Проза

Никогда раньше не был в Капотне. Сколько уж лет прошло, и ни разу не был.

Ругают ее, ругают. Самый нежеланный район в городе. Квадратный метр ровной
поверхности, покрытой линолеумом, стоит там сущие копейки. Говорят, жить там
совершенно невозможно. Говорят, там все дымит и воняет. Говорят, что люди там
умирают прямо сразу, на месте, не успев совершить ничего пугающего или
умилительного.

Никогда там не был. Хотя давно стремился. Ведь в таком месте обязательно надо
побывать.

Подолгу рассматривал карту. "Капотня, - думалось. - Пятый квартал,
нефтеперерабатывающий завод. Стадион". Вокруг расползались заманчивые улицы -
Люблинское шоссе, Проектируемый проезд №5467, Верхние поля. Сбоку мутной
картографической массой маячил город Дзержинский. И вот настал день.

С двумя пересадками доехал до Каширской. Каширская - пространное, не
ограниченное ничем место, растекшееся во всех направлениях. Из углов и
закоулков этого места в разные стороны света отбегают бесчисленные автобусы.
Бродил, бродил, никуда особенно не спеша, вокруг входов и выходов в и из
метро, ларьков с жидкостями и твердыми съедобными предметами, вокруг
стеклянных остановок, вокруг пассажиров неизвестно чего. На желтых
прямоугольничках были начертаны черным номера неведомых, идущих не туда
автобусов. Девяносто пятого, который мчал в Капотню, что-то не было.
Слонялся, искал. Добрый дядька-старик махнул рукой: "Вам вон туда, по
диагонали". Далеко. Пошел. Светофоры, пешеходные переходы, движение. Вот
написано на желтом фоне - 95 Капотня. И еще куча других маршрутов. Значит,
все правильно.

На остановке много народу. Люди временно стоят, желая перестать стоять и
начать перемещаться, стремительно нестись сквозь окружающее. Стоят,
приплясывая от смутных предвкушений, молодые. Уже пьют крепкое балтийское
пиво с коричневыми этикетками, хотя еще почти утро, но ведь уже суббота, и
надо пить пиво, потому что будет вечер, ночь, потом воскресенье, и значит
уже можно. Стоят зрелые, в самом расцвете сил, осознавшие свой путь, уже
не приплясывают, обретя равновесие, как отколовшиеся от ледника айсберги, и
медленно тают в теплых водах человеческого общежития и профессионального
мастерства. Долгоживущие стоят, мечтая пожить еще немного, мечтая, чтобы
подошел автобус и поехать, а потом быстренько тихо умереть, безболезненно и
непостыдно. Но сейчас пока еще нужен автобус.

Надо было в Капотню.

Подошел какой-то другой автобус и увез почти всех стоявших на остановке
куда-то в Сабурово или к Борисовским прудам. И сразу за ним - девяносто
пятый, и народу в нем было мало, и ехать было удобно - на переднем сиденье,
уперевшись неподвижным взглядом в Юго-восток. А если бы первым подошел
девяносто пятый, то всем пришлось бы садиться в него и волей-неволей ехать в
Капотню. Так всегда бывает.

Сначала долго было одно только Каширское шоссе - широкое, благоустроенное,
дружелюбное. Потом автобус сделал петлю и понесся по кольцевой дороге. Слева
было никак, а справа красиво: на земляных неровностях разлеглось село Беседы,
Москва-река текла, мост нависал. Проехали ТЭЦ - средоточие кипящей,
трудноуправляемой энергии. Миллион кубометров горячей воды. Сейчас как
вырвется, булькая, пузырясь, как разольется во все стороны, кипятя,
дезинфицируя и переваривая: Но нет, только нехотя, с шипением, вырывается
белыми сердитыми облачками из невидимых мелких дырочек.

Съехали с кольцевой, повернули - Капотня.

И тут же начался нефтеперерабатывающий завод - с невысокими перегонными
колоннами, с петляющими трубами, с бензовозами, с горящим вдалеке на вышке
факелом - совсем не страшный, приветливый. Маленький. Вот, например, омский
нефтезавод - огромный, поражающий воображение. А этот, капотнинский - нет.
Просто немного грустный, уставший. Хороший.

Углубились в Капотню. Завод закончился, начались домики, перемежаемые
пустотами. Стадион - удивительно, как на карте, в том же месте! Можно
утомлять себя игровыми видами спорта или просто сидеть на трибунке и
концентрироваться на текущем моменте. Просторно, безразлично. Домики. Другой
мир.

Людей в автобусе осталось совсем мало, и они были уже не теми, что вошли на
каширской. Кто-то пел, кто-то просто осоловело-мечтательно глядел, оставив
попытки понять происходящее.

Пошла жилищная гуща - дома, подъезды, магазины. Остановка "продмаг", так и
называется. Поехали дальше. Было видно, что здесь вполне живут - люди, птицы,
звери, зверьки, насекомые. Конечная. Вышел. Стайка автобусов, набирающихся
сил для очередного броска. Через дорогу - дома, желтоватые, немного зеленые.
Магазинчик. Совсем рядом шумит кольцевая, а за ней опять серо громоздится
ТЭЦ - автобус, любуясь Капотней, сделал почти круг.

Долго стоял на конечной остановке, вдыхая влажный весенний ветер, хотя еще
совсем февраль. Было как-то по-другому, нежели обычно. Все еле заметно плыло,
уплывало куда-то, оставаясь на месте лишь потому, что наблюдатель, прочно
стоящий на ногах и ясно осознающий происходящее, тоже тихо уплывал. Зыбко
струились прочные девяти- и двенадцатиэтажные дома. Люди
прозрачно-отсутствующе, безмолвно, со скрытым смыслом покупали в магазинчике
пиво и сигареты. Машины неслышно скользили по 1-му Капотнинскому проезду и
уносились вдаль, повинуясь вечному еле слышному зову. Было очевидно, что вон
в том слегка облупившемся доме с трудом живет Нелли Петровна, в этом дворике
Нина Петровна гуляет со своей старой свирепой собакой, а там, за ТЭЦ,
далеко-далеко, в городе Дзержинский притаился Николай Степанович Апов.

Стоял и ждал тридцать пятый автобус, идущий в Курьяново. Он ходит редко и
наперекор расписанию. Было все равно, когда появится автобус - через один
или пять часов. Приятно - просто стоять, видеть и наблюдать окна, балконы,
мелкие предметы на земле, слушать кольцевую дорогу, дышать воздушной влагой.
Тридцать пятый прибежал, запыхавшись, через час. Сел и поехал дальше.

Рядом ехали двое - подросток и еще подросток, только девочка. Он, нависая
капюшоном, держал в руках баночку с водой, в которой копошилась рыбка или
какое-то другое маленькое морское чудовище. Подросток-она то и дело
спрашивала, скока время, он подробно отвечал, дескать, столько-то минут
такого-то, а она сокрушенно-сварливо говорила одно и то же: ну вот, видишь,
а он усмехался и говорил тоже практически все время одно и то же: поедем на
Птичий рынок? с незначительными вариациями. Она как будто пыталась заплакать,
но не могла, не умела или просто держалась, воспитывая в себе силу воли.
Ехали. Опять обогнули нефтезавод, но потом направились уже в другую сторону -
на Верхние поля.

Посерело и пошел дождь - хотя февраль, не должно быть так, но вот, так.
Откуда-то взялось много машин, все двигались в одном направлении - медленно,
рывками. Рядом ехал милицейский уазик и сквозь лужи натужно тащил на буксире
другой, точно такой же, уазик, и в обоих уазиках сидели милиционеры, заполняя
собой все пространство уазиков, и оживленно разговаривали. Но их не было
слышно, поэтому, может быть, они и не разговаривали, а это просто так
казалось, по привычке.

Забор, длинный забор, в нем калитка и написано - Птичий рынок. Этот рынок
раньше, еще недавно, был в другом месте, а теперь здесь. Из-за забора
виднеются только верхушки палаток, бескрайние ряды палаток. И люди входят
через маленькую калитку в огромный рынок, узкими вратами в неведомый мир
птиц, рептилий и хомячков, и выходят оттуда, восторженные и разочарованные.
Автобус остановился, и почти все вышли, а подросток и девочка-подросток
вместе со своей возможно золотой рыбкой и несколькими другими пассажирами о
стались - видно, решили не продавать, не идти на рынок, не участвовать во
всем этом, а может быть, задумали что-то еще более страшное. Потом был рынок
"Садовод", и сочетание окружающей обстановки с уютно-хозяйственным, яблочным,
клубничным словом "садовод" было почему-то удручающим, почти невыносимым.
Но ничего.

Капотня осталась позади, миражом среди земляной бугристой пустыни. Отчетливо
запахло испражнениями. Кругом величественно простирались Люблинские поля
фильтрации. Здесь коллективное городское дерьмо, выполнив свой долг, отдыхало,
разбросанное по просторам, набираясь сил для новых перевоплощений. После
рынка "Садовод" в полях фильтрации было легко, покойно. Подростки тоже утихли
и наслаждались равнинностью.

Неизвестно откуда вдруг вынырнул район новостроек Марьинский парк. Тут и там
возводились новые дорогущие дома, чтоб жить. Резко, сразу обозначилась
цивилизация - круглосуточные магазинчики, автостоянки, реклама с предложениями
купить квартиры с видом на поля фильтрации. Стало как всегда, обычно.
Светофоры, перекрестки, светофоры. Входят, выходят. Подросток и
подросток-девочка сидят безмолвно и неподвижно, может быть, они даже совсем
умерли от всех этих контрастов.

Заехали в железнодорожное царство - пути, поезда. Автобус протиснулся под
стальной магистралью, пользуясь темненьким узким тоннелем. Потом встали у
переезда - надо подождать. Электричка мучительно, со скоростью быстро
ползущего человека, спазматически втягивается в депо. Где-то сверху слева
проносятся стремительные поезда. Машины стоят, ждут, терпят. Наконец,
вздыхая, уползла. Поехали.

Начинает проступать вечер, как и предсказывали молодые люди, пившие утром
пиво на каширской. Мужской и женский подростки исчезли куда-то, унося с собой
золотую рыбку своих неясных мечтаний. Вот уже Курьяново, за голыми деревьями
мелькают двухэтажные желтые домики. Конечная. Собственно, это и есть пункт
назначения, и продолжение путешествия представляется бессмысленным.

Вышел из автобуса и долго, долго смотрел вдоль Шоссейной улицы, в направлении
метро "Печатники" и "Текстильщики", в сторону Сокольников, Лосиного острова,
Сергиева Посада, Петрозаводска, Мурманска, Северного полюса.

• Из истории Капотни.
  
• Капотня на карте Москвы.