Проза

Мелентьев сидел на скамеечке посреди металлургического производства.
Вокруг все гремело, лязгало, двигалось, вращалось, и преобладал
оранжевый цвет на серовато-черном фоне. Летели искры, лился оранжевый
металл, нагретый до невозможной температуры.

Он приехал сюда в короткую командировку и уже успел сделать все
свои дела – «переговорил» с Бондаренко, передал документы для
Павла Иннокентьевича. Теперь Мелентьев сидел на маленькой скамеечке
в ожидании комбинатского автобуса, который каждые два часа отправлялся
в центр города. На улице ждать холодно, потому что зима, а здесь
тепло, потому что расплавленный металл, и Мелентьев ждал здесь,
ему разрешили, ему сказали: посидите вот здесь, в сторонке, на
скамеечке, не бойтесь, не забрызгает, хе-хе, посмеялись, шутка,
дескать, нехорошо так посмеялись, и вот он сидел и ждал.

Огромный цех, не разглядеть потолка и стен – они далеко. Ковш,
в ковше – расплавленный металл. Внизу – что-то наподобие железной
дороги. Последовательность вагонов, каждый из которых – сосуд,
готовый поглотить порцию металла. Ковш наклонялся, и металл лился
в подставленный вагон. Оранжевый металл, искры, оранжевое на черном,
высокая температура. Вагонная цепочка с лязгом перемещалась, ковш
снова кренился, и нагретое оранжевое вещество струилось в очередной
вагон, и снова оранжевые искры на черно-сероватом фоне.

Над ковшом, высоко-высоко, была устроена галерея, скорее даже
мостки, хлипкие железные мостки, и на этих мостках, над ковшом,
стояли два человека и показывали руками вниз, на ковш с расплавленным
металлом. Мелентьеву вспомнился слышанный им когда-то давно рассказ
о случае, произошедшем в начале восьмидесятых годов на заводе
«Серп и молот». Какой-то мужчина пробрался в точно такой же цех,
где разливали расплавленный металл, залез на такие же мостки над
ковшом, бросил в ковш портфель-»дипломат», промахнулся, портфель
упал просто на пол, а мужчина прыгнул в ковш с расплавленным металлом.
А в портфеле-»дипломате» нашли какие-то никому не нужные бумажные
обрывки. Рассказчик, пожилой, алкоголического склада человек произнес
в конце загадочные и страшные слова: «ну, конечно, процесс сразу
остановили, эту сталь ведь в дело уже не пустишь». Долго еще потом
Мелентьев, тогда совсем молодой, подростковый, в сущности, человек
представлял и додумывал запредельно ужасающие подробности этого
происшествия. Целый ковш расплавленного металла, безнадежно испорченного
находящимся внутри сгоревшим человеческим телом. Осталось ли хоть
что-нибудь от этого тела? Наверное, осталось, иначе, если бы ничего
не осталось, можно было бы спокойно продолжать разлив стали, а
так сталь оказалась испорченной, химический состав изменился,
свойства стали изменились, а значит, из нее уже нельзя изготовить
полезные для народного хозяйства железяки. А куда потом дели эту
испорченную сталь? И как извлекли из нее то, что осталось от человеческого
тела? Ведь должна же быть какая-то комиссия по этому делу, опознание…
Хотя, какое уж там опознание… Но, может быть, как-то и опознали,
ДНК там какое-нибудь… А почему этот человек не съел, скажем, пачку
таблеток или не повесился или не купил в воинской части пистолет
или автомат и не застрелился или не надышался бытовым газом или
не бросился, в конце концов, под поезд, тем более что совсем рядом
располагается Курское направление Московской железной дороги и
там очень интенсивное движение пригородных и дальних пассажирских
поездов, у железнодорожных составов очень длинный тормозной путь,
у грузовых поездов он достигает полутора километров и машинист
все равно не смог бы ничего изменить, или не придумал какой-нибудь
другой, менее болезненный способ изъятия себя из потока так называемой
жизни, а избрал способ невиданный, изуверский, сверхчеловеческий?
А портфель-»дипломат» можно было бы просто бросить в реку или
сжечь или просто оставить дома, а никому не нужные обрывки бумаги
сжечь или бросить в реку или спустить в унитаз или просто ничего
с ними не делать, оставить как есть и просто тихо повеситься или
съесть пачку таблеток или застрелиться из незаконно приобретенного
оружия или припасть к холодному металлу Курского направления Московской
железной дороги. Так бы поступил нормальный, трезво мыслящий человек,
в здравом уме и твердой памяти, твердо стоящий на ногах, добившийся
в жизни успеха и высокого положения, знающий, что почем, нормальный
человек. А тот человек был, наверное, не такой, не трезво мыслящий,
не твердо стоящий, не добившийся, не нормальный.

В груди у Мелентьева разлилось нежное, уважительное чувство по
отношению к неведомому герою этой давней полузабытой истории.

Мимо прошел человек, а навстречу ему – другой человек, они поравнялись,
и из их встречи высеклось, подобно искоркам, несколько слов, и
до Мелентьева донеслось «мать», «…ий цех» и «рот», и они разошлись
и продолжили движение, один ушел вправо, а другой влево.

Под ковш подкатился очередной вагон, и полилась широкая струя
оранжевой стали. Полетели оранжевые на черном фоне искры.

Мелентьев автоматически, не отдавая себе отчета размышлял о том,
что будет, например, если вот этот ковш сорвется со своих креплений.
А что, ведь металл устает, Мелентьев где-то слышал об этом, слышал
термин «усталость металла», ведь от такой работы вполне можно
устать, эта работа – наклонять тяжеленный ковш – тяжела даже для
металла, и что же будет, если ковш сорвется? Потечет расплавленный
металл, потечет… Люди, люди… Потечет. Очень горячо, очень… Горячо,
ох… Поток расплавленного металла, текущий по грязноватому полу,
крики, шипение.

Мимо прошел еще один человек, молчаливый, сосредоточенно идущий
в заданном направлении, и до Мелентьева опять донеслось слово
«мать».

До автобуса еще долго, еще целых сорок минут. Занять себя, занять.
Мелентьев ворочал в уме ментальные конструкции разной степени
сложности.

Интересно, для чего требуется наибольшая храбрость – для того,
чтобы прыгнуть в ковш с расплавленным металлом, или просто прыгнуть
с очень большой высоты, или обвязаться взрывчаткой и взорвать
себя, а заодно, раз уж так получилось, и еще кого-нибудь, или
ударить президента республики в солнечное сплетение, или направить
самолет на дом?.. Наверное, страшнее всего – ударить президента
республики, это надо быть совсем отчаянным человеком, это ж ведь
трудно даже представить, что потом будет, а на втором месте –
прыгнуть в расплавленный металл, а все остальное уже гораздо проще,
направить самолет на дом – вообще фигня, почти как компьютерная
игра, но это только по сравнению с ударить президента или прыгнуть
в металл, а так вообще-то очень страшно, очень, хладнокровно выбрать
курс, прицелиться, развить максимальную скорость, и не свернуть,
не уйти в сторону, ужас, очень страшно, очень. Но прыгнуть в металл
– страшнее.

Или если ковш не сорвется, а просто что-то не сработает, и струя
металла польется мимо вагона, прямо на пол, ох, искр будет, салют
прямо наверное, а там люди, горячо…

Вспомнилась статья в случайно подвернувшемся научном журнале о
технологии изготовления каких-то огромных стальных болванок. На
определенной стадии изготовления болванки разогреваются до восьмисот
градусов. И для охлаждения их помещают в ванну с расплавленным
цинком, температура которого – всего четыреста градусов. В расплавленном
цинке стальная болванка остывает, остывает… Прохлада расплавленного
цинка. Отдохнуть от июльской жары в ванне с расплавленным цинком…
Прохлада, отдохновение. Жара, отпуск, июль, солнце. Отель, коктейль,
бассейн, ванна с расплавленным цинком. Все включено.

Подошел человек.

– Вы тут что? Откуда?

– Я… мне сказали тут… разрешили. Командировка. Автобус.

– А.

Человек отошел.

Где-то далеко слева что-то грохнуло. И еще раз грохнуло. С разных
сторон понеслось «мать» и «рот». Послышался протяжный лязг. Летели
искры, оранжевые искры на черном фоне, искр было много, очень
много, гораздо больше, чем обычно. «Мать!» Искры.

Мелентьев встал и быстро зашагал по длинному темному коридору
к белеющей вдалеке открытой двери, к автобусу, к леденящему холоду
белого зимнего дня.

4-6 января 2003 года