Проза

– Приезжай, прямо сегодня, когда сможешь, это ненадолго, – сказал
Сева в телефоне расслабленным голосом. – Мне портниха знакомая
привезла одежду для вас с Хельгой, целый ворох. И такую стильную,
эксклюзив. Штучные вещички. Нужно померить, определиться. Хельга
сегодня не сможет, ты одна приезжай.

Вика положила трубку и посмотрела в зеркало. Там и рыбки подо
льдом в больших прозрачных подошвах ботинок. И одежда необыкновенная.
И кофточки в цветочек, застегнутые на одну пуговицу. Да, и кофточки
в цветочек. Я наконец-то научусь замечательно играть. Хочется
выговориться.

Поговорить было не с кем. Саня с утра ушел куда-то, нужно закончить
все дела перед отъездом. Вика прошлась по безлюдной квартире,
попинала зайца и стала собираться.

И вот она уже заходит в дом на Садовом кольце.

Подъезд, Вика поднялась по тяжелой, очень старой лестнице и позвонила.
Дверь открыл Сева, в халате, голые ноги, прикрытые подолом, просунуты
в тапки, он встречает меня в халате почему-то. Сева прошаркал
в свою комнату, прокладывая Вике путь. Вика мохнатыми носками
по дощатому полу прошла следом.

Накатил январь чередой бесконечных праздников, и Сева измят. Севу
мучит тяжелый бодун. Но он радушный хозяин. Усаживает Вику за
стол и предлагает:

– Водку будешь?

– Буду, – просто отвечает Вика, Санька сегодня уезжает, но почему!

Вика привыкла

Вика привыкла жить

а стала ненужной

сидеть, ходить, курить

всё как-то не к месту

в пальцах спички обламываются

искорки потрескивают

вынули из Вики кусочек

а так хочется

чтобы обратно

но знает, что не получится

Вика ходит по улицам

Вика с друзьями целуется

пытается пустоту вывернуть наизнанку

время отсчитывает пьянками

Початая бутылка уже на столе, Сева достал из шкафа второй стакан,
поставил перед Викой, плеснул. Хлопнула дверца холодильника, о
стол стукнула тарелка с нарезанным уже соленым огурцом и колбасой.
Вика потянулась к батону, поискала нож, накромсала хлеба.

– Ну, за наступивший, – выпили.

Вика смешно поморщилась, захрустела огурцом. Сева занюхал хлебцем
и безо всякой паузы разлил ещё.

– И за успех нашего предприятия, – сказал он, – отнюдь не безнадежного.
– Выпили снова.

Вика начала согреваться с мороза, кровь, разбавленная водкой,
весело разлилась горячими дорожками.

– Женская группа – очень коммерчески перспективный проект. Ниша-то
пустует. Главное – грамотно подойти к раскрутке. Запишем на студии
пару песенок. Сделаем альбом фотографий – ну, таких, выразительных.
Записи Володька на радио отнесёт. А уж потом, когда на радио –
вовсю, и народ станет узнавать, только тогда мы пойдём в клубы.
И только в престижные. Нужно изначально определить себе цену.
Если мы соглашаемся играть за 50 баксов – значит, мы так и будем
всю жизнь играть за 50 баксов. Но мы не будем. Штука, не меньше.
По радио группу крутят? Крутят. Народ группу знает? Знает. Вот
вам записи, вот фотографии. Не хотите нашу группу в свой задрипанный
клуб – до свидания.

– Здорово, – сказала Вика. – Хельга давно хотела начать, наконец-то,
зарабатывать на жизнь дёрганьем струн.

– Хельга – хороший музыкант и фактурная девушка, давно уже могла
бы. Нельзя же, в самом деле, целую жизнь играть для тусовки. Кстати,
у меня стрела в метро с тусовщиком одним. В половине пятого. Напомни
мне, если забуду.

– Ладно, – сказала Вика и тут же забыла. И потом, конечно, не
вспомнила. К половине пятого на периферии расплавилась, растворилась.
Злоба, агрессия, недоумение, жалость к себе, нехороший бордовый
пульс бьется в солнечном сплетении, гораздо жестче стал.

Сева рядом, оказывается.

– Будешь? Отличная трава, – сказал Сева, забивая косяк. Руки дрожат
очень. Глаза полусонные, весь такой мягкий, мутный немного. Он
курил траву, как сигареты, постоянно, несколько косяков за день.
А у Вики были некоторые принципы, один из них гласил: никогда
не мешай траву с бухлом!

– Спасибо, не хочу, – сказала Вика. – Я лучше водки ещё выпью.

– Ты просто боишься, боишься травы, – наливая Вике, а себе не
наливая больше. Это уже другая бутылка, поняла Вика, а я и не
заметила, как кончилась первая. – Ты привыкла мыслить магистрально,
а выбить опору из-под ног, перейти в ощущения и цвета – страшно.
Это все потому, что ты маленькая еще, ничего не видела и не знаешь,
привыкла к заведенному ходу. И никаких катастроф у тебя в жизни
не было.

Вика, вся прошедшая жизнь которой казалась ей одной сплошной катастрофой,
слушала и не соглашалась. Но и не возражала.

– Ты потому и песен не пишешь, что не было у тебя пока в жизни
сдвига глобального, – выпустил лететь матовый сладкий дымок.

Зачем я тут с ним сижу? А просто мне некуда идти, прорва времени,
оно мне ни к чему теперь.

– И вот смотри. Живешь ты сейчас с каким-то типом, ну, скажем…

– С Петром Иванычем, – подсказала Вика. Санька, подвижный и легкий,
на солидного Петра Иваныча не тянул совершенно, и Вике стало смешно.

– Да, с Петром Иванычем, – подтвердил Сева. – И этот Петр Иваныч
тебя трахает, ну а дальше? Он серый, невыразительный гражданин,
ты ничего не сможешь от него взять. Ты прожила с ним, положим,
год или два, и еще двадцать проживешь, что ли? Подумай! Могу замолчать
на пять минут, чтобы ты не а отвлекалась, – Сева пошарил в кармане,
достал часы.

– Черт! – встряхнулся вдруг он. – Уже динамлю!

Очень медленно, словно в воде, начал перемещаться в пространстве
комнаты, доставать какие-то вещи:

– Отвернись, я переоденусь.

Вика отвернулась, нужно во что-то упереть взгляд, яркие пластмассовые
фрукты примагничены к белому холодильнику.

– Я пошел, – Сева наконец-то собрался. – А ты подумай про Петра
Иваныча.

– Да что ты привязался к Петру Иванычу?! – разозлилась Вика. –
Что ты заладил одно и то же?

– Вот тебе альбом, посмотри фотографии, чтобы не скучно было,
– продолжал Сева спокойно. – Можешь взлабнуть, если захочешь –
гитара подключена. Соседи будут стучать – не отзывайся.

Сева побрел к двери, его заметно шатало.

Вика осталась одна, огромный альбом с фотографиями, лежат пачками,
не закреплены, вываливаются. Жена Севы, Лена – вокалистка очень
известной группы, красивая, уверенная в себе и совсем взрослая,
отпечатана на глянцевой бумаге, репетиции, концерты, яркая жизнь,
блики, фотографии почему-то все черно-белые. Лена на фотографии
привычно улыбнулась и дотронулась пальчиком до шляпы, почему все
они любят эти однозначные контрасты: черная шляпа – светлые длинные
волосы. Песни Лены – попса, конечно, зато как профессионально.
А аранжировки все для них Сева делает, поняла вдруг Вика, его
же почерк. И поют они хорошо, многоголосие сложное классно строят.
Музыка перетекла, как обычно, из мозга в пальцы, Вике захотелось
поиграть. Она отложила альбом, взяла гитару, это был «Стратокастер»,
как следовало из изящной надписи. Надо же, буду теперь всем рассказывать,
что играла на крутой гитаре. В точности выполняю Севину программу,
зачем-то подумала Вика, фотки посмотрела, теперь – полабать, следующим
пунктом должны быть соседи.

Вика поиграла известный шлягер Лены, вертелся в голове, но не
покатило; тогда Санькина песня. Она играла снова и снова, стало
совсем тоскливо, но ее затягивало, и остановиться она уже не могла.
Даже когда Сева открыл дверь комнаты ключом и вошел.

– Что это ты за муру такую играешь, – сказал Сева, разматывая шарф.

– Это не мура, не мура! – Вика не обиделась, потому что знала,
что действительно – не мура, кто бы ни говорил. – Это сложно и
очень красиво, просто я не могу одна всё сыграть, а так не понятно.

– Так и не встретился, полчаса прождал, – сказал Сева и подсел
за стол. Закурил. Видно было, что он слегка проветрился. – Мне
понятно только одно: ты – еще очень сырой материал, с тобой нужно
работать, а я могу попытаться из тебя что-нибудь сделать.

Вика перестала играть, бровки домиком поползли вверх.

– Вот как ты играешь, как ты держишь гитару!? Я не о том, что
ты пальцами еле ворочаешь, даже это не главное, научишься, если
захочешь. Но ты так возишься с гитарой, что сразу читается – ты
подчинена инструменту. А гитару нужно трахать и публику тоже,
когда выходишь на сцену, понятно тебе? И зачем ты носишь длинные
волосы? Ведь каждому ясно, что длинные волосы – это защита. Слабые
женщины носят длинные волосы, прячутся в них, это же размазня
какая-то! Вот по ящику показывали вчера: выходит Шина, бритая
налысо. Девица еще рта не открыла, а от нее уже прёт! Мы и тебе
волосы отрежeм.

– А потом ежик выкрасим в зеленый цвет, – на тоненьких пальчиках
Вики несколько серебряных колечек, тоже очень тоненьких, руки
в беспокойном движении, снимает и надевает колечки по-разному.
Гитара молчит на диване.

– Ну зачем же в зеленый, – сказал Сева, разглядывая внимательно
Вику. – Зеленый тебе не пойдет. В красный – самое оно!

– Но это же чушь, – возразила Вика, у которой не получалось воспринимать
разговор всерьез. – Это же не я.

– Неважно. Зато это будет зрелищно. Вот смотри: ты сидишь перед
публикой, играешь так расхлябанно, небрежно, – Сева откинулся
на спинку стула и взболтнул кистью руки, изображая будущий Викин
триумф. – Такая в брюках расклешенных, с короткими волосами, накрашенная
стильно так, визажист у меня есть. Сидишь, – кисть Севы на секунду
замерла в воздухе, – и магнитишь публику, для этого вовсе не обязательно
раздеваться на сцене. Они все тянутся к тебе, а ты всех посылаешь
на хуй! Ты их носком ботинка – раз! – от себя отпихиваешь, но
спокойно так, даже лениво. И продолжаешь играть.

Вика рассмеялась. Сева для нее незнакомый почти человек, лет на
пятнадцать ее старше или даже на двадцать, совершенно параллельный.

– Отвернись еще разок, – Сева за спиной у Вики снова облачился
в халат.

– Ну ладно, где шмотки? – спросила Вика. – Давай посмотрим, и
мне домой пора.

Сева взял в углу огромную сумку и вытряхнул вещи на диван. Пестрая
кучка, веселая. Вика расправляла то одну вещичку, то другую, многое
нравилось, не знала, с какой начать.

– Вот, смотри, кофточка. Как раз на тебя. Померь, – Сева, уже
знакомый с ассортиментом, потянул на себя черное кружево.

– Теперь ты отвернись, – сказала Вика.

– Да ладно тебе, не выпендривайся.

– Отвернись, – строго повторила Вика, немного обиделась, ведь
я же отворачивалась, когда он просил, и Сева отвернулся все-таки,
спина слишком выразительно показывала его неодобрение.

Вика застегнула пуговки и посмотрела в зеркало, сама себе понравилась.
Черная прозрачная кофточка в обтяжку, рукав расклешенный закрывает
маленькую красивую кисть.

– Все-таки ты не понимаешь, – сказал Сева, подходя к Вике, руки
в карманах, рассматривая ее после бесформенного свитера. – Это
же без лифчика носят.

– Да нет, без лифчика будет уже некрасиво, – возразила Вика, не
спотыкаясь о подтексты.

– О-о, – застонал Сева, – ну почему же ты такая зажатая!? Раскованнее
надо быть, свободнее, понимаешь?

– Не понимаю, – сказала Вика. – Так ведь действительно лучше.

– Ну ладно, хорошо, – сказал Сева, раздражаясь. – Померь тогда
вот это, – подал Вике очень странное платье.

– Отворачивайся снова, – сказала Вика.

– Да не буду я отворачиваться! Не буду! Ты себе вообразить даже
не можешь, с какими известными людьми я общаюсь! С какими крутыми
артистами! С женщинами в том числе, представь себе! И если я захожу
к ним в гримерку, а они переодеваются, или даже не я, а кто угодно,
ты думаешь, они говорят «отвернись»? Да им наплевать! Ты пойми,
насколько они вне этого, потому они яркие, сильные, выразительные,
они настоящие творческие люди! А ты что, ну кто ты такая? Девочка
с комплексами и проблемами! Я ведь помочь тебе хочу! А тебе, прежде
всего, нужно не бояться себя самой, и чтобы было наплевать на
всех! Раздеться при незнакомых – да запросто, ты их не замечаешь
даже! Их для тебя не существует!

Вика слушала с отсутствующим видом, как двоечник с высокой степенью
защиты, и разглядывала себя в кофточке. Никак не относится к ней,
да и ни к чему. И потом, все-таки я очень пьяна, и он тоже. Я,
наверное, провоцирую.

– Пойми ты тоже, – заговорила Вика, как будто уговаривала ребенка.
– Пусть я не крутая, можешь думать про меня все, что угодно. Но
я не хочу и не буду раздеваться перед тобой.

– Ну, так я тебе помогу, – Сева мягко обнял Вику за плечи, провел
рукой по кружеву, потянулся к пуговицам.

Вика не шевельнулась даже, как сквозь экран смотрела.

– Руки убери, – говорила очень тихо, но Сева поймал импульс.

Не поверил.

Получил по морде.

Да ну ее на хер. Зануда.

– Э-э, как все запущено, – сказал Сева, отходя к столу и закуривая.
– Переодевайся, тебе домой пора, – разглядывая фрукты на холодильнике.
– Боюсь, с такими настроениями ты в группе играть не сможешь,
– прерываясь, затягиваясь. – Не доросла еще до сцены.

– Да, ты прав, конечно, – сказала Вика. – Я не смогу играть в
вашей группе.

Одно только удивление. И немного весело, встряхнулась.

Сева вышел проводить ее в коридор. Коммунальная соседка оглядела
Вику и Севу.

Сева протянул Вике руку. Вика ухмыльнулась, пожала. Вышла в темный
подъезд. Сева в освещенном дверном проеме.

– Передавай привет Петру Иванычу! – гулко отозвалось от колодезных
стенок.

– Ладно, передам, – Вика спустилась на несколько ступенек.

– А ты ко мне все-таки вернешься, вот увидишь! Подрастешь немного,
поумнеешь и придешь! А я не обижусь! И не закрою дверь у тебя
перед носом! Приходи, когда захочешь!

– Не-а, – ответила Вика подъезду снизу вверх. – Не приду!

– Посмотрим! – сказал Сева и захлопнулся.

Прохожие, укутанные морозным паром. Снег скрипит под ногами. Присыпан
стальными иголочками. А Вика в расстегнутой шубке, ей жарко от
выпитой водяры, слишком разрумянилась, и даже хорошо, что мороз.
От водки не полегчало.

Вика слегка прищурилась: ей казалось, что так взгляд получается
более осмысленным, и идти как-то удобнее. Ее вело, и она слишком
старательно обходила прохожих, разлитый черный глянец льда, раскатанный
детьми, внимательно смотрела на огни, красный, потом зеленый,
слишком определенные цвета – Вике не нравились.

Дома – ботинки поддела за пятки, расшвыряла.

Глядя прямо перед собой, прошла на кухню. Волна опьянения схлынула,
пульсация обострилась.

Саня шустренько выглянул из комнаты, пошел на кухню тоже. Сел
напротив Вики, влез с ногами на стул.

Опять прищурилась. Возбужденная, злая.

А Санька не замечает.

– Привет, – улыбается.

– Если Хельга хорошо играет на инструментах разных, они ценят
это. Они уважают в ней музыканта, и все. А если я не умею играть
нормально и песен не пишу? Бездарная, да? И поэтому меня можно
раздевать, и это единственное, чем я примечательна? Хельги же
они не домогаются, они ее уважают, а меня нет!

Полезла в карман.

Пачка мятая совсем.

– Ну, слушай! Ты же сама знаешь, насколько они относительны, все
эти критерии. Представь себе какую-нибудь иную культуру, деревню
пятнадцатого века. Сразу поймешь, насколько это незначимо – уметь
сочинять песни, уметь играть.

– Ты говоришь не то, – сказала Вика. Саня явно уже не здесь.

– Да, действительно, – помолчал. – Но ведь мы любим существо просто
потому, что оно есть. За то, что оно смотрит, дышит. Плечиком
двигает. А не за то, умеет оно или не умеет что-то делать.

Вика не знала за собой никаких характерных движений плечиком.

Не загружать, не обременять. Не утяжелять отношения. Не обижаться.
Ты только не подумай, я не цепляюсь. Все легко. Легко.

– Можно я хотя бы провожу тебя до вокзала?

– Не стоит. Со мной такие странные люди поедут, алкоголики. Не
стоит меня провожать.

Саня заглянул под крышку чайника, он оказался пустым. Вика засунула
в рот сигарету и зачиркала спичкой по коробку, пламени не получалось.
Спичка сломалась. Достал зажигалку из кармана, подошел, поднес
огонек. Затянулась. Взял ее за плечи, внимательно посмотрел. В
сторону глядит, отстраненность.

– Э-э-э, мадмуазель, да вы пьяны, – сказал Саня, чему-то удивляясь.

– Да, выпила немного, – Вике не хотелось развивать тему.

– Послушай, – сказал он серьезно. – Тебе не нужно пить водку.
Ты быстро привыкнешь. Пообещай, что не будешь.

Вика кивнула, Господи, какая разница, ведь он уедет сегодня.

Вика поднялась со стула, хотела уйти и вдруг разревелась. Она
плакала все громче, почти истерично, и кусала пальцы, пытаясь
прекратить, но было уже невозможно.

Саня подошел, обнял ее, спрятал ото всех. В последний раз, такого
никогда больше не будет. Петли поползли на свитере.

– Если ты не прекратишь реветь, я буду стучать чайником себе по
голове.

– Если ты будешь стучать чайником по голове, я буду реветь еще
сильнее, – сказала Вика и всхлипнула.