Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

роман

Начало

Продолжение

Глава двадцатая

– Ладно, я не настаиваю, – говорит Хосе Мануэль и вешает трубку.

Меня бьет нервная дрожь. Черт! Да за кого он меня принимает? Чтобы я
фотографировал окровавленные жертвы? Если он думает, что я
на все готов ради денег, то он ошибается!

Не в силах усидеть за столом я встаю и начинаю ходить из угла в
угол. И без того творчество сдвинутых художников начинает меня
доставать. Мне кажется, что даже мои собственные рисунки
изменились. Стали более жестокими и кровавыми, а в лицах
человеческих героев стало проступать что-то демоническое. Как
будто, как в фильме «Горец», энергия побежденного перешла к
победителю, но при этом так и осталась энергией зла, и, чем
больше врагов ты убиваешь, тем меньше в тебе остается твоего
настоящего, и уже непонятно, кто выиграл в итоге.

Не знаю, когда я буду воплощать эти свои рисунки на холсте, да буду
ли? Сейчас, когда Анька беременна, и потом, когда родится
ребенок, краской в доме лучше не вонять. Мысленно я уже
простился с живописью и отложил ее в ужасно долгий ящик. Пока
делаю только карандашные наброски.

От ходьбы я немного успокаиваюсь. И что я так взъелся на Хосе
Мануэля? Да, его предложение пофотографировать мне неприятно. Но
он же не давил на меня, не выдвигал ультиматум – или ты
фотографируешь или увольняешься! Наоборот, сказал, что ценит мой
труд и поэтому хочет, чтобы и с местным документальным
разделом тоже все было в порядке. А с другой стороны, моя работа
уже мало, чем отличается от работы фотографа, разве только
теми, что я не выезжаю на места преступлений.

Я подхожу к столу и неловким движением раскрываю папку. Она падает,
и ее содержимое разлетается по полу. Я не спешу собирать
листочки. С высоты человеческого роста даже удобней обозревать
работы. Я наклоняюсь и переворачиваю неудачно упавшие
листочки лицевой стороной вверх.

Это работы Андреса Серрано. В его творчестве я усмотрел два
направления. Первое – откровенное издевательство над религией и
человеческими ценностями. Мастурбирующие монахини. Изъеденные
нарывами ляжки и член мертвого священника курпным планом.
Кардинал на фоне дыбы с окровавленной женщиной.
Суперреалистичные фотографии трупов...

Второе направление – абстрактные фотокомпозиции с мутными кровавыми
разводами и серия работ с силуэтами распятого Христа. В
некоторых работах нет ничего предосудительного, при желании их
даже можно назвать красивыми. В других Андрес снова плюет в
лицо ошарашенному зрителю, но делает это уже более деликатно.
Вот, например, распятый Иисус, но на переднем плане вместо
толпы людей торчит шеренга куриных лап.

Чувствуется, что главный девиз Серрано – всячески осквернять то, что
еще осталось неоскверненным. Не художник, а собака спешащая
задрать ногу на только что оштукатуренный угол.

Устал я от всего этого. Такое впечатление, что в мире не осталось
нормальных художников. Потихоньку даже начинаю тосковать по
слащавым пейзажам советской эпохи. Конечно, там другая
крайность – унылая расслабляющая скука, но, вряд ли она может
противостоять кровавой мясорубке современного искусства.

***

Анька стала чаще ездить к маме. Скучает. Оно и понятно, жить с
вдвоем с мужчиной ей еще непривычно, а в такой момент тем более
хочется прильнуть к маминому плечу. Что ж, – ко всему
привыкают постепенно, быстро только кошки родятся!

Я кошусь на Феликса. Он дремлет на стуле рядом с батареей. На улице
минус двадцать пять, но весна уже не за горами. Возможно,
уже скоро Феликса попросят приголубить кошку моей
интернет-знакомой.

Срочной работы у меня сегодня нет, поэтому решаю сделать ревизию
своего живописного творчества. Из большого ящика, специально
сколоченного для хранения картин, достаю двенадцать своих
работ маслом. Еще две картины снимаю со шкафа. Итого
четырнадцать больших холстов. Кроме этого имеется штук тридцать старых
акварелей, которые я рисовал до того, как перешел на масло,
и несколько толстых папок с набросками и эскизами. Вот и
весь мой творческий багаж.

Устраиваю маленький вернисаж. Расставляю холсты по всей комнате.
Включаю группу Massive Attack, сажусь в кресло и, словно
полководец, изучающий свое поредевшее после сражения войско,
рассматриваю то, что еще не успело распылиться по чужим квартирам
и художественным салонам. Мой маленький выдуманный мир.

Когда перед тобой сразу несколько полотен, то воспринимаются они
совсем не так, как поодиночке. Одна картина – слабый проблеск,
три – яркий луч, двадцать – палящее солнце. И если твоя
душевная кожа еще окончательно не задубела, если она еще
способна вырабатывать ультрафиолет, ты обязательно почувствуешь
излучение воплощенного в красках мира. Но это, конечно, только
в том случае, если художник стоящий... А я – стоящий
художник?

Я вглядываюсь в свои работы. Как оценить, хороши мои работы или
плохи? Количеством восторженных записей в книге отзывов или
заплаченной за мои холсты суммой? Или каждую картину нужно
оценивать строго по пунктам – новизна идеи, точность композиция,
взаимоотношение цветов, правильность перспективы и анатомии,
техничность исполнения? Хорошо бы иметь такой приборчик –
навел его на картину, а он выдает циферки – измеряет талант в
процентах. Тогда бы все было ясно.

Интересно, как бы я поступил, если бы этот приборчик показал, что я
абсолютно бездарен? Наверное, бросил бы писать и, наконец,
освободился от смутных надежд на то, что когда-нибудь мои
картины будут продаваться за большие деньги. Но долго бы я не
продержался. Нашел бы какое-нибудь другое занятие и снова
питал бы пустые надежды. Так бы и обманывался всю жизнь. А
впрочем, я и сейчас обманываюсь. Уже столько лет рисую, а
никакого толку. Ни выставки, ни интернет, ни обещания столичных
дилеров – ничто не оправдало моих надежд. Единичные продажи не
в счет. Хочется продавать свои картины не за 300 долларов,
а за 300 000. Тогда бы я может быть и удовлетворился. А так
не творчество, а мышиная возня.

Может быть, сжечь все к чертовой матери?! Раз и навсегда обрубить
концы и больше не мучиться, не тратить понапрасну время и
силы? Именно сжечь! Уничтожить!!! А не раздарить и не убрать в
кладовку. Но это будет похоже на самоубийство. Кто я без
всего этого? Заурядный дизайнер, ублажающий тупоголовых
клиентов... А с этим? Еще и заурядный художник, малюющий никому не
нужные холсты...

Мысль о прощальном костре из своих полотен приходит в мою голову уже
не в первый раз. Это бывает, когда кажется, что света в
конце тоннеля уже не будет, но стоит кому-нибудь купить пару
моих работ, как тут же просыпается оптимизм и появляется
стимул к дальнейшему творчеству.

Я наклоняюсь вперед и нежно провожу пальцами по изображению
крылатого дракона. Чувствую холодные, шершавые бугорки мазков.
Наверное, очень похоже на настоящую драконью кожу. Я знаю, где-то
там, под слоем краски, у дракона бьется сердце. Мое
сердце... Пусть живет! Будет, что сыну показать – где еще найдешь
такую большую иллюстрацию к сказке про Змея Горыныча?

***

Сквозь сон слышу шум в комнате. Через пару секунд осознаю, что это
Феликс скачет по комнате. Еще через пару секунд понимаю, что
скачет он не просто так – слишком резво скачет и, судя по
звукам, мечется по всей комнате.

Вскакиваю с постели, и тут в спальню, чуть не задев меня крылом,
влетает синица и начинает бешено биться в закрытое окно. Следом
влетает Феликс и, совершив стремительный прыжок, хватает
птицу. Я даже не успеваю ничего понять, слышу только слабый
писк. Но спасать синицу уже поздно – Феликс крепко держит
добычу в зубах.

Мне совсем не хочется, чтобы кот терзал несчастную птицу в спальне.
Я быстренько забрасываю Феликса вместе с добычей в туалет и
закрываю дверь. Пусть доканчивает ее там.

Снова залезаю под одеяло. В квартире прохладно. На ночь я открыл в
зале форточку, вот синичка и залетела погреться. Клюнула на
домашнее тепло и поплатилась. Немного чувствую себя
виноватым, но в то же время я рад за Феликса. Все-таки первая
настоящая охота. Хоть и одомашненный, но хищник.

Минут пятнадцать тщетно пытаюсь уснуть. Еще только восемь часов
утра, а лег я вчера поздно. Ворочаюсь, прислушиваюсь к звукам в
туалете, но там на удивление тихо. Встаю и осторожно туда
заглядываю. Синица лежит на коврике, а Феликс спокойно сидит
рядом и, похоже, добычей больше не интересуется.

Приглядываюсь к синице. Вроде не шевелится. Осторожно тыкаю ее
пальцем. Похоже, что уже мертвая. Не удивительно, когти у Феликса
– будь здоров! На себе испытано.

Аккуратно заворачиваю птичье тельце в полиэтиленовый пакет. Даже
сквозь пленку чувствую еще не улетучившееся тепло крохотного
тельца. Кладу пакет обратно на коврик в туалете, а Феликса
оттуда выгоняю. Потом выброшу этот птичий гробик.

Ложусь обратно в постель. Тут же приходит Феликс и начинает
ластиться. Забирается ко мне на грудь и заводит свою мурлыкающую
песню. Ласково глажу его. Он задирает вверх свою усатую
мордочку и довольно трется носом о мои пальцы. Странно, что он
совсем не интересуется своей добычей. Поймал и забыл. А я думал,
он будет пытаться ее съесть. Хотя, какое «съесть»? Если он
зачастую даже на сырое мясо не реагирует, то, что говорить о
хиленькой неощипанной тушке?

***

Очередная серия морозов наконец-то закончилась. Теперь мы с Анькой
гуляем по новому маршруту – в сторону церкви, но из леса не
выходим. Поднимемся на пригорок, полюбуемся издалека золотой
луковкой и идем обратно. Вот и сегодня, купили по пакетику
фисташек, бутылочку минеральной и отправились на прогулку.

Солнце уже вовсю намекает, что скоро весна. Наконец-то можно будет
скинуть тяжелую зимнюю одежду и расслабиться под теплыми
лучами.

Жду и боюсь весны. Боюсь потому, что за ней придет лето, Анька родит
и... В общем, немного побаиваюсь той, неизвестной мне
жизни, которая меня ожидает с рождением ребенка. Это же все
изменится! И я, в первую очередь. Наверное, стану серьезнее,
ответственнее, добрее...

До недавнего времени, совсем не обращал внимания на маленьких детей,
а теперь их с любопытством разглядываю. Думаю про себя:
совсем скоро и у меня такой же малыш появится. Как он будет
выглядеть? Какой у него будет голос, характер? Совершенно не
представляю себе собственного сына! Запросто могу представить
себе будущих детей всех своих знакомых, даже дочку похожую
на Аньку, но вообразить собственного сына не получается. Но
ничего, недолго осталось – скоро все наяву увижу, без всяких
фантазий.

Мы уже подходим к дому, как вдруг краем глаза замечаю что-то
знакомое. Поворачиваю голову и вижу метрах в сорока собаку. Бабкину
собаку. Или не бабкину? Оглядываюсь – бабки нигде не видно.
Собака без веревки, куда-то озабоченно спешит по своим
делам. Киваю Аньке:

– Смотри, вон бабкина собака!

Анька морщит лоб. Тоже не может понять, почему собака бежит по лесу
одна, без хозяйки, ведь та все время таскала пса за собой,
никогда не выпускала веревку из рук.

– Да, это бабкина собака, – подтверждает Анька, – Потерялась что ли?
Или что-нибудь с бабкой случилось?

– Тогда бы за собакой веревка волочилась, – всматриваюсь я вслед
псу, – Да, наверное, и не отходил бы от хозяйки... Веревки не
видать!

– Значит веревка отвязалась, – констатирует Анька.

Насколько возможно, мы ускоряем шаг, однако встречаем бабку живой и
невредимой у своего подъезда. Она в своих неизменных
спортивных штанах, болоньевой куртке и вязаной шапке. В руке
веревка-поводок. Я спешу порадовать бабку, что мы видели ее
убежавшего пса и указываю направление, куда он побежал. В ответ
бабка равнодушно машет рукой.

– Убежал... Пусть погуляет, захочет есть – вернется...

Я вспоминаю впалый, как будто слипшийся изнутри, живот бабкиной
собаки и думаю про себя, что этому, оголодавшему на пенсионной
диете, животному какая-нибудь приличная помойка может
показаться раем. Но даже, если на помойке и не найдется ничего
съестного, все равно, короткая жизнь на воле, с собачьими
драками и свадьбами, гораздо лучше тюремного существования в
веревочной петле выжившей из ума старушенции.

Вспоминаю своего Феликса. Наверное, он тоже не отказался бы погулять
на свободе, хотя боится улицы, как огня. Может быть, стоит
купить дачу? Для себя и Аньки, для Феликса, для будущего
ребенка? Лучше, конечно, подальше от города, в сосновом бору,
около небольшого озера... Но тогда и машина нужна... А ведь
на даче можно и картины писать! Другие картины. Красивые
солнечные букеты. Прямо с натуры. Астры, гладиолусы,
подсолнухи...

Глава двадцать первая

На столе передо мной пачка денег. Очередная зарплата и отпускные от
Хосе Мануэля. Идти в отпуск я пока не собираюсь. Просто
исполнился год, как я работаю на испанца, и мне выдали
положенную сумму.

Этот год пролетел незаметно. Если отслеживать жизнь день за днем, то
день вчерашний от сегодняшнего мало, чем отличается, но
если оглянуться на год назад, то уже явственно видишь, что
жизнь не стоит на месте. Все куда-то движется, к чему-то
стремится и я, увлекаемый этим бесконечным течением, тоже куда-то
плыву. Или падаю, все больше ускоряясь с каждой минутой.

Я вытягиваю из пачки тысячную купюру. Дизайн у современных
российских денег очень убогий, никакого сравнения с дензнаками
советской эпохи, тогда были настоящие шедевры. Кажется, автора
советских рублей звали Иван Дубинин, кроме Советского Союза, он
сделал деньги для Болгарии и для Кубы.

На современной тысячерублевке изображен памятник Ярославу Мудрому.
Слышал, что вдова скульптура Олега Комова подала в суд на
государство за то, что оно без разрешения поместило на купюре
изображение этого монумента. Раньше бы никому и в голову не
пришло предъявлять подобные претензии. Наоборот, гордились
бы, что такой чести удостоились, а теперь все об авторских
правах пекутся. Понятно, что авторы денег залепили на них то,
что под руку попалось. Это становится очевидным, если
посмотреть на десятку с Красноярском, где позади моста изображены
дымящиеся трубы какого-то завода. Конечно, из песни слов не
выкинешь, но это же не значит, что рядом с памятником
Ярославу Мудрому нужно изображать писающую на его подножие собачку.

Пытаюсь засунуть деньги в бумажник, который Анька подарила мне на
Новый год, но пачка слишком толстая и не входит ни в одно
отделение, поэтому кладу ее в серединку и стягиваю ремешком с
кнопкой. Засовываю бумажник во внутренний карман куртки,
отчего он заметно оттопыривается. Немного неудобно, но буду
привыкать.

Запираю кабинет, сдаю ключ охраннику и выхожу на крыльцо. Погода
меняется от холода к теплу, но весы склоняются то в одну, то в
другую сторону. Сегодня вроде как равновесие, то есть
относительно тепло, но ледяной ветер все усилия наступающей весны
сводит на нет. Тяжелая зимняя одежда уже надоела, поэтому
сегодня я одел куртку, а вместо норковой ушанки вязаную
шапочку.

Набрасываю на голову капюшон, пересекаю тесный дворик перед
особняком и ныряю под арку. Тут, как в аэродинамической трубе. Ветер
напирает, как будто не хочет выпускать меня за пределы
двора. Даже воет от натуги, но я упорно шаг за шагом преодолеваю
каменный колодец и выныриваю на улицу. Тут ветер уже
слабее. Прохожих мало. Бредут, скорчившись, подняв воротники и
втянув головы в плечи. Как будто чего-то боятся. По тротуару
кружатся маленькие снежные вихри. Верхний слой снега смело,
под ногами грязно-серая корка льда.

Направляюсь в аптеку. Она в соседнем квартале. Реконструированное
старое здание, по стилю напоминает особнячок Хосе Мануэля. Над
входом горит фонарь, хотя еще день и, в общем-то, светло.
Сразу вспоминаются строчки Александра Блока – «Ночь. Улица.
Фонарь. Аптека...» Эо, наверное, все, что еще осталось от
Блока в современном мире. В каком-то буклетике видел заставку
для сотового телефона с этой строчкой, а по телевизору
усиленно крутят рекламу с этим стихотворением. Помнится, моя
школьная учительница литературы говорила, что Блок написал это
стихотворение, когда умер кто-то из его родственников. А
теперь из человеческой трагедии делают шоу, и никому нет никакого
дела до того, что чувствовал поэт, когда писал эти строки.
Теперь все на продажу!

В аптеке, кроме меня еще человек пять посетителей. Очевидно, забрели
сюда погреться, но делают вид, что изучают витрины.
Интерьер аптеки тоже под старину. Вдоль стен стоят резные
деревянные шкафчики. За стеклянными дверцами аккуратно расставлены
фарфоровые чашечки, бутылочки, бочонки. Покупаю для Аньки
пластиковую баночку с надписью «Пренатальная формула.
Биологически активная добавка к пище». На этикетке читаю:

Способствует правильному внутриутробному росту и развитию плода,
оказывает питательную поддержку женскому организму в период
беременности и лактации, улучшает состав грудного молока.

Кладу баночку в боковой карман куртки. Теперь моей правой руке в
этом кармане не так вольготно, а высунешь руку наружу, так
ветер тут же продувает шерстяную варежку и пальцы немеют.

В ожидании автобуса прячусь от ветра за газетный киоск. Кроме меня
тут уже топчется парень и пожилая женщина. В плохую погоду
всегда мечтаешь, чтобы автобус подъехал сразу. Конечно, у меня
есть деньги и на такси, но из принципа не хочется
переплачивать водителям, только за то, что похолодало, а ты показался
им состоятельным человеком. Не люблю я эти сытые шоферские
взгляды, оценивающие толщину моего кошелька.

В ожидании автобуса посматриваю на газеты и журналы. Решаю купить
парочку толстушек с объявлениями. Все-таки меня еще не
покидает мысль обзавестись машиной и дачей. Да и тысячу нужно
разменять, а то все мелкие деньги оставил в аптеке. При виде
тысячи продавщица охает и лезет под прилавок. Медленно
вытягивает оттуда по одной сотенные купюры, боится ошибиться. Я
начинаю нервничать – светофор пропускает новую порцию
автомобилей, и за ними я вижу несколько автобусов. Скорее всего, среди
них окажется и мой, так обычно бывает... Приглядываюсь, и
точно – мой!

– Можно побыстрее? Мой автобус подходит! – тороплю я продавщицу.

– Должна же я посчитать деньги! – огрызается та.

Наконец, протягивает мне сдачу. Не считая, сую ее вместе с
бумажником в карман и бегу к уже остановившемуся автобусу. Чертова
продавщица!

Автобус, маленький пазик, набит пассажирами. Желающих уехать тоже
немало. Я позади всех. Хорошо, если на нижнюю ступеньку войду,
но девушка передо мной совсем не хочет мне ее уступать. Но
оставаться на холодном ветру я тоже не желаю. Тем более
сзади еще какой-то парень напирает, тоже хочет уехать.

Я напираю на девушку. Тесню ее худосочный зад своей грудью. Наконец,
она уступает моему нажиму, и я втискиваюсь на последнюю
ступеньку. Ну и давка! Прямо, как при социализме. Все-таки
нужно было поймать такси, пусть бы водила подавился лишним
полтинником!

Водитель все не трогается, ждет, когда в автобус набьется побольше
народу. Кондукторша противным базарным голосом кричит
традиционное: «Проходим на заднюю площадку!» Народ нехотя
уплотняется, но, похоже, парень позади меня уже раздумал ехать.

– Мужчина, у вас кошелек вытащили! – вдруг произносит прямо мне в
ухо сидящая у дверей пассажирка и показывает пальцем за мою
спину, – Вон парень побежал...

Я не сразу понимаю, что обращаются именно ко мне, ведь бумажник-то у
меня во внутреннем кармане – хрен вытащишь! Но мой оптимизм
тут же испаряется, когда я понимаю, что второпях сунул
бумажник в боковой карман куртки. Я хлопаю себя по карманам, и
меня прошибает холодный пот – бумажника нет! Растяпа! Там же
деньги, документы!!!

– Твою мать! – непроизвольно вырывается у меня.

Я спрыгиваю на землю и резко разворачиваюсь. Уже довольно далеко
замечаю спину убегающего со всех ног парня. Того самого,
который стоял со мной у киоска. Вот сука!

Я бросаюсь за ним. Когда-то я серьезно занимался бегом и даже
защищал на соревнованиях честь своего института. Догоню!

Я мчусь по улице. Испуганные прохожие прижимаются к стенам домов.
Парень сворачивает во двор какого-то жилого дома. Он знает
куда бежать, маршрут, наверняка, хорошо продуман. Но, пока я
его вижу, он не скроется!

Ветер обжигает мое лицо, но я уже не чувствую холода. Перепрыгиваю
через какие-то бордюрчики, низенькие оградки. Плавно огибаю
деревца. Радуюсь, что мои австрийские ботинки «Gallus» почти
не скользят. Парня же явно заносит на поворотах. Мои
способности он в расчет явно не брал. Кажется, расстояние между
нами начинает сокращаться. Чувствую, как тяжелеют ноги, но
темпа не сбавляю.

Парень сворачивает за очередной дом и мчится к ряду гаражей.
Очевидно, там он и планировал затеряться. Но скорость его уже
замедлилась. Наверняка, какой-нибудь наркоман. А что, если в
гаражах меня поджидают его дружки с ножичком? Но, ничего, –
отобьюсь. На крайний случай, у меня в джинсах ремень со
здоровенной металлической пряжкой. Посмотрим, кто кого! Двоих я
точно одолею. Зря что ли пару лет ходил в секцию каратэ?
«Реакция есть – дети будут», как говорили у нас в классе.

Парень забегает в лабиринт гаражей. Я не отстаю. Кроме нас, тут
никого. Кажется, еще несколько рывков и я догоню похитителя.
Слышу, как стучат о бетон его черные ботинки. Вижу его
коротенькую курточку с красной полосой. Щупленький он какой-то, хотя
и длинный.

Парень лавирует между гаражами, но я неумолимо приближаюсь.
Чувствует, что уже не уйти.

– Стой, сука! – кричу я ему вслед.

Парень слегка оборачивается. Очевидно, пытается прикинуть
разделяющее нас расстояние, но вдруг теряет равновесие. Ноги его
бессильно скользят по оголенному ветром льду, руки пытаются
ухватиться за воздух, но бесполезно. Парень плашмя грохается на
землю. Я еле успеваю сообразить, что произошло. Резко
торможу. Одной рукой хватаю парня за ворот куртки, другой
замахиваюсь, но он не споротивляется.

– Ах ты, су...

Я замираю на полуслове. Лицо парня искажено ужасной гримасой. Из-под
черной вязанной шапки расползается темное красное пятно.

Я в страхе одергиваю руку и пячусь назад. Парень заваливается на
спину. Тело его сводит судорога. Я вижу, как дрожит его
подбородок, смотрю в его вытаращенные голубые глаза. Изо рта его
вырывается невнятный хриплый звук. Парень несколько раз
дергается, глаза его закатываются, и он больше не шевелится. Я
молча смотрю, как набухает красным цветом вязанная шапка
похитителя, как кровь быстро и уверенно сползает на снег и
скользит по серому льду. Взгляд мой упирается в ржавую
металлическую трубу с острой верхушкой торчащую из толщи льда. Обычная
труба для вентиляции погреба, на которую сверху приварена
маленькая конусообразная крыша – чтобы вода в погреб не
попадала, да всякие идиоты ничего не бросали.

Наконец, я стряхиваю с себя оцепенение. Понимаю, что парень мертв, и
помогать ему поздно. В страхе осматриваюсь. К счастью,
крыши тесно построенных гаражей, закрывают меня от окон соседних
домов. Нужно сматываться, а то, чего доброго, посчитают
меня убийцей. Поди потом, докажи!

Я осторожно подступаю к парню и, стараясь не смотреть в сторону
кровавой лужи, ощупываю его карманы. Сразу натыкаюсь на свой
бумажник. Быстро просматриваю все ли документы на месте. Вроде
все тут, и деньги, и документы. Черт, вот угораздило
вляпаться!

Боязливо оглядываясь, я отступаю в просвет между гаражами.
Наверняка, там должен быть проход на соседнюю улицу. Обратной дорогой
лучше не возвращаться, там я уже засветился, и мое
повторное появление привлечет еще больше внимания.

Быстрым шагом я прохожу линию гаражей, перепрыгиваю через заваленную
строительным мусором канаву и выхожу к недавно построенному
элитному дому. Он огорожен аккуратненьким узорчатым
заборчиком. Во дворе несколько дорогих машин. Безлюдно – погода мне
благоприятствует, никому не хочется морозить нос без особой
нужды. Я же будто потерял чувствительность к холоду. Мне
жарко, чувствую под одеждой липкий пот.

Стараясь не смотреть в глаза редким прохожим, выбираюсь на
оживленную улицу. Здесь я уже обычный прохожий, никто меня не
замечает, все спешат по своим делам. У большого продовольственного
магазина вижу пустое такси. Теперь не до принципов, лишь бы
убраться отсюда поскорей.

***

Вязкая масса сна медленно, но настойчиво выдавливает меня в
реальность. Расслабленный сновидениями мозг сопротивляется, но
какая-то еще не проявившаяся мысль неумолимо подталкивает его к
пробуждению...

Резко открываю глаза. Слабая надежда, что вчерашнее происшествие мне
всего-навсего приснилось, мгновенно улетучивается. Анька
еще спит. Мне тоже совсем не хочется вылезать из постели. С
радостью бы заснул снова, но, чувствую, что не удастся.
Поэтому просто лежу.

Пока я не поднялся, я как бы в положении «вне игры» – кажется, что
время зафиксировалось в какой-то точке, и мой новый день
начнется только после того, как я коснусь ногами пола. О
вчерашнем думать не хочется, но пробудившая меня мысль уже внедрена
в сознание...

Боюсь, что я мог оставить на месте преступления какие-то улики...
Но, разве это преступление? Обычный несчастный случай! Парень
сам виноват, что позарился на чужое добро. И все же – не
обронил ли я чего-нибудь? Вот будет сюрприз, если сейчас в
дверь позвонит следователь! Но это я сам себе накручиваю. Ничего
я не обронил! Когда вернулся домой, все тщательно проверил
– удостоверение сотрудника прессы, два пропуска и все
визитные карточки на месте. Можно не беспокоиться. Никаким образом
на меня выйти не смогут. Парень, наверняка, наркоман, может
быть еще и судимый. Не думаю, что милиция будет сильно
переживать о его гибели. Только родные. Матери парня, конечно,
не позавидуешь. Какой-никакой, а сын. Но тоже сама виновата –
надо было лучше воспитывать! Чтобы не воровал, а работал.
Даже если образования нет, всегда можно пойти грузчиком
работать...

Скоро и мне предстоит стать воспитателем. Сумею ли я вырастить сына
таким, чтобы ему потом не расплачиваться за мои промахи? Не
знаю, но буду стараться. Хотя сложно все это. На маленького
ребенка еще можно влиять, а потом родителей и слушать не
станет. Появятся другие авторитеты, хотя, если фундамент
заложен верно, то дальше все уже само собой образуется. Надеюсь.

(Продолжение следует)