Проза

Часть жизни прошла в Тушино. Часть детства прошла в Тушино. Довольно
большие отрезки времени проведены в Тушино. На Туристской улице
дом десять. Там жила бабушка.

Семидесятые годы, восьмидесятые годы. Семидесятые годы и первая
половина восьмидесятых годов.

Проводил там выходные дни, каникулы. Что-то вроде дачи или деревни,
потому что ни дачи, ни деревни не было, и для этих целей использовалось
Тушино.

В Тушино было много деревенского. В Тушино были настоящие деревни.
Петрово. Алешкино. Захарково.

Если выйти на балкон, немного высунуться наружу и посмотреть направо,
можно было увидеть деревню Петрово. Простые деревенские избы.
Сельское хозяйство. На Туристской улице – современные панельные
дома, а за ней – деревня Петрово.

Деревня Захарково располагалась возле Универсама. Огромный универсам
на улице Свободы, в том месте, где к ней примыкает Химкинский
бульвар. Его так и называли – Универсам. Достаточно было произнести
это слово – и все понимали, что имеется в виду именно этот универсам,
а не какой-нибудь другой.

Универсам сохранился по сию пору. На нем большая надпись – Универсам.

Деревня Захарково располагалась возле Универсама, между улицей
Свободы и Химкинским водохранилищем. Туда ходили купаться. Пройти
по дороге между деревянными домиками и купаться.

По поверхности Химкинского водохранилища плавают всякие ошметки,
мусор. Купаешься – а рядом покачиваются на волнах ошметки.

Деревня Захарково располагалась на берегу Химкинского водохранилища.
Там была устроена пристань. Пристань называлась Захарково. От
пристани Захарково до Речного вокзала ходило маленькое суденышко.
Даже паромом его нельзя было назвать. Просто суденышко. Можно
даже сказать – кораблик. Но это будет некорректно. Корабль может
быть только военным, и кораблик – это маленький военный корабль,
а водное транспортное средство гражданского назначения называется
судно. Значит, суденышко.

Суденышко ходило от пристани Захарково до Речного вокзала. Речной
вокзал – прекрасное серое здание. Суденышко преодолевало расстояние
от Захарково до Речного вокзала минут за десять. Потом обратно.
Потом туда. Потом обратно. Можно было целый день кататься на суденышке.
Этот процесс был приятен.

Зимой, чтобы попасть из Тушино в район Речного вокзала, люди ходили
по льду. Это быстрее, чем ждать 199 автобус, которого надо было
сначала дождаться, потом он ехал по бульвару Яна Райниса, по улице
Героев Панфиловцев, по улице Фомичевой, по улице Свободы, по Московской
кольцевой автомобильной дороге, по Ленинградскому шоссе, по Беломорской
улице, по Смольной улице, по Фестивальной улице, а так – сразу,
по прямой, или, как некоторые говорят, «напрямки», по льду, по
снегу, и вот ты уже на Речном вокзале, у обледенелых бездействующих
причалов.

199 автобус – любимый маршрут. В дальнюю даль, за пределы Тушино.
Любил на нем кататься. Просто так. Завораживающе. Сесть на сиденье
у кабины водителя, такое есть сиденье в автобусах ЛиАЗ, рассчитанное
на трех пассажиров, сидишь боком к окну, смотришь вперед, кайф,
просто кайф, сначала бульвар Яна Райниса, потом улица Героев Панфиловцев,
улица Фомичевой, между серых домиков, потом улица Свободы, она
действительно довольно-таки свободная, широкая, слева серые дома,
девятиэтажные и пятиэтажные, справа Химкинское водохранилище,
простор, потом Московская кольцевая автомобильная дорога, это
уже не улица, а настоящее шоссе, уже тогда были примитивные развязки
для съезда с прилегающих улиц на Московскую кольцевую автомобильную
дорогу и обратно, указатели Ленинград, Дмитров, Шереметьево, дорога,
дорога, автобус разгонялся, очень, очень здорово, потом сворачивал
на Ленинградское шоссе, еще не было пробок, как сейчас, и автобус
деловито ехал по мосту через Канал имени Москвы, прекрасный вид,
баржи, краны, горы песка и щебня, вдали маячит временно покинутое
Тушино, Ленинградское шоссе широкое, парадные ворота города, красота,
потом начинаются серые невзрачные улицы, Беломорская, Смольная,
Фестивальная, здесь уже конечная, метро Речной вокзал, автобус
стоял на конечной, но недолго, все выходили, а водитель спрашивал
а ты что, тебе куда, да я просто так, можно я подожду, что, катаешься,
да, просто так, можно, а билет есть, есть, вот, ладно, сиди, щас
поедем, что, интересно кататься, да, интересно, хороший маршрут,
ладно, щас поедем, и потом обратно, по Ленинградскому шоссе и
так далее, не обязательно опять перечислять все улицы, по которым
идет 199 автобус, сколько можно.

Автобусный билет стоил 5 копеек. Троллейбусный – 4 копейки. Трамвайный
– 3 копейки. Автобусный – синий, троллейбусный – черный, трамвайный
– красный. Кассы были устроены в расчете на сознательность пользователей.
Надо было опустить в щель монету или несколько монет, например,
2 коп. + 1 коп. + 1 коп. + 1 коп. или 3 коп. + 2 коп. или другие
комбинации, и потом оторвать билет. Причем, отрывание билета технически
никак не было связано с опусканием монет. Можно было кинуть, скажем,
не 2 коп. + 1 коп. + 1 коп. + 1 коп., а 1 коп. + 1 коп. + 1 коп.,
или даже 1 коп. + 1 коп. Никто же считать не будет. Главное, чтобы
была как бы горсть монет. Потому что если одну копеечку кинуть,
то какой-нибудь ворчливый пенсионер обязательно заметит и поднимет
вой и будет мерзко ругаться. А так кинул несколько монеток – и
оторвал билет. Можно было оторвать билет вообще без денег. Правда,
если рядом стояли ворчливые пенсионеры или просто люди и видели,
что мальчишка отрывает билет бесплатно, они обычно поднимали вой,
стыдили, заставляли платить, чуть не линчевали, звали водителя,
а если стайка нахальных подростков с магнитофоном делала так,
то никто ничего не замечал, и водителя не звали. А если какой-нибудь
ворчливый пенсионер, например, ветеран войны или ветеран органов
внутренних дел к ним все-таки начинал докапываться, они ему просто
грубо отвечали, дед, не лезь, не нарывайся, не твое дело, или
просто по морде ему давали, была очень высокая подростковая преступность,
а нефига лезть куда не просят, козел старый. А вот если людей
рядом не было, то можно было оторвать билет бесплатно. Однажды
сел в 199 автобус с целью совершить неутилитарное путешествие
к Речному вокзалу. Улучил момент, оторвал билет без денег. Денег
потому что не было, или просто жалко, деньги можно на что-нибудь
другое истратить, например, добавить еще 2 коп. и купить розовое
фруктовое мороженое в стаканчике, оно стоило всего 7 коп. и было
приятно и вкусно его есть. Доехали до конечной, все вышли. Водитель:
что, дальше поедешь? Да. Катаешься? Да. А билет есть? Вот. А деньги
в кассу кинул? Да. Ну, смотри, если не кинул – убью. Не убил.
Собственно, как он мог проверить, кинул деньги или не кинул, просто,
как это сейчас говорят, дешевые понты, но все равно как-то немного
неприятно было, хотя фигня, конечно, водитель сказал ну ладно,
катайся, сел в кабину, открылись двери, вошли пассажиры, двери
закрылись, и 199 автобус поехал по 199 маршруту, самому интересному
маршруту в Тушино.

Деревня Алешкино находилась там, где сейчас метро Планерная. Алешкино
– это была конечная остановка почти всех тушинских автобусов.
Так и было написано: 96 Алешкино – ст. Тушино или 102 Алешкино
– метро Сокол. Потом построили метро Планерная и перенесли конечную
остановку туда. А от старой конечной остановки осталось большое
пустое заасфальтированное место, которое по традиции называется
Алешкино.

Кстати, 102 автобус теперь ходит не до метро Сокол, а до станции
Тушино. Туповатый маршрут, по улице Свободы с Севера на Юг и обратно.
А 96 так и ходит от Планерной до станции Тушино.

Дом десять – длинный, серо-белый, девятиэтажный. Двенадцать подъездов.
Посередине арка.

С одной стороны дома десять – заросли, так называемые зеленые
насаждения. Деревья сильно разрослись, закрывают половину фасада.
Это фактически маленький лес, между деревьями петляют тропинки.
В одном месте среди деревьев стоял огромный камень, словно бы
некий монумент неизвестному погибшему существу. Около камня Пили.
Очень удобно было поставить на камень бутылки, расстелить газету,
разложить закуску. Пили, орали и дрались. Пространство вокруг
камня было густо усеяно битыми бутылками, пивными и водочными
пробками, окурками и другой антропогенной грязью.

С другой стороны, там, где подъезды, вдоль дома десять тянулась
асфальтированная дорога. Вся она была уставлена машинами, оставался
узкий проезд. Уже тогда у населения было довольно много личных
автомобилей, не так много, как сейчас, конечно, но все-таки достаточно,
чтобы уставить ими асфальтовую дорогу, тянувшуюся вдоль дома десять.
Старые москвичи 412, 408, 407, а иногда даже 403 и 401. Жигули
2101, 2102, 2103. Волги 21 и 24. Ушастые запорожцы.

У запорожца мотор располагается сзади. У остальных машин – спереди.

Да, еще у автомобиля фольксваген-жук мотор располагается сзади.
Это редкая компоновка.

Интересно было заглядывать в салоны машин через стекло. Машины
пахли бензином. Однажды один парень объяснил, смотри, вот сцепление,
вот газ и тормоз, а этот рычаг – чтобы скорости переключать. Нажимаешь
сцепление, рычаг вот так вот – раз, влево и вперед, и потом одновременно
отпускаешь сцепление и нажимаешь на газ. Через много лет правильность
этих инструкций была подтверждена на практике.

Сразу за дорогой начиналось поросшее травой место, которое называлось
двор. Во дворе играли.

Было принято играть и вообще находиться только в той части двора,
которая непосредственно примыкает к твоему подъезду и нескольким
соседним. В другие зоны двора ходить не рекомендовалось. В других
зонах можно было получить по морде.

Песочница. В песочнице песок. Примерно раз в год приезжал самосвал
с песком и вываливал кучу песка в песочницу. Песочница фактически
оказывалась погребенной под горой песка. Песок новый, чистый,
приятный. Постепенно, в процессе совершения с ним различных игровых
и символических манипуляций, песок становился грязным и неприятным.
Его количество постепенно уменьшалось. Проходило лето, и уже не
было никакой горы песка, а была просто песочница, и в ней немного
песка. Куда он девался – неизвестно. Его же никто не носил к себе
домой, не переносил с места на место, не набивал им карманы и
не ел. Однако песок постепенно исчезал. Потом опять приезжал самосвал
и вываливал кучу песка, нового, чистого и приятного.

Качели. Небольшие убогие качели. Аппарат для падений и получения
травм различной степени тяжести.

Существовал вид спорта – прыжки с качелей в длину. Сильно раскачаться
и прыгнуть как можно дальше. На земле отмечалось место, до которого
допрыгнул участник соревнований, потом прыгали другие, и выявлялся
победитель.

При помощи этих соревнований можно было себе что-нибудь сломать.
Это иногда случалось. Но насмерть, кажется, никто не разбился.
Вроде бы.

Между песочницей и качелями – деревянная конструкция из двух столбов
и перекладины сверху. Конструкция предназначалась для выбивания
ковров (тогда был ковровый бум), но на практике чаще всего использовалась
в качестве футбольных ворот.

Метра два с половиной в ширину и примерно метр семьдесят в высоту.

Поскольку вторых ворот не было, играли в игру «каждый за себя».

Правила игры в «каждый за себя» таковы. Минимальное количество
играющих – три, максимальное не ограничено. Один из игроков стоит
в воротах, другие играют в поле. Вратарь старается не пропустить,
игроки в поле – забить. Игрок, забивший гол, становится в ворота,
а пропустивший гол вратарь идет играть в поле. Если против кого-либо
из полевых игроков нарушаются правила, он бьет пенальти метров
с пяти. Игра ведется до тех пор, пока один из игроков не забьет
заранее определенное количество голов, обычно десять.

Игра «каждый за себя» способствовала развитию индивидуальной футбольной
техники. В плане совершенствования командной игры и тактических
навыков игра «каждый за себя» была абсолютно бесполезна.

Иногда играли по семь, по восемь человек. Столпотворение. А иногда
набиралось всего три человека, и это было не очень интересно.

Игровое поле представляло собой просто участок земли, неровный,
покрытый травой с проплешинами. Попадались стекла, камешки. Иногда
это приводило к травмам.

За футбольными воротами для выбивания ковров располагался забор,
отделяющий двор от территории детского сада. Забор бетонный, совсем
низенький, меньше метра в высоту. Со временем, когда территорию
детского сада стала вечерами оккупировать пьянствующая молодежь,
низенький забор нарастили сеткой «рабица». Но через нее все равно
можно было достаточно легко перелезть. Пьянство в детском саду
не прекратилось, а, пожалуй, усилилось. Летними вечерами там разворачивалось
просто дикое пьянство. Подростки, мужики, девки, бабы, песни,
гитарное побрякивание, звон разбивающихся бутылок, звуки соприкосновения
кулаков и лиц, крики о помощи, вой отчаяния.

Грязно-белый двухэтажный детский сад имел форму мавзолея Ленина,
сильно вытянутого по горизонтали. Он был сделан из белых бетонных
блоков. Швы между блоками были замазаны какой-то омерзительной
серой массой. Поперек фасада струилась трещина, которую тоже периодически
замазывали какой-то омерзительной серой массой.

Днем в детском саду мучались дети, а вечером и ночью пили, любили
и убивали друг друга взрослые.

Иногда после сильных и неточных ударов мяч улетал на территорию
детского сада. Игрок, произведший удар, отправлялся перелезать
через сетку «рабица» или протискиваться через ближайшую прореху
в заборе.

Чуть в стороне от территории детского сада располагался большой
бетонный сарай. Иногда хмурые рабочие открывали железную дверь
сарая и доставали из его нутра какие-то железки. Если заглянуть
за железную дверь сарая, внутри можно было увидеть лежащие там
железки, которые, собственно, и доставали из недр сарая хмурые
рабочие. Что потом они делали с этими железками – неизвестно.

У глухой стены сарая стоял дощатый стол и две скамейки. За этим
столом всегда (кроме зимних месяцев), с утра до позднего вечера,
сидели мужики и играли в домино. Они играли часами, не вставая
из-за стола, наливая в стаканы водку и пиво. Их игру всегда сопровождало
включенное на полную громкость радио.

Однажды это радио сообщило, что на космодроме Байконур был успешно
осуществлен запуск космического корабля «Союз-31» с космонавтами
на борту. Сообщение не произвело никакого впечатления на слушателей.
Фамилии космонавтов стерлись из памяти навечно, навсегда.

Иногда мужики кричали. Бывали конфликты. Слегка дрались. Иногда
восклицали «рыба». Как в кино: шмяк по столу доминошной костяшкой,
и сообщение: «рыба».

Здесь играли в «каждый за себя», а там в домино.

Недалеко от доминошного стола располагалась маленькая асфальтовая
площадка. На ней тоже играли в футбол. По краям площадки были
установлены железные столбы с горизонтальными перекладинами. Между
ними были натянуты веревки для сушки белья. В те годы еще было
принято сушить белье на улице. Вернее, не то что бы было принято,
просто некоторые люди делали так, хотя это довольно странно –
сушить белье на улице.

Железные столбы с перекладинами располагались настолько удачно
и мудро, что здесь можно было играть в футбол двумя командами
– было двое ворот. Правда, площадка была совсем маленькая, и имело
смысл играть только двое на двое или, максимум, трое на трое.

Так и играли – двое на двое. Или трое на трое.

Еще на этой площадке играли в игру «два касания». Правила игры
«два касания» таковы. Количество играющих – как правило, два.
Один против другого. Возможна также игра двое на двое, трое на
трое и так далее. Но наиболее распространенный вариант – один
на один. В процессе игры каждый играющий может коснуться мяча
только два раза подряд. Вторым касанием он обязан переправить
мяч на половину поля соперника. Игрок имеет право находиться только
на своей половине поля. Пересекать среднюю линию нельзя. Если
после двух касаний игрока мяч не переходит на чужую половину поля,
соперник получает право пробить пенальти с центра поля. Играть
руками можно, только находясь непосредственно в воротах. Побеждает
игрок, забивший больше голов.

Есть несколько вариантов игры. Например, при игре на хоккейных
коробках с маленькими воротами обычно запрещено играть руками,
даже защищая ворота. Пенальти иногда бьют по пустым воротам, но
мяч должен обязательно влететь в ворота, не касаясь перед этим
поверхности поля. Если мяч вкатывается в ворота, гол с пенальти
не засчитывается.

Это очень интересная игра, непонятно, почему она не получила должного
распространения. Почему не проводятся чемпионаты мира, Европы.
Красивая, зрелищная игра, гораздо лучше тенниса.

Играли самыми разными мячами. Но почти никогда – настоящими футбольными.
Настоящий футбольный мяч стоил дорого и был редкостью. Чаще всего
играли пластмассовыми волейбольными мячами, очень легкими, улетающими
в небеса. После нескольких дней интенсивного использования такой
мяч трескался, частично сдувался, терял в размерах, но все равно
им еще долго играли, маленьким, жалким, бесформенным.

У паренька Кольки был большой толстый тяжелый резиновый мяч. Иногда
играли им. Он был очень тяжел, вратарям было трудно и больно отбивать
его.

Иногда играли даже совсем маленькими мячами, детскими резиновыми
мячиками размером с теннисный. Это способствовало отработке техники.

До лета 1978 года вообще не интересовался футболом. Не понимал,
что в этом интересного. И никогда не играл. И не смотрел, как
другие играют, чего там смотреть-то. Зато с удовольствием играл
в ножички, в машинки.

Однажды летом 1978 года ребята играли в футбол на маленькой асфальтированной
площадке рядом с доминошным столом. По какой-то случайности оказался
рядом. Стоял, смотрел.

Вдруг как тумблер какой-то в голове щелкнул – футбол стал интересен.
В одно мгновение. Сразу вступил в игру, пытался бить по мячу.
Поначалу получалось, конечно, плохо. Потом более или менее научился.

В тот же день впервые смотрел футбол по телевизору. Тогда как
раз шел чемпионат мира по футболу в Аргентине. Успел посмотреть
несколько игр, в том числе финал. Аргентинцы выиграли у голландцев
3:1 и стали чемпионами мира. У голландского вратаря была совершенно
дикая физиономия. Зрители постоянно бросали на поле бумажные ленты,
картонные тарелочки, и все поле по краям было завалено бумажным
мусором.

В Аргентине тогда свирепствовала диктатура, и победа аргентинской
сборной была ей (диктатуре) полезна с точки зрения пиара.

Поражало, насколько точно футболисты делают передачи. Точно в
ноги. С большого расстояния. В дворовом футболе такого не было,
и больших расстояний не было, да и самой игры в пас, потому что
играли, в основном, в «каждый за себя» и в «два касания».

В те годы футбол был не таким, как сейчас. Играли медленно. Подолгу
разыгрывали мяч. Большинство передач делалось в ноги, а не на
ход, как сейчас.

Когда чемпионат мира закончился, стал смотреть по телевизору игры
чемпионата СССР. Было неважно, кто победит. Радость приносили
забитые голы, кто бы их ни забивал. Чем больше голов, тем лучше.
Другие ребята болели за разные команды, в основном, за «Спартак»,
московское (редко киевское) «Динамо» или ЦСКА. Было непонятно,
что это такое, как это так – болеть. Болеть за сборную СССР –
это было понятно. Потому что наша страна. Пытался во время телетрансляций
болеть за московские команды – никакого эффекта. Получалось как-то
от ума, а какое же это боление, если оно от ума.

Так продолжалось до лета 1983 года. Паренек Вовка, крайний защитник
из футбольной школы «Динамо», сказал: пошли на футбол, ты же ни
разу не был, надо же на стадионе побывать, да, действительно,
давай сходим. Предстояла игра «Динамо» – «Нистру» в рамках чемпионата
СССР на стадионе «Динамо». Накануне поехали за билетами. Огромный
серый (снаружи) стадион. Угрюмо-величественный. В кассах – никого.
Купили билеты на завтра, а потом пошли на игру дублеров.

Игра дублеров проходила на Ходынке, на полузаброшенном поле за
аэродромом. Пробирались туда какими-то закоулками, пролезали в
щели в заборах, шли краем огромного Ходынского поля мимо ангаров,
сараев и других служебных построек неизвестного назначения.

Ходынское поле – прекрасно. Огромный заброшенный аэродром, гигантское
пустое пространство посреди города. По краям – живописные полуразвалившиеся
строения. Сейчас его застраивают многоэтажными элитными жилыми
домами и торговыми комплексами. Это очень плохо.

Наконец, добрались до футбольного поля посреди деревьев и гаражей.
Вдоль поля – пара длинных скамеек. Народу – человек сто. Футбольные
специалисты, родственники футболистов, болельщиков совсем немного.

Дублеры «Динамо» легко выиграли у дублеров «Нистру» со счетом
3:0. В одном из эпизодов сбили молдавского футболиста, он страшно
закричал, и был слышен хруст ломающейся кости.

На следующий день опять поехали на стадион «Динамо», на игру основных
составов. Внутри стадион оказался очень красив: огромное пространство,
ярко-зеленое поле, коричневые беговые дорожки, расчерченные яркими
белыми линиями, трибуны, выкрашенные в бело-голубые динамовские
цвета. Было приятно просто сидеть там.

На поле выбежали футболисты обеих команд и начали разминаться.
Вальяжно перебрасывались мячом, несильно били по воротам, совершали
небольшие пробежки. Было приятно и интересно на них смотреть,
не то что по телевизору. Сразу стало понятно, почему считается,
что футбол надо смотреть на стадионе, а не по телевизору.

Когда смотришь игру по телевизору, футбольное поле кажется гораздо
бóльшим, чем на самом деле. На самом деле оно не такое уж
большое.

Футболисты закончили разминку, построились около своих скамеек
и под звуки «Футбольного марша» организованно побежали к центру
поля. Началась игра, и пошел дождь.

Футбольный марш написал Матвей Блантер.

«Нистру» был беспросветным аутсайдером чемпионата. За весь сезон
команда набрала 10 очков (3 победы, 4 ничьи и 27 поражений) и
благополучно вылетела из Высшей лиги. Считалось, что выиграть
у «Нистру» – легко. Особенно такому великому (хотя и испытывающему
некоторые затруднения) клубу, как московское «Динамо».

Пошел сильный дождь.

На трибунах собралось три с небольшим тысячи болельщиков.

«Динамо» било пенальти. Не забило. Вратарь отбил.

Потом «Нистру» бил пенальти. Забил.

Первый тайм так и закончился – 1:0 в пользу «Нистру».

«Динамо» играло очень плохо. Просто отвратительно. «Нистру» не
лучше.

Во втором тайме «Динамо», в судорогах и муках, забило два гола
и выиграло со счетом 2:1. Один гол забил Газзаев, он тогда еще
играл.

Дождь, серое небо, голубые с белым трибуны, яркий свет прожекторов,
зеленое поле, унылая нудная жалкая игра.

Как это было прекрасно.

Проникся какой-то странной жалостливой симпатией к «Динамо» –
к этой неуклюжей, нелепой команде со славным прошлым, играющей
на таком красивом стадионе с бело-голубыми трибунами. Подумалось,
что когда выигрывает какой-нибудь «Спартак» или киевское «Динамо»,
в этом нет ничего необычного, это в порядке вещей, и радоваться
таким победам бессмысленно. А когда выигрывает убогое «Динамо»
(Москва) – это редкость, редкая радость, удивительное, в сущности,
событие. И еще подумалось, что выгодно и хорошо быть болельщиком
не очень сильной команды, потому что радость от ее побед никогда
не приедается, ведь это так редко случается. И стал болеть за
московское «Динамо».

Потом «Динамо» стало играть гораздо лучше, и постепенно, с годами,
очарование убожества сошло на нет. Но все равно, все равно.

(Окончание следует)