Жизнь как есть

Случилось это как-то в сентябре, в самом начале охотничьего сезона.
Солнышко в наших сибирских местах в это время уже греет не
особенно сильно. А ветер гонит рваные, свинцовые облака
откуда-то с северо-запада. Водичка уже совсем не для купания. И
вот эта наша история как бы еще одно доказательство, что
сочетание охоты с рыбалкой частенько заканчивается плачевно.
Лучше что-то одно выбрать – либо рыбу, либо утку. А то может
получиться, как в тот раз с нами.

Поехал я поохотиться, а заодно и порыбачить, в район, что в
километрах двадцати пяти от Нижневартовска, в устье реки Вах. Это
как раз между Нижневартовским районом и Томской областью.

Само устье Ваха – это протока, излучиной своей огибающая остров,
стоящий уже на Оби. Излучина этой протоки, огибая остров,
образует живописный мыс. На этой мысу мы с моим водилой Николаем
и решили обосноваться.

– Давай-ка, Коля, – говорю я ему, – ты высаживайся на моторке на
этот мыс да разводи там костер. А я на своей резиновой, на
веслах, погребу вон в тот заливчик.

Так мы и сделали. Коля со мной не спорит, ни в чем мне не
противоречит. Да оно и понятно – он, ведь, простой водила, а я, как
никак, начальник управления. Ну, вот, значит, мы так мирно и
чинно разъехались в разные стороны.

Я тихонечко гребу в свой заливчик, а Коля мой правит свою моторку на
песчаную косу живописного мыса. Вскоре мы потеряли друг
друга из вида. Выпростав в том заливчике небольшую сеть, стал я
дожидаться вечернего лета утки. Утка в это время начинает
перелетать с места на место, закончив вечернюю кормежку, ища
пристанище для ночлега. Вот тут ее и стереги. Прячься либо в
пустых, либо в прибрежных камышах. Дело с охотой
заладилось. Часа за полтора-два настрелял я несколько отменных уток,
и, спрятав свою добычу в рюкзак, вполне довольный, спокойно
поплыл в направлении нашего мыса. Между тем уже стало
темнеть. Ветер начал постепенно усиливаться. Издалека, облюбованный
нами мыс стал уже едва различим. Тщетно вглядывался я в
темную сумеречную даль, надеясь увидеть разведенный моим
напарником костер. Никакого костра на мысу не было и в помине.

– Что же думаю это такое? Куда мой Коля подевался? Не ровен час,
случилось, может чего с ним? На реке ведь всякое бывает.

Но, делать нечего, гребу настойчиво к мысу, ориентируясь наугад. И
вот подплывая почти к самой косе, вижу такую картину: у
самого берега, в надвигающийся темноте, маячит согбенная фигура
моего Николая. Согнувшись и бормоча себе под нос нечто
нечленораздельное, он тупо раскачивает корму лодки. Оказывается,
он пытается снять лодку с мели и пьян при том настолько, что
как говорится, уже и лыка не вяжет.

– Коля! Коля! – кричу я ему, – ты, что там делаешь? Где костер?

Но Коля только продолжает с тупой настойчивостью раскачивать лодку и
бормочет в ответ свою невнятную тарабарщину.

Ну, тут уж я заматерился. Ясное дело, осерчал я на своего напарника.
Соскочил я в воду и одним рывком сорвал колину моторку с
мели. Ругаюсь на Колю при этом на чем свет стоит. Да только
что толку-то от моей ругани – Коля все равно ничего уже не
понимает. Стемнело уже почти совершенно, костра нет и разводить
его на пустой песчаной косе поздно. К тому же прибрежная
полоса этого красивого с виду мыса, оказалась вся в отмелях.
Как спрашивается отсюда наутро выбраться? Вопрос не вполне
ясный.

Ругаясь на своего напарника-алкаша, я в темпе водрузил резиновую
свою лодку на нос колиной моторки и перекинул на дно лодки весь
свой охотницко-рыбацкий скарб.

Коле я велел править к противоположному берегу, где виднелись
зажженные кем-то костры. Ночь на носу. Выбирать не приходится.
Хочешь, не хочешь, а подгребай к чужому костру и просись на
ночлег. Днем и то уже прохладно, а уж ночью на реке, да при
нарастающем ветре можно на утро и не проснуться. Так что,
костер, чей бы он ни был, одно тут спасение и есть.

Невдалеке от противоположного берега, это я приметил еще засветло,
стоял «плашкоут». Это такое специальное, промысловое судно,
где трюмы заполнены льдом. Для того это, чтобы при заготовке
рыбы, накапливать ее в ледяных этих трюмах и доставлять всю
пойманную рыбу прямо на рыбозавод. Ну, а горящий неподалеку
от «плашкоута» костер развели, стало быть, свои
братья-рыбаки. Даст Бог, не оставят нас, бедолаг, замерзать тут ночью.
«Ладно!», – думаю себе, – «вот оно спасение». Но не тут-то
было. Сколько в мое отсутствие Коля выпил водки, он так и не
сознался. Но видать не мало. Потому, как и на этот раз, он
оплошал и мимо рыбацкого костра промазал. Да ни много, не
мало, метров, этак, двести. К тому же лодку со стороны кормы,
усиливавшейся от шквального ветра волной, стало просто таки
заливать. И вот, не доплыв до берега каких-нибудь 10-15
метров, мы начали тонуть.

Видя такое дело, я не растерялся и вышвырнул за борт свою резиновую
плоскодонку, бросился прямо на нее спиной вниз, и раскинув в
стороны руки, замер. Осторожненько так осторожненько,
шевеля одними кистями рук, стал я подгребать к берегу и уже через
несколько мгновений стоял сухой и невредимый на самом
берегу. Только тут стал я высматривать и окликать своего
незадачливого и пьяного компаньона. Картина открывалась моему взору
невеселая. Моторка наша пошла ко дну со всеми вещами. Нос у
лодки, как известно, непотопляемый. Поэтому он торчал из
воды вертикально вверх. Впрочем, вещи, которые тоже легче воды,
тут же всплыли, а вот ружья канули на дно безвозвратно.

– Коля, ты где? Плывешь?!, – стал я окликать своего напарника.

– Стою!, – отозвался тот.

Слава Богу, на месте нашего кораблекрушения, высокому дылде Николаю,
было всего-то по– горло. И вот ведь еще что. Как это
произошло, не знаю, но оказалось, что выпрыгивая из тонущей
моторки, не забыл я ухватить за веревку, что всегда привязана к
носу лодки. Вот за эту веревку стал я тянуть утопшую лодку к
берегу, при этом, покрикивая на Колю:

– Давай Коля, давай! Толкай, толкай лодку к берегу!

Так подталкивая лодку с кормы, Коля выбрался ко мне на берег.
Глядим, а вещи наши и баки с бензином покачиваются на волнах и
ветром их начинает прибивать прямо к нам.

Стоявшего на берегу Николая бил страшный колотун: и от
пронизывающего ветра, и от выпитой накануне водки.

– Д-да, л-ладно, – стучал зубами Николай, – з-завтра я мотор высушу
и по-п– плывем. Ничего, Константиныч!

Да ничего-то оно, может быть, и ничего, но искать в прибрежных
кустах, да в темноте, да при таком ветре, тот костер, мимо
которого мы промазали метров двести, показалось мне при таких
обстоятельствах пустой тратой времени. Прямо перед нами
поднимался поросший травой крутояр.

– Коля, – говорю я напарнику, – я сейчас буду вещи собирать, а ты
давай, полезай наверх, да поищи там дрова.

Коля полез. Сколько-то времени я собирал и раскладывал наши
промокшие вещи. Но почувствовал неладное. Что-то Коля наверху там
подозрительно затих. Вылез и я наверх. Стал звать Николая.

– Коля! Коля! Ты где?

Коля не отзывался. На небе ни луны, ни звезд. Только свинцовые тучи,
что нагнал северо-западный ветер. Моросит мелкий, холодный
дождик. Температура на грани нуля.

Стал я шарить в темноте и сразу же наткнулся на неподвижное тело
своего водителя. Мертвецки пьяный, промокший и едва живой,
храпел тот прямо на земле, и уже, кажется, начинал замерзать.
Вот ведь, мать твою! Связался же я с пьяным обормотом, да ведь
на утро тут только и останется, что его непутевый труп. Что
ж тут делать? Не бросать же человека на верную погибель?!
Кое как взвалил я его себе на спину и потащил в направлении
темнеющего где-то впереди стога сена. Метров около ста
пришлось тащить. Но все-таки дотащил. Разрыл в стогу берлогу и,
запихав туда безжизненное тело товарища, прикрыл сеном дыру.
Из Колиной берлоги веяло блаженным, парным теплом.

Спи бедолага! Утром поговорим.

А что самому делать? Сначала пытался бегать для согрева вокруг
стога, но долго так не пробегаешь. Чувствую, замерзаю. А что я
хуже Коли, что ли? Обошел я этот стог вокруг, разрыл для себя
такую же нору и юркнул туда, да слегка приткнул дыру
разворошенным сеном. Уснул почти сразу же и никаких снов не видел
до самого утра.

Наутро разбудило меня топанье чьих-то ног. Кто-то все бегал и бегал
вокруг моего стога и отчаянно гукал и матерился. Ну, Коля,
разумеется, кто же еще!?

Когда я вылез и своего убежища, Коля таращился на меня распухшими,
ничего не понимающими глазами, страдал от похмелья и
отчаянной бормотал:

– Константиныч! Где это мы, а? А что вчера было? Где лодка-то?

– А-а! Где лодка говоришь! Хороший вопрос! – отвечал я ему, воткнув
руки в бока, – ну пойдем, покажу я тебе, где наша с тобой
лодка!

Непрерывно охая и причитая, ругая себя последними словами, полный
запоздалого раскаяния, Коля взвалил на плечо, побывавший под
водой мотор. Побрели мы по берегу искать вчерашний рыбацкий
костер. А чего ему? Здоровяк Коля такой, что мотор нес как
пушинку. И теперь при свете дня, мы без труда отыскали стоянку
рыбаков-промысловиков. Подошли, стали знакомиться. Поведали
им о наших ночных злоключениях. Попросились просушить у их
костра мотор. Те дружно, хохочут:

– А хорошо, что вы вчера не выплыли на наш костер! Мы бы вам вчера в
темноте точно наваляли.

Оказывается, в тот же вечер нашего кораблекрушения, какие-то ухари
подплыли на моторке к их стоянке и «обнесли» их рыбацкие
палатки. Ворье какое-то. Промысловики тем вечером бурно
праздновали день рождение на «плашкоуте» и заметили, что кто-то
шарит в их палатках на берегу, просто случайно. Ну, прыгнули в
лодку, поплыли ловить воров. Двое или трое из низ успели
сбежать, а один замешкался. Промысловиками он был пойман, избит
и связан. Ночью, однако, как-то сумел освободиться от пут и
дал деру вглубь острова.

– Ну, ничего!, – хохотали рыбаки, – вот самый смех будет, когда он
тут оголодает, да опухнет от комаров, и сюда же к нам и
припрется. Тут уж мы с ним побеседуем.

А что это так оно и будет, в том нечего и сомневаться. В такое-то
время, с этого острова, вплавь никуда этот прохиндей не
выберется. Ну и нам тоже радоваться особо нечего. Уток нам в этом
сезоне уже не стрелять. Нечем.