Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(1998 – 2002)

Обстоятельства складываются так, что всюду, куда бы я ни попал,
я вижу всегда умирание и разрушение, и оттого, что я не могу этого
забыть, вся моя жизнь отравлена этим.

Гайто Газданов

«Ночные дороги»

Только лишь живите,
Дорогие и любимые мои –
Даша, папа, мама,
Ваши любимые и дорогие, 
Папы, мамы, сестры, братья,
Племянники, друзья и сыновья.
Среди них
И я.

Почему так истерично и бесконечно вспоминаю детство и вообще,
прошлое? Почему не могу вырваться оттуда, почему там остался?
Никто не объяснит, так как сам не знаю ответа.

Может, потому, что я и он – тот, что был раньше, – два разных
человека, у которых лишь паспортные данные совпадают? Точнее:

тот, который сейчас – это ОН. А Я – остался
в прошлом. И не могу вытащить себя оттуда. Перемещения во времени
не удаются.

Несмотря на то, что в краткой справке о себе, представленной Абашеву
в «Юрятин», я указал, что прозу пишу с 20 лет, первый мой рассказ
был написан в четырнадцать. Назывался он почему-то «Один день
Степана Валерьяновича» или какое-то другое отчество. Речь шла
о пожилом алкоголике, который просыпается в раздолбанной своей
квартире, везде грязно, мухи, есть нечего, жена умерла лет шесть
назад; встает, идет за хлебом в магазин, приходит обратно и умирает.
Нет большого смысла упоминать здесь об этом, просто две вещи:
информативная, и вторая – вот что занимало ребенка-подростка в
14 лет – итог жизни, одиночество и отбросы.

Н.В.Гашева недавно (сдуру наверное) назвала меня знатоком американской
культуры. Мне это понравилось. Я – интеллектуал и писатель – круто!
Сейчас, попив пива в баре магазина «Товары Прикамья,» я сижу дома
и пишу эту чушь, слушая авангардный альбом братьев GREEN – «TWO
GREENS MAKE A BLUES» ( 1986 ). При этом я размышляю о том, какое
я фантастическое количество прослушал музыки – в основном западного
рок-авангарда (который на хрен никому кроме меня не нужен), а
также о том, какой я всё-таки неординарный. Идиотские мысли.

Ехали с Андреем К. домой и размышляли, как быстро новенькие кондукторши,
поначалу робко протискивающиеся мимо пассажиров, превращаются
в озверелых и ушлых представителей своей профессии. Вспоминаем
название книжки «Как закалялась сталь» – и смеёмся. Думаем: хорошо
бы написать аналогичную – «Как закалялись кондукторы».

Просто наблюдение: первый том Кастанеды лежит рядом с «Даром»
Набокова, а Хармс – между журналом «Экзотика – панорама альтернативной
музыки» и лекциями по истории лингвистических учений.

Вчера случайно зашел в крутой магазин «Стометровка». Одет был:

Светлый костюм-тройка, галстук, туфли, сверху – полупальто и тэ дэ.

На это купился какой-то тамошний прихвостень татарской национальности
с планшеткой и опросником: «Можно минутку вашего времени? Как
вам ассортимент нашего магазина… Бывали вы в таком магазине за
границей… Не были за границей? Отчего – может быть, нехватка времени
или финансов? Где бы вы хотели отдохнуть за рубежом…» И прочая
подобная муть. Я, в конце концов, обозлился и ответил ему вот
что: «Слушай, если я зашел в ваш магазин, то это совсем не говорит
о том, что я крутой или какой-нибудь богатый идиот. Я тебе вот
что скажу. У меня всех денег осталось сто сорок рублей и больше
мне неоткуда их взять – ничего больше не жду; так вот, когда они
кончатся, а это произойдёт очень скоро, я вышибу себе мозги. А
ты лезешь тут: про заграницу…». Надо было видеть растерянность
этого жизнерадостного яппи, когда я, произнеся эту тираду, с несчастным
видом подмигнул ему и пошел себе дальше.

Никуда не годные нервы. Я всегда воспринимал все события, происходящие
в моей жизни очень серьёзно, пожалуй, даже слишком серьёзно и,
плюс к этому, было несколько точек в моей жизни, когда я буквально
сходил с ума, не зная, что делать. Как результат – легко раздражаюсь,
срываюсь и т. д. Заметил, что когда о чём-то размышляю – разговариваю
сам с собой (словно идёт диалог) и бормочу иногда что-нибудь под
нос. А когда вспоминаю какой-нибудь случай, о котором мне неприятно
или стыдно вспоминать, – внешне меня подёргивает и непроизвольно
вырывается мучительный возглас или, что чаще, стон. А ещё, когда
я – в полусне, в полузабытьи – часто бывает так, что тело внезапно
сводит судорога или вырывается стон – всё тоже непроизвольно.

Просмотрел пачку своей писанины. Неважно, что я держал в руках
– дневники ли, тетрадь стихов или листы прозы – всё об одном.
О ней.

А сейчас я понял вот что. Я написал об этом ВСЁ, ЧТО МОЖНО. Я
исписался. Поэтому и не могу выдавить из себя ни строчки. Что
впереди – мне не ясно. А пока – тихонько спиваюсь в барах и буфетах.

В той круговерти, которая (довольно давно уже) установилась –
совсем не хватает времени, чтобы посидеть и тихонько подумать
о себе и о своих личных делах. И ладно бы – потраченное время
шло на пользу – учился бы, допустим, прилежно, посещал все занятия.
Так нет – всё время в каком-то полусне. Невыносимая усталость
в последние дни. Хочу остро чувствовать – так, как чувствовал
два, три года назад и раньше. Ныне же – кроме бестолковых пульсаций,
физически не ощущаю сердце.

Был в Дягилевском доме (гимназия №11) с докладом в рамках студенческой
конференции. Потрясён всем, что там увидел. Зачем я туда приходил?
Теперь мне не забыть никогда то удивительно щемящее чувство вины,
что я не родился чуть позже, чтобы учиться здесь. Всё в моей жизни
построено таким образом, что я ежедневно что-то упускаю. Мелочи
– постоянно, а крупные потери – тоже случаются не так уж редко,
как могли бы. А какие дети там учатся! Красивые и умные дети.
Я же был обречён мыкаться там среди них по огромным залам и комнатам
со своей глупой папкой, в которой лежал проклятый доклад, пугая
при этом окружающих опухшей с жуткого бодуна мордой. Меня, видимо,
всю жизнь будет преследовать этот вопрос: «Почему не я?». Он,
не пропадая, бьётся у меня в голове. Да и взгляд на мир сформировался
бы гораздо более жизнерадостным, чем сейчас.

А бодун был вот чего. С другом моим Андреем К. зашел в свой родной
«исторический» магазин «Букинист». Андрею должны были выплатить
деньги в этих пенатах. Получил он около восьми сотен, на тот момент
это были относительно приличные деньги, пошли мы, естественно,
в бар. Потом ещё в один. А потом ещё в один. В результате оказались
в крутом ночном клубе «Болид», откуда я, абсолютно пьяный, ушел
в три часа ночи – совершенно ничего не соображая; шел пешком до
Гознака, выкрикивая имя любимой в морозную ночь и плача. Надо
сказать, что к утру у Андрея не осталось ни рубля, но ведь он
и пробыл там дольше меня, и даже ездил трахать какую-то шлюху
в гостиницу.

А стихи плохие. Очень плохие – как выразилась Гашева. Как будто
я сам не знаю. Однако, меня это совсем не смутило. Жалко лишь,
что вновь обнажил свои чувства перед посторонним человеком, ибо
мои стихи – это зеркало моих чувств, и только их. Может, поэтому
стихи плохие, что в них – ничего, кроме любви, и не абстрагированной,
а моей…

Продолжение следует.