Искусство

Рок в Сибири или Повстанческая армия им. Чака Берри

Книга 2

Глава 17 «Очевидцы на Лысой горе» (часть 3)

1.

Красота окружавшего ландшафта как-то не располагала к острым
дискуссиям. Ну, ладно, думал я, пускай будут «нелюди»*, все равно,
вон вокруг, хорошо-то как. Пейзаж всей своей
фантасмагоричностью погружал в какое-то волшебное состояние, когда не нужны
ни философия, ни Доны Хуаны, ни Карлосы, ни Кастанеды.
Глядя на эти сказочные сосны и весь этот «экзистенциализм»
гребанный, и вообще, вся философия начинали казаться такой
нелепой хренью, что даже смешно слово-то такое произносить –
экзистенциализм. Что это, боже мой, нелепица какая-то!
Да и нету этого ничего в помине. Есть только колышущиеся от
теплого ветра травы, жужжание насекомых и эти сказочные
сосны, что напоминают, скорее, какие-нибудь баобабы.

Необычайный вид этих уральских сосен, разумеется, вполне объясним.
Большая концентрация влажности, от почти постоянно висящих
над перевалом облаков, вот и все объяснение подобной
трансформации. Но об объяснениях тоже не хотелось думать. Хотелось
верить, что мы наконец попали в сказочную страну, где все не
так, все по-другому, и в любое мгновение может произойти
чудо.

Вот так, в детстве, ложась в кровать, я представлял, что это вовсе
не кровать, а кабина космического корабля или некого
супер-истребителя. Что у меня под рукой имеются многочисленные
кнопки и рычажки. И стоит мне только переключить несколько кнопок
и повернуть рычажки, как мой супер-корабль резко рванет с
места, сделает немыслимый вираж и с огромной скоростью начнет
пронзать долбанное пространство, побеждая его и надсмехаясь
над ним. Эй! Пространство! Ты только кажешься себе огромным
и бесконечным. А мы вот как тебя! Ты – неподвижно, а мы –
свободны! И ты подвластно нам и мы не зависим от твоей
огромности... Вот такое, примерно, ощущение.

Но все проходит, и мы миновали и этот сказочный луг и углубились
дальше по склону горы вглубь поясных трав, и лесных чащ. Дорога
становилась все более призрачной, невнятной, теряющейся
среди густой растительности. Порой ее стало трудно даже
обнаружить у себя под ногами. Мы входили в места, которые редко
посещаются людьми и где продвигаться вперед, означает, что надо
на просто идти, а надо продираться сквозь заросли.

– Слушай, дружище, – обратился я к Летову, – а куда мы, собственно
идем? Не пора ли ставить палатку и делать привал?

– Давай, – слегка отстраненно, как и положено
«нелюдю-экзистенциалисту», ответствовал Егор. Он был как всегда задумчив и
озабочен чем-то своим, о чем меня не стоило ставить в известность.
Хотя, нет, вру, он был как всегда бодр и с радостью помогал
мне натягивать палаточные растяжки и стелить под палатку
большой кусок полиэтилена. А может и то и другое, сразу. А
может ни то, и не другое. Кто их разберет, этих «нелюдей», что у
них на уме. Загадочные существа.

Но вот, палатка была поставлена, прикрыта от дождя полиэтиленом. Я
зажег таблетки сухого горючего, что бы мы могли немного
согреться и спастись от царящей здесь, на перевале,
всепроникающей сырости. От нее, как я уже описывал даже сосны
превратились в баобабы. Я понял, что если мы тут сильно задержимся, то
тоже во что-нибудь превратимся. И в этот момент, от Летова
поступило сообщение, что он тут, просто так, без дела сидеть
не намерен. А он намерен идти дальше, и путь – на Лысую
Гору. На горе той, по слухам, происходили разные необычные
явления. То ли там ведьмы раньше собирались, то ли еще чего. Я
так и не понял. А вот только, надо было Егору Летову на эту
Лысую Гору залезть непременно и обязательно. Надо до зарезу.
Так надо, что если на нее не залезть, то жить-то дальше,
возможно и не за чем. А как вы думали? Это же экзистенциализм.
Не хухры-мухры.

Есть много людей от которых я слышал: все на свете надо обязательно
попробовать. Что если не попробовал чего, так и не говори, о
чем не знаешь. Один мой «продвинутый» знакомый – наркоман,
напористо уверял меня, что как я могу осуждать или хвалить
употребление наркотиков, если сам их никогда не принимал.
Выходит, что я и о состоянии удушья ничего не могу говорить,
поскольку никогда не вешался.
Может оно и так. Может мне, вообще лучше помалкивать.
Почему бы и нет?

В общем, я откровенно заявил Летову, что он может лезть хоть к черту
на рога, а я уж лучше тут полежу, в палатке, да подремлю
малость. Летов ушел искать путь на Лысую Гору, а я остался
лежать. Но что-то не спалось. Все думалось. Как он там, на
Лысой Горе? Зачем? Чего хочет-то? Чего ищет? Пошел дождь.
Водяные капли глухо застучали по полиэтиленовой накидке. Я лежал и
думал, что подготовился я к этому походу неплохо. Большие
куски толстой полиэтиленовой пленки неплохо предохранили бы
нашу палатку даже от ливня. А тут, пока еще только
накрапывает. «Ничего, переживем», – думал я. Вот только усиливающийся
холод начинал доставать. Дождь затарабанил сильнее. Где-то,
через полчаса, в палатку запрыгнул вернувшийся Егор. До
Лысой Горы он, правда не добрался, но вот промок он весь, до
последней нитки. Пришлось его срочно переодевать во что-нибудь
сухое. Вот и пригодились мои пожитки, от коих распух мой
рюкзак и кои давили мне уже который день на спину, и натирали
красные болючие полосы на ключицах.

Да, но все ж таки, Летов-то, что? Зачем лезет на эту Лысую Гору,
рискуя схватить воспаление легких. А в нашем положении, даже
тривиальная простуда была бы совсем некстати. Ради чего
рискует здоровьем, спрашивается? Что он там рассчитывает такого
увидеть, на этой горе? Корабль пришельцев, что ли?
Оказывается, если бы там был корабль пришельцев, Летов бы туда не
полез. Как раз, вот на корабль пришельцев Летову абсолютно
насрать. Да и ведьм там давным-давно никаких нету и в помине. И,
скорее всего, никогда и не было. Но, ведь, гора-то – Лысая!
Ведь за тысячи верст от уральских гор, в горах Ливанских, в
Иерусалиме есть гора с таким же названием. Известна она, как
гора Голгофа. Голгофа – это тоже, лысая гора**. И это,
своего рода, сакральный архетип христианской культуры. До меня
начинает доходить, что Летов – инстинктивный христианин.
Конечно, голова у него забита всякими научными, мистическими и
философскими бреднями. Всяческими Сартрами, Камю,
Хайдеггерами, Бердяевыми, Кастанедами и прочей чепухой. Но это – голова.
А ведь другое дело – душа. Душа рвется туда, на Лысую Гору,
куда взошел Тот, который навсегда изменил весь мир. И мир
уже никогда не будет прежним. Значит, помимо всех этих
экзистенциализмов, «сартров и масартров», бьется в груди и
пульсирует та единственная болевая точка, что, вопреки уму и
рассудку, ноет и зовет туда, домой. И если Им указан путь, и этот
путь лежит через Лысую Гору, значит надо лезть, во что бы то
ни стало, лезть, не взирая ни на что!

И я зажигаю таблетки с сухим горючим, чтобы хоть немного отогреть
этого скалолаза.

-Да, ладно,– говорю я ему,– в другой раз залезешь. Куда она денется
эта Лысая Гора. Гора-то, ведь никуда деться не может.

Не может, это верно. Но Летов молчит, и это его молчание означает,
что ничего не бывает «в другой раз». Все бывает только
сейчас, сегодня. А завтра уже не поправишь. Вечная память, вечная
память!

Он молчит и глядит в потолок палатки. В нем нет ни благодарности за
сухую одежду, ни осуждения. Ему, по всей видимости, просто
нет до меня дела. Ну, не хочешь ты, Рома Неумоев, лезть на
Лысую Гору, ну и ладно. Сиди, блох лови. Он молчит. Это мое
дело, куда и зачем лезть. Но он думает, что залезть-то все ж
таки надо! Что бы там, ни было, а на Лысую Гору, вот, надо,
таки, залезть.

2.

Дождь окончательно переходит в ливень. И остается только уснуть в
надежде, что когда мы проснемся дождь все-таки кончится.
Должен же он когда-нибудь кончиться. Все, ведь, когда-нибудь
заканчивается. Ведь, Бог – это страх боли смерти!? Но и это, все
равно.

3.

Вода тем временем стала проникать в палатку. Из тысяч путей, она
непременно найдет один-два, чтобы добраться куда надо. С
потолка палатки капли стали попадать на одеяло. Снизу тоже было не
так благополучно, как хотелось бы. Долго нам тут без костра
и горячей пищи не просидеть. Это ясно. Как только дождь
поутих до мелко моросящей сыпи, мы решили сниматься и уходить в
сторону Златоуста. Когда мы добрались до города и зашли в
первый, на окраине продуктовый магазин, чтобы прикупить
немного дешевой консервированной капусты в томатном соусе, дождь
прекратился. Летов на Лысую Гору не попал, чего же ему еще
лить. Понятное дело.

Мы пошли вдоль берега реки Ая и вышли на трассу. Метрах в ста от
нас, на дорогу быстро, озираясь выскочил, какой-то человек, и
увидев нас быстро скрылся обратно в лесу. Видимо это был
беглый каторжник. Я слышал, что вблизи самого Златоуста есть
зона, ну, то есть, тюрьма. Вот из нее, он видимо, и сбежал.
Машин на трассе не было. А если бы и были, на что он
рассчитывал, не понятно. Мы постояли немного, посмотрели ему вслед и
перешли на другую сторону дороги. Это был распадок между
двумя грядами гор в районе перевала. Река Ая являет тут собой
мелкие, горные ручьи со студеной водой. Они успокаивающе
журчат и перекатываются через скользкие камни. На берегу такого
ручья мы снова поставили палатку. Приятно было посидеть у
костра, вслушиваясь в это равномерное журчание и подумать. Про
Лысую Гору, беглового каторжника, и еще про многое другое.
Над перевалом клубились облака. Спокойно, но предупреждающе.
На тот случай, если бы мне или Летову снова захотелось
полезть на Лысую Гору.

Вот вы говорите, Летов, Летов...Летов – инстинктивный христианин.
Нет, ну хорошо, это не вы говорите, это я говорю. Вы –
думаете. А ведь это может оказаться и не так. Правда ведь? Вот
Хайдеггер с Сартром утверждают, что я – это то, что я делаю. Это
что же значит, если бы я своих песен не писал, то меня бы
теперь и не было? То есть, по крайней мере, не было меня
такого, каков я есть теперь. Не могут же они всерьез утверждать,
что меня совсем бы не было. Ведь это же нелепость какая-то.
Ну хорошо, я был бы не таким, каков теперь. Но ведь это был
бы тем не менее я, Роман Неумоев. Коли я засыпаю Романом
Неумоевым и просыпаюсь им же, вон уж сколько лет. На это
Хайдеггер заявит, что если бы да кабы, то во рту бы выросли
грибы... То есть раз я все эти свои песни написал, и стал таким
каков теперь, то стало быть, никак уж не могло быть иначе. И,
стало быть, опять таки, он, Хайдеггер этот, прав, и я
теперь есть, то чем я стал, написав все эти свои песни. Экая
язва, этот Хайдеггер! Ведь непременно так повернет, что выходит
именно как он и говорит, и тут уж деваться некуда. Тут уж
дважды два – четыре, и не психуй! Не рыпайся.

А вот течет мимо меня река. Течет она, и все в ней непрерывно
меняется, и все в ней постоянно происходит. И называется эта река
Ая. И никто не может сказать, что она есть такое. И она сама
этого сказать не может. И если не станет тех, для кого она
называется Ая, то от этого она течь не перестанет, не
исчезнет, и будет все так же течь и журчать, натыкаясь на
скользкие, гладкие камни и убегая от них.

Эх, чего тебе надо, человек?! Живи. Никого не трогай. Ешь когда
голоден и пей, когда испытываешь жажду. Если хотят чего-то
отнять – отдавай. И не бери чужого без спросу. Дни твои будут
течь, как река, и когда придет срок, воды этой реки утекут в
океан и там станут рябью на поверхности и прозрачным льдом на
окраинах ледяных полей. Ибо ничто не исчезает в этом мире
окончательно, а только переходит из одного состояния в другое.
И так без конца. Бессмыслица, скажешь ты? Наш ад – это
жизнь впустую, скажешь ты. А ты знаешь, что такое жизнь? Ты
знаешь? Нет, ты этого не знаешь. И никто не знает. А все только
говорят, да делают вид. И что же тогда жизнь впустую, а что
– не впустую? Не знаешь? И никто не знает. И никогда не
узнает. И слава Богу! Потому, что если только узнает, то сразу
либо умрет, либо ума лишится.

Неужели дружище не хочется жить?
Даже если терпеть нестерпимую боль
И смотреть в эту темную, звездную высь
Что раскинулась перед тобой
И стоять на холодном ветру,
Ураганном, что только держись
И с холодною ясностью осознавать,
Что все это вокруг называется именем Жизнь!
Называется именем Бог,
Это громкое, внятное, «Да»
Это страшный, бесценный подарок,
Который нам сделал бессмертный Господь
Навсегда!
Вы подумайте, только  – единственный
раз, и Навсегда!

Смотрели фильм, «Кукушка»? Там такой сюжет, что во время войны
оказались волею случая два солдата, двух воюющих армий в стойбище
одинокой саамки. Один – финн, снайпер («кукушка», на
военном жаргоне), другой, советский офицер, а хозяйка – саамка.
Саамы, народ такой, на севере Финляндии. У них свой язык, не
финский. Так вот эти люди говорят на разных языках, друг
друга не понимают и цели у них в жизни, абсолютно разные. А
деваться им, какое-то время друг от друга некуда. Хочешь, не
хочешь, а живи, и друг другу помогай, и чего-нибудь делай. Вот
так и все мы. Живем на одной планете. И деваться пока что
некуда. Пока что еще возможности разлететься по разным
галактикам, технические устройства не позволяют. Так, что хочешь,
не хочешь, а живи! И хорошо. И слава Богу! И ничего тут
другого не придумаешь.

* – авторство этого определения принадлежит одному известному
атеисту, автору работы «Антихристианин», Фридриху Ницше. Под
«нелюдем» он имеет ввиду Иуду Искариотского, если я его правильно
понял.

** – Голгофа – Лысая гора, в переводе с языка Библии.