Жизнь как есть

Война – это «летчики-пилоты, танки-пулеметы»?.. не-ет... Война – это
бесстыдно распахнутые темные колодцы чужих квартир, где
белеют трупики домашних вещей...

...это трусы, уныло висящие на створке выблевавшего свое содержимое
книжного шкафа, опрокинутые лица фотографий, изучающие
подошвы чужих ботинок, остов глупой вазочки пошлого розового
цвета, пугающая воображение пухлая ладошка немецкого пупса, вонь
протухшего мяса из разморозившегося холодильника, подсохшая
дорожка кефира...

...это четыре сербки и две албанки, оставшиеся в подъезде
пятиэтажного дома... по четыре квартиры на площадке...20 семей

...это сосед Мишка... сумеречный человек... 21-й, живущий до
недавнего времени в полуподвальном помещении, а потом перебравшийся
в самую лучшую в подъезде квартиру на первом этаже...
Трудолюбивым муравьем тащит он в новую норку скарб из чужих
норок... пыхтит… «добрый день, соседка!»...... Следует ли
здороваться с соседом, грабящим других соседей??? Бонтон
умалчивает...

...это шуршащее за стеной живое существо... оставшееся в соседней
квартире... албанской квартире. Ее купили перед войной и
соседей я практически не знала... Сознание, что оно... может
быть, голодное-мучимое жаждой... тут рядом... заставило меня
позвонить в дверь... «Это я, ваша соседка!» ... полнейшее
молчание за дверью... «я принесла вам молоко и хлеб»... молчание
сгустилось... «я его оставлю возле вашей двери и уйду»...
молчание стало невыносимым... Так я кормила существо, которое
оказалось неуловимым... Каюсь, я даже довольно долго
простояла возле «глазка», пытаясь выследить пугливый объект... но
... увы...

...это соседка-албанка, позвавшая меня «на минуточку» к себе.... и
лязг ее двери и моих зубов, когда я в прихожей наткнулась
взглядом на нашивку UCK... и – пустота… и ее ровный голос...
«Знаешь, это война... тебе лучше уехать... Сегодня... Полчаса,
надеюсь, хватит»... И мой – гулкий, чужой, глупый... « ...
мы же никому ничего плохого не сделали».. и чужой, мужской,
насилующий слова – «...поэтому и отпускаем»...

... это когда стоишь посреди комнаты... бессмысленно собирая вещи, а
потом – бросаешь все... и говоришь... а какого хрена... а
потом опять какие-то тряпки суешь в какие-то мешки... и
забываешь главное – студенческие фотографии и старого облезлого
плюшевого Гошу, купленного сразу же, как родился сын... Гошу,
с которым он ел, спал, лет до десяти... Гошу без уха и с
разными глазами – фабричным красивым... и пуговичным, пришитым
крест-накрест.....

....это, когда проклинаешь соседку-албанку, пока не узнаешь, что
другую соседку-сербку, шестидесятилетнюю Станку –изнасиловали,
а восьмидесятилетнюю бабу Лепку избили... и понимаешь, что
она тебя... спасла...

...это когда в свою квартиру... в бывшую свою квартиру входишь под
охраной КФОРА ... и... албанец, встающий из-за стола и
деловито вытирающий руки о полотенце... и глаза албанчат – они
твердят об одном... эта – наша квартира... И ты уже не уверена,
а жила ли ты здесь вообще...

...это, когда ты спускаешься по лестнице, и внизу поджидают тебя
бывшие соседки, чьи пятна лиц мелькали в окнах, пока ты
поднималась в квартиру... и мешая по албанскому обыкновению род,
звонким от напряжения голосом, каркают тебе в лицо… «Ты,
рускиня... отвечай, кто крал наши вещи?!»...
«Крали-воровали...».. «Воровали-крали...» ...«У Станки мы кастрюлю мою
нашли».... «…кастрюлю мою она украла... крала...»...

...это, когда останавливаешься... резко... пугая равнодушно жующего
жвачку «защитника»-кфоровца и говоришь... «А где моя
кастрюля?... кто украл мою кастрюлю?... ты свою – нашла... а у кого
моя кастрюля....»... И получаешь в ответ...

...это война...

... и соглашаешься, с ненавистью глядя прямо в забегавшие вдруг глаза...

...ЭТО ВОЙНА...