Литературная критика

В преддверии отпуска приходится так много работать, что совершенно не остается времени на актуальность, которая тоже не
замедлила обостриться в преддверии моего отпуска. Скажем, сесть
бы заполночь на веранде в желтом свете электрической лампы, листать пропитанные
пылью страницы, лапать их засаленными руками, и чтобы на столе был шмат сала,
половина хлеба и трехлитровая банка с маринованными огурцами, но... Как бы не так. Жизнь кончена, веранды уж нет, а те огурцы
далече . Остается вспоминать камни двора, изрезанные тенью ореха, и эти… чуреки... Я прям
уже как Фазиль Искандер какой-то.

Пропитанные пылью страницы стояли частью на этажерке, частью в колченогом книжном шкафу с черной лакированной дверцей (у вас
наверняка был такой, а если не у вас, то у ваших знакомых). Частью - валялись на летней кухне, на чердаке, в саду, словом, повсюду. Это были
футляры. В них хранились консервы запахов, и консервы минувшей жизни. Но не в том смысле минувшей, как миновали огурцы и веранда,
а… трудно сказать. Легче уж объяснить.

Шестидесятые годы были выставочной эпохой. Весь этот аксеновский пафос, «пора, мой друг, пора», важнейшей из одежд является свитер,
московский кинофестиваль, девять дней одного года, культуризм, фасоны укороченных брюк, всё это строительство останкинских телебашен,
все эти новенькие аэропорты, из которых интуитивно летелось в «голубые города», где журнал «Советский экран», Кока-кола и настоящие
сиськи Софии Лорен... Ударение на «о», вы понимаете.

Журналы, сиськи и рекламные буклеты гостиниц собирались и хранились «на память», а когда нужно было освобождать место для новой
памяти - ссылались на чердак и в сараи. Изнывая от неясных предчувствий, я начал разорять эти акцидентные кладбища году эдак в семьдесят
девятом, когда последние молекулы той эпохи уже рассеялись в атмосфере застоя. За неимением свидетельств о современности (по крайней
мере, в таком перетянутом бечевкой количестве) я относился к этим журналам, как к свидетельствам реальной, происходящей в «большом
мире» жизни, которая не только не миновала, но и ждет меня впереди. Впрочем, «дух времени» - это миф, а в мифе время отсутствует. И в
детстве.

Загадочная реальность выглядела тем правдоподобнее, чем сильнее от нее отделяли: а) квохтанье кур; б) грёзы детства; в) перманентная
россыпь червивеющих яблок под ногами; г) расцарапанные коленки; д) шелест просвеченных солнцем листьев ореха. Тень их падала на
«Вокруг света» - одно это название способно заставить небеременную рожать. Там были и «Плата за страх», и «Повелитель мух», и всем
известная статья про хиппи, и ещё про море, Африку и Тибет. А «Советский экран» был богат на вырезы платьев и задранные ветром подолы.
Даже в «Науке и жизни» ухитрялись тогда писать что-нибудь интересное: например, что наши молодцы-химики изобрели светящийся асфальт,
или что скоро мы все улетим жить на луну.

Всё это писалось и публиковалось всерьёз, по-настоящему, «для себя». Главное отличие той выставочной эпохи от девяностых (тоже
преобладание означающих) заключается в том, что вера в миф разделялась всеми - не было ментальной границы между пишущими и
читающими. Сегодняшний «Вокруг света», жалкое подражание «Нэшнл джиографик», не имеет глубины под заглянцевевшей страничкой.
Азбучные картинки с букварными подписями представляют собою «продукт», который делается «профессионалами» для того, «чтоб
покупали». Это не про нас, как говорил Грымов, тыча пальцем в дизайнерски безупречный, но навевающий тупую скуку
плакат.

А тогда было - про них. И вот я теперь в панике. Мне нечего перетянуть бечевкой и спрятать на чердаке для сына. Не журнал же «Афиша»!.. Из
газетно-журнального мифа ушла аутентичность. Отчасти, может, и в телевизор, хотя именно телевизору мы обязаны тем, что веру в
окружающий мир нам заменили суеверия. Дурная «аналитика», в течении пяти лет изливавшаяся на головы телеглядачей симулякрами
Евгения Киселева (кто кому что шепнул и против кого), научила граждан видеть во всем тайный умысел - Березовского, масонов, Бородина,
Татьяны Дьяченки, Безумного Бога. Обратите внимание на хоть подзаголовок этой статьи
(если лень читать её целиком).

Чупринин, правда, сам стесняется своей «аналитики», всё-таки человеческое ему не чуждо: никак не может решить, инициировал Березовский
«дело Проханова» или не инициировал? Для интересующихся этим вопросом информация к размышлению: на минувшей недели Березовский
наконец-таки прочел инициированный им (конечно же) роман. Он ему чрезвычайно не понравился. Березовский, если хотите знать,
поклонник Акунина. Однако
интуитивное стремление отыскивать и немедленно обналичивать «изнанку бытия» не оставляет в покое Чупринина.

А, ладно, говорю главное, на доказательства времени нет.

Бытие - это Хаос. Хаос порождает из себя мифы (чуреки, россыпи червивеющих яблок). Артикуляция мифа (конспирология - самая дешевая из
возможностей) есть механизм энтропии. Чем больше пишешь, думаешь, говоришь, тем сиротливее становится на чердаке. Мифы нужно не
«деконструировать», а складывать в стопочку, перетягивать бечевкой и оставлять для потомства.