Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(1998 – 2002)

Продолжение

Начало

Помню, в конце восьмидесятых, в советские ещё времена, мама сходила
как-то в парикмахерскую и на последние наши десять рублей
сделала себе прическу. Я ребёнком был, но и тогда меня
поразила эта невероятная – как показалось тогда – вызывающая
глупость. А теперь мне хочется позвонить по межгороду любимой –
тоже на самые последние деньги – и кроме этого, меня больше
ничего не интересует.

С похмелья наиболее плодотворно работается. Давно заметил.

Прочитал «Страдания юного Вертера». Глупая и скучная вещь. Возможно,
если б я прочёл эту книжку в юности – она пришлась бы мне
впору. А так – всё это уже изведано, выстрадано, пережито и
не вызывает никаких эмоций. Ничего нового там я для себя не
нашел. Зато как великолепен Бодлер!

Об американцах. Американской культуры нет как таковой. Есть синтез
достижений других культур, на американской почве
актуализованных в зрелищно-массовые формы. Синтез столь ревностно
охраняемой американской свободы и снятых с европейских культур
сливок – казалось бы, должен привести к положительному
результату. В итоге, однако, это привело к эстетике китча и к
штампованности американского сознания, выразить которое можно
рядом слов: деньги, свобода, улыбка, индустрия, биг мак,
президент, работа. Нация эврименов – живущих вширь, а не вглубь –
Hollywood, Титаник, телевидение, потребление, китч. Вся нация
живёт каким-то одним стандартом, установившимся и
одобренным образом жизни. Менталитет Америки – это отсутствие
менталитета. Нация без менталитета. Нация без нации. Всё это
обуславливает развитие корпораций, обеспечивающих народ тем,
другим, третьим. Среди них – Голливуд, сам по себе призванный
развлекать, удивлять, шокировать, создавать толпы у источников
зрелищ. В Америке толпе дан хлеб и даны зрелища. Предел
мечтаний. Каков народ – таковы нравы. Каковы нравы – таков
народ. А мы, русские, придумали ещё равняться на них! И вполне
преуспели в этом, уже вырастив поколение «сникерсов».

Отрада: дать кровь в больницу, получить за это деньги и купить на
них цветы для любимой. Кровь, любовь и розы. Осуществлю на
днях, хоть это и пошло.

Урок для всех. Фланируя по бесчисленным коридорам жизни и проходя
мимо возможных вариантов – избранников или избранниц – однажды
можно пройти мимо своей Судьбы, лишь глянув на неё, и
отнеся к «остальным».

Пройтись по коврам или по расшатанному затёртому полу? Глянуть с
пультом в руке телевизор или с тоской провести по неработающему
телеприёмнику двадцатипятилетней давности? Носить золотую
цепочку на счастливой шее торопящегося жить КСПэшника?
Открыть дверцы двух полных холодильников или одного пустого? И
иметь при них гостеприимную и хлебосольную, но с вывертами от
этой хлебосольности, мать? Прокатиться на машине или пройтись
пешком? Через десяток лет иметь прошлое славного КВНщика,
КСПэшника и замечательного человека или от затёртости пола,
постоянных рефлексий и бесконечно длящегося стресса –
повредиться рассудком, перечеркнув своё будущее?

Невыразимо длинный и пустой день 8 Марта. К вечеру издохну со скуки.
Пойти некуда. Поздравил только маму и то на словах.

Челябинск – город чувственный, город пороговых ситуаций, боли или
радости в сердце. Пермь суха. Она остужает и выхолащивает
меня.

Я бы сказал вот что. Несмотря на множество отдельных сцен-мгновений,
я ничего не помню из прошлого. Кроме одной картины.
Навстречу яркому Солнцу по дороге идёт молодой парень, на руках у
него улыбающаяся девочка-подросток, рядом семенит её младшая
сестрёнка. Они одни идут навстречу Солнцу и больше никого
нет.

Прочёл у Набокова в его последнем романе «Смотри на арлекинов!»
фразу, которую можно выставить эпиграфом к моей жизни последних,
примерно, пяти лет: «ВО МНЕ ЗРЕЛО ОСОЗНАНИЕ ЕЁ КРАСОТЫ».

Мне кажется, Розанов был прав, считая, что живёт при «великом
окончании литературы». Действительно, литература после окончания
серебряного века некоторое время побилась в конвульсиях – и
умерла. То, что мы наблюдаем сейчас – последние агональные её
движения. Эти агональные движения – их можно назвать по
пальцам: Бродский, Евтушенко, Вознесенский – два последних и то
сомнительны… Но ЭТО – ЕЩЁ литература. Кроме них – почти
никого. Время крупных и великих прошло. Постмодернизм – вообще
не литература, а продукт техноэпохи.

Писателя Андрея Соболя, покончившего с собой в 1926г. называют
абстрактным гуманистом. Почему пишу здесь об этом – просто это,
пожалуй, как раз то, чем ( и кем ) я считаю себя. Для меня
прежде всего важна человеческая душа – хрупкая и таинственная,
потерпевшая или готовящаяся потерпеть крушение. Мне важно
изучить её боль – и облегчить её кому-нибудь, если не себе…

Придумал ехать поступать в Литературный институт или ВГИК.
Утопические мысли, А вдруг нет?

Вчера ответил на вопрос одной девушки – почему она очень часто видит
меня выпившим. Спьяну сказал: мне страшно быть в этом мире
трезвым. Вроде бравады что-то. Сейчас подумал – а ведь
правда. Слушаю AMON DUUL II – наиавангарднейшую немецкую группу
70х – такой мрак! ТАКОЙ! И выяснил для себя – хотя раньше
выпивка тоже не спасала от беспросвета, но как-то выравнивала
состояние. А сейчас – ясно понимаю, что даже напившись, я
ощущаю его – мрака – дыхание.

Веселов лежит в психбольнице на Революции, 56 – лечится от
алкоголизма. Что характерно – не пьёт ( ! ). Через пару дней после
дня рождения его отпустили на выходные домой, и мы решили
устроить такой своеобразный вечерний кейф ( безалкогольный ) –
пришел я, Дюкин (лидер «Ишмеретлен Эмбер»), какая-то мелкая
девственница, у которой Веселов ночевал в свой бездомный
период. Сидим, пьём морс, мирно смотрим фильм М. Формана о
Моцарте… В ПОЛ-четвёртого ночи вваливаются две в хлам пьяные
пермские легенды – Ямайкин и некий Лёха ( Хрен Тихонников ).
Полные идиоты. Ямайкин до шести утра ползал по полу и требовал
рыбы, а второй рассказывал, что в момент его знакомства с
Ямайкиным – тот сидел за столом, и в ожидании обеда
меланхолично уплетал лимончики из стоящей посреди стола огромной чаши.
Изредка он справлялся у жены, когда же, наконец, будет обед
и уничтожительно прибавлял : «Медленно! Слишком медленно…».

Диссонансы затяжного, бездарного и, как всегда, отвратительно
скучного августа упорно отправляют меня в нокдаун. Или только
вынужденное, но лелеемое безделье заставляет думать о
несостоятельности? Как правильно писал о русском постоянно
рефлексирующем сознании Г.Иванов в «Распаде атома»! Кстати, его жена –
И.Одоевцева, как я уяснил из прочитанного в коротичевском
«Огоньке» интервью с ней, старухой – обычная эмигрантская
дура. Напыщенность, потуги на творчество и литературные интриги.

В своё время эпатажники-сюрреалисты придумали для себя такую фразу:
«Необходимость есть не оправдывает проституирования
искусства». А если есть очень хочется? Но, я думаю, в целом они
правы.

Для того, чтобы тонко и чувственно ощущать бытие – и понимать всю
музыку мелочей и сопереживать каждому мигу и сантиметру жизни
и чувствовать тончайшую филигрань взаимосвязанности всего
окружающего – для этого есть только один путь – рефлексия и
созерцание. Подавляющее большинство или вообще не задумывается
над этим, или относится с презрением ( может, потому, что
на уровне подсознания ощущают недоступность созерцания; в то
время как, например, я – чувствую аналогично – своё неумение
деятельно жить ).

Университетских девочек мы, бывало, делили на подгруппы. Каждая из
таких групп имеет свою специфику, которая отражена в
названии. А вся классификация – это производное от малоизвестного
выражения Венички Ерофеева: «Блядь блядью, а выглядит как
экваториальное созвездие». Итак, по убыванию:

1. Выглядит, как экваториальное созвездие.

2. А выглядит…

3. Блядь блядью, а выглядит, как экваториальное созвездие

4. Блядь блядью, а выглядит…

5. Блядь блядью.

Любая недоступность иллюзорна и относительна. Стоит подольше
задержаться рядом с недоступным обьектом ( на расстоянии ) и эта
самая недоступность рассыпается на глазах… Но не для вас.
Стало быть, недоступность кого-то – это наша неспособность
переступить через возведённую самим же преграду.

О городе пороговых ситуаций. Сидели с Вадимом в университетском
буфете, как всегда, пили пиво. Характерно ( показательно для
нижеследующего ) : мы купили три полуторалитровых баллона, я
заявил, что если мы выпьем ещё и четвёртый – я точно уеду в
Челябинск. Эта идея – добраться электричками и автостопом туда
– чтобы увидеть свою любовь – зрела уже давно. Мы всё-таки
купили четвёртый… Через полтора дня, небритый и усталый, я в
течение пяти минут имел возможность видеть эту юную
строптивую лошадку. Из её глаз эманировали жестокость, непонимание
и холод. Мои глаза наполнились слезами и, чтобы она не
видела этого, я вышел вон. Потом две ночи сидел на вокзале,
ожидая удобной электрички, и ещё ночь ехал в поезде
«Благовещенск-Москва», наврав проводнику, что я корреспондент «Уральской
газеты», застрявший без копейки денег ( это уже было правдой
) в Е-бурге, и что мне нужно в Пермь. Такая вот
бессмысленная, лишний раз ударившая под дых, поездка.

У одного хорошего знакомого в последнее время изредка беру смотреть
киноклассику – вплоть до «Андалусского пса» 1928 года.
Посмотрел много Бергмана, немножко Вендерса, Фассбиндера,
Кёртиса, Линча. Есть такой режиссёр – Жан Виго – снял три фильма и
умер в 1934 году в возрасте 29 лет. Я, понятно, на дыбы – и
давай искать. Нашел, понёсся смотреть. Оказалось – полный
идиотизм.

Вспомнил такую вещь. Когда поступал в университет, думал, что мои (
и вправду уникальные ) знания о рок-музыке и фонотека
авангарда 60-70ых будут всем интересны ( ну, ведь: филфак,
интеллектуалы! ), я окажусь востребованным, буду авторитетной,
интеллектуальной фигурой… Оказалось, что даже на филфаке нет
таких личностей, которым это было бы интересно. Увлечения
классически неоригинальны и до тошноты предсказуемы: авторская
песня, Гребень, Чичерин, Джамахирия; как полюс – всякая
современная ерунда. А сейчас полистал журналы и понял, что почти
всё перезабыл, и из ходячей рок-энциклопедии превратился в
задрипанный карманный справочник с вырванными страницами.

Самая страшная книга Набокова – именно страшная – это «Ада»,
несмотря на её относительно благополучный конец. Меня от этой
истории пронимает холод безысходности.

Всю ночь снилась банка тушенки – как текст. Логика сна, очевидно
имела в виду «Жизнь и смерть» какой-нибудь коровы – её
рождение, глупую радость жить, ласку доярок, бойню и многочисленные
захоронения в многочисленных консервах.

Читал лекцию по Набокову в педучилище. Какие трогательные и смешные
девочки учатся в десятых классах! Говоришь им сухие, обычные
вещи, какими нас самих пичкают в университете – валяются на
партах, зевают, спят… Чуть только про любовь – вскидывают
глаза – и какие глаза! – юные, чистые, незамутненные, и –
мёртвая тишина: слушают. И пишут на розданных листочках: «Очень
понравилось, приходите ещё» и с восклицательными знаками –
«Спасибо!!». Под конец даже сам растрогался. Приду.

Что совершенно выстёгивает и выламывает – так это чудовищное
безразличие Истории, мира – к отдельно взятому человеку, обычному.
Ей никакого нет дела до личных переживаний и
взаимоотношений: судьба безжалостна и отвратительно слепа. Самое страшное,
что люди уже сами не сознают ценности человеческой жизни –
не своей ( уж эту-то мы превозносим, как можем ), а чужой.
Отметьте-ка, с каким спокойствием ( и долей спокойного,
благополучного сострадания ) мы выслушиваем новости, которые давно
стали похожи на сводки.

Одинокие танцы, танцы в пустой комнате, под отсутствие музыки, в
спортивных штанах и рубашке, вчера был праздник, один среди
тандемных толп, простыл, фолк-растаманство, в чьём-то гороскопе
– важные изменения в жизни, голодный, мигрень, экзамены,
одинокие танцы, танцы в пустой комнате – известно вам, что это
такое?

За последнюю неделю дважды снилась она. А я замечаю, что просыпаюсь
с улыбкой на губах. Это её улыбка – во сне мы улыбались друг
другу…

В наркологическом диспансере, куда я похаживаю для профилактики,
есть психолог Людмила Ивановна. Проводила со мной какой-то
серьёзный тест, выясняя причину моих возлияний. В больших
клетках я должен был докончить рисунки. К бережку с одинокой
веточкой я пририсовал волны и кораблик с парусом, объяснив, что я
– на берегу, а кораблик уплывает от берега. Я сижу и
смотрю. Оказалось, эта клетка относится к сфере любви.

Прочел об удивительной истории. Когда у Ахматовой был роман с
Гумилевым, однажды она поехала в Крым. Гумилев поехал туда, чтобы
увидеть её. Он приехал к даче, подошел к забору, заглянул в
сад: она сидела в белом платье на скамье и читала книгу.
Гумилев постоял, не решился окликнуть её и уехал обратно в
Петербург. Это почти то же самое, что было у меня. Немного даже
польстила эта внезапная параллель. Я приехал за пятьсот
километров, чтобы лишь увидеть свою любовь, но, постояв у дома и
поняв, что, видимо, упустил – готов был вернуться в Пермь…
Хотя, какая параллель! Там – легенды, два Поэта. А тут – ни
одного… Молоденькая своенравная девочка и запутавшийся
графоман.

Люди закрывают лица руками, сидят на скамейках и плачут навзрыд. И
даже странно в наше время видеть эти проявления
человеческого. Но при всей безалаберности одной половины, другая половина
нашего рода обнаруживает морщины страдания. При кажущейся
беззаботности большинства – трудно даже представить себе,
какое количество боли скрывается в них.

От чего я могу заплакать

Я могу заплакать, в очередной раз увидев девочку из соседнего дома,
идущую в школу. Я заплачу над её чистым взором.

Я могу заплакать, представив, как мама едет по утрам на работу в
трамвае, в своём застенчивом пальтишке.

Я могу заплакать, рассматривая фотографии незнакомых мне людей.

Читая Набатникову, я могу заплакать тоже – от того, как она
необыкновенно чувственно ощущает бытие.

Ещё я могу заплакать от умиления – над разговором двух девчонок в
автобусе: просто потому, что они – просто девчонки и просто
разговаривают.

Я могу заплакать от небесной невинности чьей-то улыбки.

А читая Платонова, я чувствую, как из меня рвётся страшный крик. И
иногда мне кажется, что если я не крикну, то сойду с ума.

Моцарт, конечно, был виноват сам. Но это и так уже установлено в
литературных дебатах. А дело вот в чем. На мой взгляд – не
следует бравировать гениальностью. Не следует посредством своей
гениальности унижать других. Потому что гений – это тяжкий
груз, клеймо зверя на челе носителя. Именно он должен
продумывать свои действия, свою жизнь так, чтобы его гений не
уничтожал других. Пусть он вызывает зависть – на уровне зависти
Сальери ещё не думал об убийстве. Гений должен много творить
и много молчать. Гений должен быть брутальным, маргинальным.
Сияющий гений, весёлый и порочный, играючи создающий – это
не гений, это профанация. Те, кто всего одной ступени не
доступил до собственной гениальности – смогут сосуществовать
рядом с гениальным интравертом, но не вынесут Моцарта. И будут
правы.

В момент радостной суеты рассказал Юле З., которая через несколько
дней выходит замуж, такую историю. На свадьбе понарошку
организуется похищение невесты. Жених в неподдельном отчаянии.
Когда невеста вернулась, оказалось, что пропал жених. Нашли
его повесившимся. Зверски ухмыляясь, я посоветовал собеседнице
не поступать так, как та безголовая дура.

Может быть это было когда-то в детстве и, наверное, в отрочестве; но
сейчас – и довольно давно – я не умею радоваться. Поймал
себя на этой мысли – и вновь, в который раз ощутил всё,
составляющее мой портрет на сегодня. И, честное слово! – могу
сказать, мало кто живёт так, чувствуя и нося внутри всё то, что
во мне. Я устал ощущать постоянную собственную угрюмость,
бесконечный стон сердца слушать, дёргаться от душевной боли,
от каждого трогательного пустяка…

Нужно заново учиться радоваться, заново учиться дышать, наслаждаться
небольшими приятными мелочами. Нужно больше улыбаться, ведь
создавать внутреннюю радость и душевный покой человек может
и сам по себе. Но я не вижу никакого пути, встав на
который, можно заново обрести утраченное.

В телефонном разговоре с Н. Спьяну пообещал принести свои рассказы –
читать. А началось всё с того, что я рассказал ей про один
из них ( а потом и прочел его в трубку ), в котором под
героиней ( довольно безмозглой и вздорной девчонкой )
подразумевал именно её. Почему-то восхитилась. Назавтра, после
уговоров, отдал ей тетрадь – и узнал через день, что она начала
читать прямо на лекции, а первый рассказ ( да и остальные )
довольно грустный, одним словом, девочка прослезилась ( «У меня
потекла тушь…» ). Черт, приятно как-то даже.

О Боже, как мне надоел этот ящик в столе. Тот, где лежит вся эта
проклятая моя писанина – дневники, не отправленные листы,
стихи, эссе и т.д. Он скучен, он неоригинален, он глуп – этот
вопящий деревянный прямоугольник. Я устал от его внутренностей.
Всё написанное ни разу не помогло мне – хоть и писалось
именно для этого. А ещё для того, чтобы некая высшая сила
прочла строки страдальца (иронич.) – и поспособствовала ему в
достижении цели (Цели!).

Веселов ходит по университету и всем жалуется на ухудшившееся
качество тех средств «для протирания окон», которые он пьёт: это
такие пакетики типа «Блеск», «Родничок», «Летний сад» –
некоторые опустившиеся интеллектуалы называют их «подушками» либо
«кулёчками». Вася жалуется довольно своеобразно. Отхлебнув
из бутылочки, куда предварительно переливает содержимое
пакета, он немедленно делается озабоченным и с большим
беспокойством заявляет: «Спирт сменили…». Потом отхлёбывает ещё и
произносит ту же самую фразу. Веселов, вообще, уникален в
принципе. Те, кто его знает, согласятся с этим. Он как-то
по-своему понимает эстетику прикола и очень многие его фишки
содержат неформально-митьковский привкус. Чего стоят хотя бы его
придумки названий для своей рок-группы – «Кабачки»,
«Чебуреки», «Аппарат Илизарова» (– это что-то вроде протеза ). Ему же
принадлежит выражение «свирепый коржик». Потом, именно с
ним мы придумали акцию «Герпес против Гринписа» и ещё массу
всяческих потешных вещей.

Удивительнейший человек Андрей Гарсия! Очень большой творческий
потенциал; он, собственно, воплощает собой авангардную,
передовую и наиболее искреннюю часть пермского интеллектуального
бомонда. Ходил 13 ноября на спектакль его «Другого театра» –
«Менуэт для двух женщин с оркестром». Основа – произведения
Е,Мнацакановой – уникальные творения, «не имеющие прямых
прецедентов в мировой поэзии» (Дж.Янечек,проф. Университета
Колорадо). Вообще, этот день имел две части: одна –
интеллектуальная (просмотр спектакля), другая – наоборот (распитие
спиртных напитков и плотоядно расцелованная взасос
девочка-колокольчик из группы изучения французского языка).

Какая безнравственная пошла молодёжь!(иронич.) Перед каждым
лобызанием колокольчик заявляла: «Без обязательств!» ( узаконивая
тем самым некоторую распущенность ).

Старуха о фрагменте фильма М.Антониони «Ночь» : «минут пять
показывали одну стену…– Я думала, кино сломалось».

У Kate Bush в альбоме «Гончие любви»: Here I go – Don’t let me go –
Hold me down… Большинство женщин поют о любви подчинительно.
Опять плюс в пользу теории, что женщина состоит не из
любви, но из желания любви, потребности чувствовать. Все их песни
зовущи, это так чудно… Учиться держать, не давать уйти,
учиться удерживать… Знать, когда…Всё это так красиво, что не
выдерживает сердце…

Падение с высоты всегда замедленно; секунда, предшествующая удару
оземь – стремительна.

«Вокзал для двоих» – фильм, утверждающий ценности любви и
взаимопонимания вместе с торжеством пенитенциарной системы. Вот схема
жизни периода застоя – тогда и фильмы такие снимали. Двое
обмороженных и любящих тащатся к исходу в виде лагеря и даже
играют на аккордеоне при этом. Фильм, впрочем, неплохой и
даже слезоточивый.

Мою чувствительность к сантиментам, способность внезапно
растрогаться каким-нибудь пустяком и вообще, моё видение и ощущение
мира формировали книги – немногие любимые книги, которые были
ценны не только сами собой, но и несли на себе отпечаток
индивидуального личностного мира автора. В шестнадцать я
прочитал «Путешествие дилетантов» Окуджавы и, уверен, именно эта
книга дала тот самый толчок, от которого начинает
по-настоящему жить душа, «обречённая никогда более не останавливать
своего движения». В восемнадцать я прочёл «Лолиту» Набокова – и,
помню, закрыв книгу, был настолько оглушен ею, что
несколько минут сидел недвижимо с почти слабоумным выражением лица;
на следующий день я кинулся перечитывать – и, по-моему, так
было раза три или четыре подряд. Свою роль играли и частные
вселенные других замечательных писателей. В период 16-17-18
лет я читал и любил «Степного волка» Гессе, «Триумфальную
арку» Ремарка, рассказы Брюсова, Куприна, «Письмо незнакомки»
Цвейга, но ничего из прочитанного не могло сравниться по
степени потрясения с «Лолитой» и «Путешествием дилетантов».
Так, направление моих мыслей, чувств, мечт, постановка
жизненных целей и понимание смысла духовных ценностей определялись
этими двумя книгами, и ещё – вот, вспомнил – конечно, ранней
поэзией Маяковского. Букет эклектичный и неоднородный –
может быть, благодаря именно этому сочетанию я в два шага достиг
того уровня мышления и духовной зрелости, что отличают
сегодня образованного человека 25-30 лет.

Продолжение следует