на стенке, беленой известкой, в комнате прежних хозяев, своих родственников дальних, к которым попасть он в гости хотел и воображал себе уже, что все будет таким, как в прежний приезд, но поблекшим, и оказывался он не там, где хотел оказаться, всегда, потому что уже не оставалось знакомых примет, ведь прошло уже десять лет, и поэтому шел он на кладбище, где могилы провалены были, и портреты овальные стерлись уже, но и там он не мог уловить ни намека на ту продолговатую камеру будто бы, капсулу радости словно, что разжевывал в поезде он, и корпускулы воспоминаний гнездились в нем, и птичка в голове пела, и кровь ниспадала до самой распущенной пясти, и вертелся он на полке на верхней когда; нет, новым все было, и каким-то подгнившим, единокровным новизне, налетом покрытым, пыль что была на затылке стиралась, и насыпалась поверх предметов теперь.

Но среди родственников, дальних, напомню, родственников, он узнавал вдруг родных своих, что видел только на фотокарточках, и долгое действие передачи хромосом их и после совокупления и возрастания их молочного, вырастания в подобие тех, что никогда он не знал, сокращалось в нем до секунды моргнувшего глаза, в мгновение ока оказавшихся вылитыми перед ним, копия ты, с мельчайшим отличием, как на копейке замусоленной вдруг вместили царский портрет, или вообще подсунули китайскую монетку, но различие было в самом хрусталике его, а понемногу вписывались в круг эти словно ожившие тени, как с лица стаял слепок и исчезая оставлял за собой только запах забытого, и пустую глазницу, и блазнилась даль, когда он сквозь облезшую словно стену глядел.

Он так часто отправлялся только к знакомым своим, что когда попал в место новое, начинал искать, на чем успокоиться, что воображать стал знакомых же в лицах совсем не знакомых; так созерцал он как будто бы этот и тот свет, но это лишь греза была, а потом узнавать перестал он вообще, и все ему показалось подменой, не тем, что на самом деле есть, и знака он ждал, а потом сам стал знаком, так голый бегал по улице он в морозную ночь, и крыши автомобилей чужих топтал, знаком стало тело его, и оно означало новое всякий раз, но он был уже и вне тела как будто и в теле, не знаю где был он, в обмороке, сердце висело, как нетопырь, и птичка в голове умолкла, er hat einen Vogel, кажется так.

А когда уезжал он, всякий раз плакала душа, и образ любимый в ней исчезал, и в обратную сторону уже он отправлялся, и дорога казалась быстрей ему, мелькали деревья, и глухота наступала, и не было больше птицы в его голове, и не проницали его звуки и забывался он сном, и не помнил почти ничего из того, что случилось со ним, а когда приезжал и спускался по лесенке в городе его, то словно щетиной обросшим казался ему он, гуще была зелень, и мама казалась ему более молодой, когда она встречала его, и тело его наполнялось кровью и гулко стукало, словно чугунное, плотное, и плотским человеком чувствовал он себя, и одежда словно прилипала к нему, и был он в себе, и в себя он вселялся, и солнце затылок пекло, и узнавал он только знакомых своих, и здоровался весело с ними, и при прощании кратком кланялся им.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка