Проза

Николай Степанович стоит у окна и смотрит в окно. В окно виден дом,
кусок другого дома, кусок улицы.

По куску улицы, который виден из окна Николая Степановича, идет
человек и едет машина.

Хлипкое, почти несуществующее дерево мотается на ветру рядом с
домом, который виден из окна Николая Степановича.

Николай Степанович смотрит в окно, дотрагивается до своего носа,
чешет живот, чешет подбородок, нащупывает на подбородке прыщик,
пытается его выдавить, смотрит на пальцы, не осталось ли на
них следов содержимого прыщика. Осталось.

Николаю Степановичу предстоит очень неприятная встреча, и вот он мается, мается.

Не хочется идти, как же не хочется идти. Но надо. И Николай Степанович пойдет.

«Блин», – тихо произносит Николай Степанович, обозначая досаду.

Объяснять, мучительно придумывать причины. Уважительные причины.
Форс-мажорные обстоятельства. Причин-то, по сути, нет. Вернее,
есть. Это тупость, лень, идиотизм Николая Степановича, его
неспособность и нежелание совершить последовательность
простых и легких действий.

Необходимость совершения действий вызывает у Николая Степановича
легкое подташнивание.

«Блин», – тихо произносит Николай Степанович и задумчиво-беспомощно
оглядывается по сторонам.

Бедная, пустоватая комната. Довольно большая и пустоватая. Одинокий
стул, стоящий у стены. На спинке стула висит то ли рубашка,
то ли майка бледно-голубого цвета. Большой стол, на котором
почти ничего нет. Книжный шкаф. Книги русских, американских,
французских, аргентинских, немецких писателей. Книга
швейцарского писателя. Полное собрание сочинений одного давно
умершего писателя, который за свою жизнь написал дикое
количество букв.

На полу возле кровати валяется носок. Его надо отнести в ванную и
положить в кучу грязного тряпья. Но сейчас совершенно нет сил,
нет настроения, нет сил, и пусть он валяется.

И никак не отвертеться. Никак. Надо идти.

Как же не хочется идти. Надо идти. Потому что если не пойти, может
произойти нечто совсем ужасное, придут, будут колотить в
дверь, ужас.

Может, как-нибудь обойдется. Может, простят. Все-таки, кое-что
сделал. Не все, конечно, но все-таки. Может, как-нибудь.

Вряд ли.

Еще есть немного времени. Маета, маета.

Просто лежать, лежать, ничего не делать, смотреть телевизор, читать
книги русских, французских, португальских писателей.
Засыпать с книгой в руках, засыпать под бубнеж телевизора.

Вошла Нина Петровна.

Колинька, ты бы собирался. А то опоздаешь. Сходи уж, что ж теперь делать.

Да, да.

Будешь яичницу?

Да, да. Я потом. Да.

Потом или сейчас?

Да, да, хорошо.

Нина Петровна вышла.

Из этой комнаты он выходил редко. В основном, сидел в комнате.

А куда ходить-то? Вокруг большой город, улицы, дома, памятники
архитектуры, много людей, но ходить куда-либо совершенно не
обязательно.

Вот люди ходят на работу, в гости, на выставки, на футбол. Ходят в клубы.

В сущности, это ведь совершеннейшее безумие – «ходить в клубы».
Особенно в положении Николая Степановича.

Вот он и не ходит.

Некоторые еще ходят «на рыбалку». Или «на охоту». Как это у них
получается? Как такое возможно?

Подошел к кровати, взял пульт дистанционного управления,
дистанционно включил телевизор.

Кубок мира по биатлону. В биатлоне важна не только быстрота бега, но
и меткость стрельбы. Неточная стрельба может подвести
самого быстрого бегуна. Каждый неточный выстрел – это лишний
штрафной круг.

Неудачливый стрелок бежит штрафной круг, а его счастливые соперники
мчатся вперед, к финишу, и их уже не догнать.

Однажды по телевизору показали, как разбился молодой российский
лыжник, прыгун с трамплина. Порыв ветра снес его в сторону, он
потерял равновесие и рухнул с огромной высоты на поверхность
трамплина, и долго потом катился вниз, страшно кувыркаясь.

Однажды по телевизору показали, как один футболист не забил гол в
пустые ворота с расстояния один метр. Он попал в штангу, после
чего мяч подхватил защитник команды-соперника.

Однажды по телевизору показали, как один выдающийся каскадер
привязал себя прочными ремнями к корпусу небольшого самолета, а
рядом укрепил видеокамеру, чтобы она снимала его полет. В
полете прочные ремни развязались, и каскадер повис на руках, и
вот он раскачивается, раскачивается, а камера все это снимает,
и каскадер сорвался с огромной высоты и разбился, а камера
все это запечатлела, и потом смерть каскадера показали по
телевизору.

Что же делать, надо идти. Надо идти.

Он еще даже не принимал душ. Проснулся, встал, надел трусы,
тренировочные штаны, футболку и приступил к маете.

Принять, что ли, душ. Или так пойти. Какая разница. Раньше люди
мылись раз в неделю в бане, по субботам. А в остальные дни
только умывались и чистили зубы. И ничего.

Если мыться один раз в неделю, то организм подстраивается, и в
первые три дня после бани не воняет. А вот уже день на
четвертый-пятый начинает пованивать. А там, глядишь, снова суббота,
снова баня, и организм опять не воняет. И нормально.

Николай Степанович опять подошел к окну. Около дома напротив
остановилась машина, и из нее вышел человек.

Какой-то человек вышел из подъезда и пошел по тротуару.

Что им сказать? Что сказать, если они спросят? Сказать-то нечего.

Порвать на груди рубашку, забиться в истерике, орать я сволочь, я
дурак, я говно последнее.

Режьте меня на куски, стреляйте, порвать на груди рубашку, забиться в истерике.

Это не выход.

Простите, войдите в мое положение, дайте мне еще один шанс, один
только шанс, дайте мне возможность искупить.

Какая гадость.

Ладно.

Какая-то женщина в доме напротив моет окно.

Однажды в детстве он подошел к краю обрыва и посмотрел вниз с огромной высоты.

Однажды в детстве его сильно побил отец за одно плохое дело.

Однажды в детстве он почувствовал абсолютное беспричинное счастье, и
это больше не повторялось.

Что же им сказать. Что сказать. Нечего сказать. Ладно. Надо идти.

Вошла Нина Петровна.

Поел бы яичницу-то.

Да, да.

Снял тренировочные штаны, надел носки, брюки, рубашку, джемпер.

Вышел в коридор. Надел ботинки, куртку. Паспорт, ключи, немного
денег, проездной.

Пока.

Иди с Богом. Так и не поел.

Да, да.

Можно на лифте, но лучше по лестнице, лифт тесный, вонючий, и всего
четвертый этаж, лучше по лестнице.

Эта небольшая улица называется улица Маяковского, а раньше она
называлась Надеждинская улица. Почти всем улицам вернули старые
названия, а эта так и осталась улицей Маяковского.

На Надеждинской улице (улице Маяковского) в доме номер одиннадцать жил Д. Хармс.

Тихая улица, тихие маленькие магазины, тихие дома, а вот уже
Невский, большой и вовсе не тихий, и Николай Степанович, как это
обычно пишут писатели в литературных произведениях,
«растворился в толпе».

Нина Петровна собралась было совершить какое-нибудь привычное
хозяйственное действие, но вместо этого подошла к окну.

Какая-то женщина в доме напротив моет окно.

Нина Петровна смотрит в окно и вяло думает о Николае Степановиче, о
яичнице и о чем-то смутно-тревожном, для обозначения чего в
ее небогатом лексиконе нет подходящих слов.

7 декабря 2003 года