Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Перевод романа Герберта Розендорфера

Начало

Продолжение

2.

Начинаясь южнее Билефельда, достославный Тевтобургский лес простирается
на юго-восток до Детмольда. Для национально-мыслящих немцев, которых
опять стало довольно много, это не просто заповедник, а историческое
место, в котором где-то, к сожалению, неизвестно, где точно (в
любом случае не там, где стоит памятник) вождь херусков Арминий
_ ¹ разбил легионы Вара. Если бы он
их не разбил, если бы германцы до самого Одера были колонизированы
римлянами, то прародители немцев пребывали бы дикими свиньями
на несколько столетий меньше. Но здесь не место для обсуждения
деталей. Тевтобургский лес поворачивает у Детмольда на юг, сохраняя
свое название, а величественная череда холмов, пересекающая заповедник,
называется горы Эгге.

Если ехать по шоссе номер 64 из Бад Дрибурга в Падерборн, то можно
заметить, что у подножья торчащего слева от дороги холма Броксберг,
который каким-то бесчестным образом получил статус горы, от шоссе
отделяется проселок. Он ведет в медвежий угол, именуемый Шваней.
Чуть в стороне от развилки за кипой деревьев спрятана полянка,
на которой стояла бревенчатая (а может быть, блочная) лачуга,
давно мозолившая глаза шванейскому бургомистру. С конца семидесятых,
если быть точным, хотя лачуга была построена почти тремя десятилетиями
раньше. Некие Доннеры из Падерборна, чьи городские квартиры были
уничтожены во время бомбежки, не спрашивая ни у кого разрешения,
сколотили из подручных материалов хижину и заселились в неё. Власти
тогда закрыли на это глаза, так как были рады уже тому, что у
людей есть крыша над головой. Следили только, чтобы другие не
последовали противозаконному примеру, и не возникло «дикое» поселение.
Это было совершенно напрасным, потому что Доннеры сами, как цепные
псы, стерегли «свою» полянку от вторжения чужаков. Впрочем, официально
это была не «их» полянка. Данная часть леса принадлежала кому-то
другому, но кому – не ясно. Уже два с лишним поколения внутри
чрезвычайно запутанного (и запутывающегося со смертью каждого
участника еще сильнее) наследственного сообщества бушевал имущественный
спор. Он задавал работу множеству судов и никак не желал заканчиваться.
Что облегчало жизнь семейству Доннеров, состоявшему в то время,
за вычетом одного паренька по имени Кнут, исключительно из женщин.
Эти женщины – о чем еще спустя много лет рассказывали в Шванее
– были такими фуриями, что в то время никто не отваживался и на
сто метров приблизиться к лачуге. Включая англичан из союзнического
контингента. Затем, правда, различные Доннеры мужеского полу начали
возвращаться с войны и из плена, семейная жизнь налаживалась,
дома в Падерборне отстраивались заново, и жильцы, один за другим,
каждый со своей фурией, покидали лесную хижину и возвращались
в город.

Лачугу занял – еще до денежной реформы _ ²
– один румынский немец, беженец по имени Альт, который некоторое
время изготавливал деревянные ноги. На этот товар, horribile dictu
_ ³ , имелся значительный спрос среди
пришедших с войны, по крайней мере, до тех пор, пока в продаже
не появились профессиональные протезы. Тогда Альт переключился
на производство соломенных шляп, но быстро прогорел. Альт покинул
полянку около 1955 года, и некоторое время блочная хижина пустовала.
Сперва шванейцы собирались её снести, но это оказалось им не по
карману, а затем про лачугу просто забыли. Наследственное сообщество
состояло к тому времени приблизительно из трех сотен персон и
восемнадцати различных организаций, упомянутых коварными завещателями
в последнем волеизъявлении; общества защиты животных; двух монастырей
и хомячка по имени Бальдур, который вскоре малодушно
покинул ряды соискателей, не оставив при этом ни наследников,
ни даже завещания. В тяжбе были задействованы 21 адвокат, два
городских, шесть земельных и три высших земельных суда, а с 1958
года и Верховный Суд. В хижине же активно размножались крысы и
мыши.

Почти двадцать лет мышей и крыс никто не тревожил. Но однажды,
на их погибель, Кнут Доннер, которому к тому времени исполнилось
сорок, познакомился с девушкой по имени Свангильда Нойфердинг.
Свангильда была не просто выпускницей вальдорфской школы, она
была дочерью учителя ритмики, а также внучкой евангелического
пастора, служившего во время войны на подводной лодке. Те, кто
понимает, могут сами домыслить леденящие душу подробности. Свангильда
Нойфердинг носила тёмно-коричневые носки, юбку до щиколоток и
самосвязанную шапочку цвета языка курильщика. Сама Свангильда,
конечно же, не курила. Она принадлежала к движению сторонников
мира, была вегетарианкой и изучала в университете арабистику.
На рождество 1976 года она подарила Кнуту Доннеру карманную зернодробилку.
Осенью 1977-го Кнут Доннер – к тому времени уже разведенный и
уволенный с должности хемографа – обладал самовязанной шапочкой
цвета фурункула и вспоминал о своей юности в лесном домике, стоявшем
на полянке у дорожной развилки. Кнут и Свангильда поехали туда
на подержанном велосипеде-тандеме, продрались сквозь доходящий
до колен бурьян и нашли хижину, к своему удивлению, годной для
проживания. Надо сказать, что оба не предъявляли завышенных требований
к комфорту.

– Клёвая хата, – сказала Свангильда, – разве что надо крышу починить.

– И паутину смести, – добавил Кнут.

– Ты сумасше-е-е-е-е...

– Что такое? – спросил Кнут.

– Мышь! – крикнула Свангильда.

– Кстати, мыши стоят почти в самом конце пищевой цепочки. Это
чрезвычайно важный индикатор.

– Если ты разрешишь мне поставить мышеловку – из неморёного дерева,
само собой – тогда я позволю тебе смести паутину.

– Нет, так не пойдет. Давай сойдемся на кошке.

– У меня аллергия на кошачью шерсть.

– Против нее помогает левозакрученный венечный ракитник.

Левозакрученный венечный ракитник – растение редкое. Весь венечный
ракитник, который в изобилии рос на лугу среди прочих сорняков,
был правозакрученным. Кошка – её звали Магомет – сбежала, мыши
и крысы, впрочем, тоже, после того как в блочный домик Свангильды
и Кнута вселилась Клаудия, еще одна студентка-арабистка. Клаудия
питалась исключительно чесноком. Кнут сначала ругался и говорил,
что это невыносимо, что он лучше вернется к брошенной им жене
и опять устроится работать хемографом, но в итоге съехал не он,
а Свангильда. После того, как застукала Кнута с Клаудией.

– Ну – и? – спросил Кнут.

– Что: ну – и? – сказала Свангильда. – Ты же говорил, что не выносишь
чесночную вонь.

– Можно подумать, ты не пропахла насквозь! – фыркнула Клаудия.

– Неужели ты еще не избавилась от гнёта буржуазных предрассудков?
– спросил Кнут и подвязал свою косичку.

– Она или я?! – крикнула Свангильда.

– Ты так прекрасна в своём гневе, – сказал Кнут.

Тогда Свангильда метнула в Кнута пару бутылок с остатками кефира,
собрала свою джутовую сумку, надела на себя шапочку цвета языка
курильщика и ушла, попытавшись напоследок убедительно хлопнуть
дверью. Это ей не удалось, так как дверь давно перекосилась. Тогда
она открыла дверь снова и крикнула: «Возможно, эта шлюха
заставит тебя обстругать дверь. Мне это не удалось».

Дверь обстругал года через два один недоучившийся садовник, который
состоял в дальнем родстве с Клаудией и прятался от приставленного
к нему после выхода из тюрьмы куратора. Звали его Хельмут, и он
был рыжим. Клаудия втирала ему в волосы (к огорчению Хельмута,
лишь слегка прикрывавшие уши) пепел из мышиных костей. Хельмуту
очень хотелось иметь такую же косичку, как у Кнута. Но Хельмут
прожил в хижине не так долго, чтобы можно было наблюдать эффект
втирания. Он перебрался в ГДР, оставив вместо себя подружку по
имени Эльке, толстенькую, как небольшой кит, и постоянно пьющую
молоко. Эльке притащила за собой очень маленького и чрезвычайно
волосатого Тонио. Тонио не слишком хорошо говорил по-немецки,
зато умел гнать шнапс.

К этому времени компенсация, которую Кнут получил, выиграв суд
у своего прежнего работодателя, закончилась, и коммуне пришлось
искать новые источники доходов. Эльке начала разводить овец. То
есть на последние деньги она купила в Шванее барашка, привязала
его к колышку и стала ждать, когда барашек принесет приплод. Прожить
этим было нельзя.

«Только пока!» – говорила Эльке.

Клаудия принялась вырезать экологичные блокфлейты, которые она
сбывала магазинчику колониальных товаров в Падерборне по две марки
за штуку. И это не сулило быстрого обогащения.

Кнут изобрел бактерии холода. Он мечтал о лекарственном
средстве против СПИДа. Но разработка терапевтического курса далеко
не продвинулась. Так что деньги приносил только шнапс, который
гнал Тонио, правда, на этом производстве приходилось быть чертовски
осмотрительным. Чувствительные натуры нередко слепли прямо на
работе.

Финансовое состояние коммуны в последнее время всё чаще становилось
причиной некрасивых склок.

– Как это буржуазно, говорить о деньгах, – кричал Кнут.

– Из-за того, что о них не говорят, их не становится больше, –
визжала в ответ Ывонна Ыбелаккер.

Ывонну Ыбелаккер привёл Тонио. Она очень гордилась тем, что действительно
звалась Ывонной Ыбелаккер, причём ее родители Хавьер и Феклиста
Ыбелаккер, урожденная Зибцинрубель, только после крещения осознали,
что их дочь является единственной персоной в немецком языковом
пространстве, которая обладает инициалами «Ы.Ы.». Ывонна была
актрисой. «С таким именем», – любила она повторять, – «ни о чём
другом не может идти речи». Однако ангажемента, несмотря на многообещающие
инициалы, она до сих пор не получила.

Вот и вечером 11 октября 1992 года, когда на ужин кроме буханки
хлеба (уже довольно черствого) из шести видов злаков, стекляшки
джема из четырех видов фруктов и куска сыра из трех видов молока
(корова, овца, коза) не было больше ничего и прежде всего не было
никакого виски (хотя бы из одного вида спирта) для Тонио, члены
коммуны затеяли очередную свару. Кнут расколотил банку с фруктовым
джемом, потом, правда, раскаявшись, выковырял джем из щелей в
полу на тарелку, но ушел спать, так и не добившись примирения.

Около четырех утра Ывонна Ыбелаккер проснулась и вышла наружу,
чтобы присесть за кустиком (В соответствии с санитарно-гигиеническими
нормами коммуны. «Кроме того,– добавляла всегда Эльке, – это крайне
экологично, особенно если правильно питаться»). Когда Ывонна снова
привстала, она увидела, как очень яркий луч света опускается сверху
на полянку и на домик.

Ывонна закричала.

Барашек, который был привязан к тощему деревцу на краю полянки,
заблеял (последний раз в своей бараньей жизни).

Луч света опускался всё ниже, блочный домик скрипел и раскачивался,
поднялся горячий ветер. Ывонна бросилась, как была, нагишом, в
сторону шоссе.

–––––––––––––––––––––

Примечания

1. Арминий (Армин, Херманн), вождь древнегерманского
племени херусков, разгромил в 9 году нашей эры в Тевтобургском
лесу 20-тысячную армию римского полководца Публия Квинтилия Вара.
Хитроумную тактику, примененную Арминием, позже не без успеха
использовал Иван Сусанин.

2. 1948 год

3. страшно сказать (лат.)

(Продолжение следует)